Алла Панова - Миг власти московского князя Страница 21

Михаил Ярославич медленно двинулся по узкой тропке, проложенной среди дерущихся, — дружинни­кам, отбивавшимся с отчаянием обреченных, на мгновение–другое удавалось отодвинуть от нее татар, кото­рые после этого еще с большей злостью наваливались на русских, державшихся какими‑то нечеловеческими усилиями.

Следуя за князем, Егор Тимофеевич то и дело отра­жал удары. На щите воеводы толстая кожа давно сви­сала лохмотьями, а блестящий шишак в его центре был смят страшным ударом, рукоять меча нагрелась так, что, если бы не рукавицы, наверняка обожгла бы ладонь.

Неожиданно конь под воеводой качнулся, наступив на что‑то в кровавом месиве, дрогнул, выравниваясь, отвлек на миг внимание седока, шеи которого тут же достигла кривая сабля. Егор Тимофеевич краем глаза успел заметить ее блеск и отклонился в сторону, уходя от удара, — сабля, скользнув по бармице, саданула по правому плечу, смяв звенья кольчуги.

Воевода, сжав от боли зубы, обернулся и увидел пе­ред собой искаженное злобой морщинистое лицо. Конь без седока теперь крутился там, где только что мель­кал какой‑то незнакомый ратник, загораживавший со­бой, своим телом, проложенную для молодого князя тропку, на которую и протиснулся татарин, пытав­шийся сразить воеводу.

Татарин, сощурив и без того узкие глаза, что‑то злобно шипел, брызгая слюной, тонкая верхняя губа обнажила желтые неровные зубы, редкая узкая поло­ска усов приподнялась, как у кота, приготовившегося к нападению. Он прижал туловищем своей низкорос­лой лошадки ногу воеводы и, притиснувшись вплот­ную к нему, лишал его возможности действовать ме­чом, а сам уже взмахнул саблей и ухмылялся, пред­вкушая победу. Однако нанести удар он не успел — воевода, отбросив щит, левой рукой выхватил из‑за голенища широкий нож и полоснул им по кадыкас­той шее.

— Урусут…[35] — только и успел выговорить тата­рин и, схватившись за горло, повалился на спину.

Вздохнув облегченно, воевода тут же ринулся на подмогу князю Михаилу, который никак не мог спра­виться с набросившимся на него здоровяком, с ходу ткнул мечом в жирное, расплывшееся в седле тело, ко­торое сразу обмякло. Воевода оттолкнул коня с зава­лившимся набок всадником от княжеского гнедого, рукавицей смахнул пот со лба — путь к берегу был сво­боден.

Конь воеводы без всякого понукания ринулся впе­ред, не отставая ни на шаг от рослого гнедого, но уйти им удалось недалеко: берег, к которому так стреми­лись люди, оказался завален изувеченными телами.

Увидев перед собой это страшное зрелище, Михаил Ярославич неожиданно резко натянул поводья, его конь, заржав испуганно, встал на дыбы, и тут же стре­ла, пущенная вдогонку беглецам, просвистев рядом с головой князя, впилась в удивленный глаз гнедого. Конь, мотнув головой, вздрогнул всем телом и, едва не подмяв всадника, рухнул рядом с залитым кровью без­головым телом ратника.

Вовремя успев соскочить с коня, подрагивающее те­ло которого все глубже и глубже вдавливало в снег обро­ненный седоком меч, князь озирался по сторонам, не по­нимая, что же делать дальше. Воевода был ошарашен увиденным не меньше князя, но все же успел оглядеть­ся и теперь начал действовать, хоть мало верил в успех.

На берегу не было видно ни единой живой души, лишь вдали маячили неясные очертания всадников, удалявшихся в ту сторону, где еще в полдень распола­гался лагерь великого князя, а теперь яркие всполохи освещали потемневшее небо — то ли деревенька горе­ла, то ли татары разожги огромные костры. Затихав­шие звуки боя были слышны только за спиной, — вид­но, там шла расправа с последними русскими ратника­ми, а впереди саженях в десяти за узкой темной кромкой свободной ото льда воды белело ровное полот­но, укрывавшее реку, которая еще не пробудилась по­сле долгой зимы.

— Беги к воде! — негромко крикнул воевода, спрыгивая с седла. — Нам надо на тот берег! — переска­кивая через тела, добавил он уже на бегу, поравняв­шись с Михаилом, который, не раздумывая, подчи­нялся его приказам.

Сделав несколько прыжков по вязкой песчаной ка­ше, смешанной с битым льдом, воевода что есть силы оттолкнулся от уходившего из под ног мокрого песка и, перепрыгнув холодно мерцавшую воду, упал всем телом на лед. Рука, сжимавшая меч, разжалась, и он, тихо звякнув, заскользил по гладкой поверхности, почти неслышно чавкнул, ломая тонкий ледок, затя­нувший прорубленную любителями рыбалки лунку, и нырнул в глубину.

Одновременно с воеводой прыгал и князь, но то ли разбега ему не хватило, то ли сил было маловато для того, чтобы как следует оттолкнуться, но он лишь ру­ками скребанул по гладкому краю льдины и, подняв тучу брызг, ушел под воду.

Воевода сильно ударился коленями о жесткий наст и, распластанный на льду, замер, прижавшись горя­чей щекой к холодному насту, стараясь превозмочь не­стерпимую боль. Он лишь краем глаза увидел, как го­лова князя ушла под воду, а за ней следом черную гладь прорезала стрела.

Татарин, который выбрался из боя и последовал за ними, видно, решил, что человек на льду давно мертв, а тот, в которого он стрелял, утонул. Возможно, он еще покрутился бы на берегу, но тут где‑то в стороне тихо заржал оставленный воеводой конь, и татарин, ото­рвав взгляд от реки, поспешил за добычей.

— Хулэт![36] — огласил он берег радостным кличем и скрылся с глаз.

Произошло это как раз вовремя.

Осторожно приподняв голову, воевода прислушал­ся и чутким ухом уловил в стороне слабый всплеск. Это могло означать только одно — князь, с которым он уже был готов распроститься, жив. Сумерки плотно окуты­вали берег, и воевода, напрягая зрение, вглядывался туда, откуда донесся звук.

У дерева, наклонившегося к реке, у прибитых тече­нием стволов, где утром ратники ловили рыбу, он уви­дел темный силуэт, приподнялся и, пригибаясь ко льду, стал осторожно двигаться к нему. Наконец до­стигнув цели, Егор Тимофеевич увидел, что молодой князь выбрался на сушу и теперь торопливо скидывал с себя промокшую насквозь одежду, которая быстро покрывалась ледяной коркой. Воевода, немедля, пере­прыгнул через узкую, в полсажени, полоску воды и, очутившись на берегу, кинулся помогать Михаилу Ярославичу, и пока тот стаскивал нательную рубаху, уже держал наготове снятую с себя подбитую беличь­им мехом свиту.

И все‑таки одной свитой не обойтись, нужна какая-нибудь обувка — воевода снял бы свои сапоги, но они для возмужавшего отрока были маловаты, — да и без портов куда пойдешь. Воевода оглянулся по сторонам и заметил тело дружинника, в груди которого торчала стрела, в отличие от других он лежал на спине, широ­ко раскинув руки и ноги. Перекрестившись, воевода подошел к убитому и начал стягивать с застывшего те­ла сапоги.

— Прости меня, добрый человек, не ради себя, ра­ди отрока, жизни его ради, грех на душу беру. Прости грешного, — шептал он и, стащив наконец сапоги, стал стягивать порты, кляня себя на чем свет стоит, то и дело прося прощения у Бога и у мертвого за свой поступок.

Покончив с непристойным для христианина заня­тием, он протянул холодную, но сухую одежду князю, который уселся в мокрых портах на дерево и, стуча зу­бами, дрожа всем телом, старался стянуть с ноги никак не поддающийся сапог.

— Давай‑ка я помогу! Погоди, сынок, отогреешