Борис Тумасов - Русь залесская Страница 21

Бояре кричали:

- Суньтесь-ка, мы вас угостим!

В ответ им чернь Неревского и Плотницкого концов размахивала дубинками и отодранными от заборов шестами. Кто-то из кузнецов попытался перейти замерзший Волхов. Тонкий лёд не выдержал, проломился. Кузнеца вытащили. Вавила протиснулся вперёд:

- Что стали, ломи их!

Кто-то из боярской кучки пустил стрелу. Касьян упал, обливаясь кровью. Вавила бросился к нему, стал на колени, затряс безжизненное тело. Толпа взорвалась, с криком «круши бояр!» двинулась на мост. Бояре и гончары попятились, дрогнули. Но тут навстречу черни с крестом в руках, в полном облачении выступил архиепископ Василий с попами и дьяконами.

- Утихните, братие! - призвал архиепископ, обращаясь то к одной, то к другой стороне. - Не допускайте усобицы! Не лейте крови христианской!

Вавила выкрикнул:

- Бояре, владыка, кровь пролили! Касьяна убили!

- Они Литве надумали кланяться!

- Просить у Москвы посадника!

- Литовского всё одно прогоним! Пусть бояре и не помышляют!

Архиепископ поднял руки. Взмахнули, как крылья птицы, широкие рукава чёрной сутаны, и постепенно стихла толпа по обе стороны.

- Пусть будет, как Бог велит! Попросим себе посадника у великого князя московского, - медленно, будто раздумывая, произнёс архиепископ.

С криком «попросим! поклонимся!» расходился народ.

Пришёл ноябрь-грудень. Огородил снеговыми сугробами деревни и сёла. Завьюжил метелями, занёс дороги…

По бездорожью, прочищая санному поезду путь, добирались до Москвы новгородские выборные. Бояре ехали не сами, а с челядью. Та вся конно и оружно. Смотри, мол, Москва, и мы не лыком шиты.

Именитых новгородских людей московский дозор задержал у Звенигорода. Боярин Захарьин, брюзгая слюной, долго втолковывал начальнику дозора, кто они и зачем едут к московскому князю. Однако начальник дозора бояр дальше Звенигорода не пустил, заявив, что-де «вы едете в большом числе, со дружинами, и кто вас знает, с каким умыслом». А сам в Москву с донесением к воеводе Фёдору Акинфичу послал отрока.

Узнав о том, Калита разгневался и за самоуправство велел начальника дозора сменить, сказав при этом: «Им наказано вражеских ратников перехватывать, а не честных бояр», - а новгородскому посольству указал преград не чинить и в Москву допустить. А на Москве в ноябре торг большой щепным и лубяным промыслом. Со всех сторон и посадов съехались на Лубянскую площадь купцы. Новгородские бояре дорогой в Кремль на торгу побывали, потолкались.

Между лубяными и санными рядами сновали пирожники да калачники, зазывая на все лады московский люд.

Боярина Захарьина калачник ухватил за рукав, закричал чуть ли не в ухо:

- Калачи домостряпные, не заморские, не басурманские, калачи русские, христианские!

Захарьин вырвал руку, подошёл к сбитенщику:

- Налей!

Горячий сбитень из подожжённого мёда отдавал пряностями. Боярин пил его с наслаждением, разглядывая стоявшие вблизи разделанные хитрым узорочьем и позолотой галицкие сани. Бойкий галичанин тонкоголосо, нараспев зазывал покупателей прибауткой:

Вот санки-самокаты,Разукрашены богато,Разукрашены, раззолочены,Сафьяном оторочены!

Другой купец вторил:

А вот сани, сами катят,Сами ехать хотят…

Новгородцы насилу выбрались с торга. В Кремль вошли через Боровицкие ворота, перекрестились на церковь Михаила Архангела и с гордым видом вступили в княжескую гридню.

Иван Данилович послов ждал. Вдоль стен на лавках сидели бояре. Новгородцы отвесили степенный поклон князю, сидевшему в отделанном белой костью кресле. Боярин Захарьин, не роняя чести, промолвил:

- Здравствуй на многие леты, великий князь Иван Данилович. Великий Новгород те челом бьёт и просит принять дары.

Калита, не вставая, поклоном дал понять, что речь новгородцев ему по душе, а боярин продолжал:

- А ещё вече ноугородское прогнало посадника нашего и просит тя, князь, пришли нам посадника, кого пожелаешь.

Иван Данилович усмехнулся.

- Ин быть по-вашему. Вот вам посадник, - указал он на стоявшего вблизи боярина Добрынского. - Да только уговор блюсти честно, крамолы не заводить. Чтоб между нами мир был на вечные годы и руку врагов моих чтоб вы не держали. А будете с врагами моими знаться или слово нарушите, как Тверь, возьму мечом, сотворю пусту всю вашу землю.

Бояре, отвесив поклон, удалились.

Калита поднялся, шумно вздохнул:

- Поклонился-таки господин Великий Новгород!

Часть третья

Глава 1

За Окой вековые сосновые и еловые леса тянутся на север, сливаясь где-то за Белоозером в дикую, непроходимую чащобу.

То лог, то приречный болотистый луг нет-нет да и выхватит из лесной шири добрый клок и снова отступит, давая волю сосняку и ельнику.

Причудливо бегут через лесные массивы реки, давние славянские пути. И, как бы на удивление всем, стоят в этом дивном краю, окружённые соснами и елями, берёзами и осинами, древние русские города. Редкими пашнями прилепились к ним деревни и сёла.

От города к городу, через сёла и деревни, сквозь вековые леса вьются дороги. Сосновыми мостками перебросились они над оврагами, сосновыми плахами легли на болотах.

Всё это - Русь залесская.

Над лесом перестук топоров. С глухим треском валятся подрубленные деревья. Гаврила и Демьян, сидя верхом на срубе, вяжут венец. Бабы подают им бревно.

Гаврила шумит:

- Не тем кондом, другим поднимай!

Четыре готовых сруба, подпирая пёстрое октябрьское небо стропилами, уже стоят на поляне. Босоногие ребятишки с красными от холода ногами вприпрыжку носят мох, шмыгая носами, затыкают щели между брёвнами.

Демьян кричит им:

- Скачите, скачите, вот отстроимся, всем новые лапти сплету!

Три молодых смерда неподалёку валят сосны, два постарше ловко обрубают ветки, выносят готовые брёвна на поляну. Гавриле сверху видно Любаву. Она с тремя подругами роет погреб. Яма уж по пояс. Любава работает лопатой споро, без передышки. У Гаврилы сжимается грудь, глаза застилает слеза. Он незаметно вытирает их, сморкается.

Думал сразу же, как придут на новое место, пуститься на розыски Василиски, а пришли - работа затянула, то избы надо помочь рубить, то до снега непременно нужно пашню расчистить, подсечь деревья да выжечь, чтобы в марте и отсеяться, а там, глядишь, со временем и о трёх полях надо помыслить[9].

«Ладно, - решил Гаврила, - вот управимся, так немедля и отправлюсь. А буду идти на Москву, в Коломну к Меланье загляну».

При мысли о ней потеплело на душе. Подумал: «Из Москвы вернусь, может, совсем в Коломне останусь».

Бревно втащили наверх, закрепили венец. Демьян с силой вогнал топор в сырую сосну, скомандовал бабам:

- Поднимай стропила! - и, повернув голову к Гавриле, добавил: - Сейчас поставим и поедим.

Глухая бабка, мать Демьяна, на сложенном штабелем тёсе уже разложила ложки, резала ломтями житный хлеб. Тут же неподалёку пасутся две стреноженные лошади. Серый лохматый пёс без имени не сводит с бабки глаз. Он лежит неподвижно, только куцый хвост гуляет из стороны в сторону. Мальчишка-пастушонок пригнал с водопоя коров. Их осталось три на всё село, они шли лениво, одна за другой. Девчонка-подросток, гремя подойником, побежала доить. Она что-то напевает. Гаврила следил за ней, пока она не скрылась за церковью-обыденкой. И снова он думает о Василиске. Вот такой и она была…

Демьян оторвал его от дум.

- Сегодня поставим стропила, завтра крыть будем.

Гаврила в ответ кивнул. Демьян спросил:

- Кубарь ночью проверим али когда?

- На рассвете…

Ещё не погасли Стожары, но уже блеклым светом окрасилось Становище[10]. Спит лес. Тихо. И так же тихо, без плеска, плывёт по озеру чёлн. Гаврила гребёт деревянной лопаткой не торопясь, направляясь к противоположному, поросшему ивами берегу. Демьян сидит на носу и молчит. В темноте избы слились с лесом, их не видно.

- Говорил я, что здесь лучше жить, - нарушил тишину Гаврила.

- Пока княжий тиун не назнал, - возразил Демьян, - а как назнает, то уж не забудет. Тиуны все одинаковые.

- Всё одно лучше. Тут хоть татар не надо остерегаться.

- Про ордынцев ты верно сказал. В Залесье не то, что на Рязанщине.

Они снова помолчали. Наконец дубок ткнулся в чакан. Гаврила развернул его, бросил коротко: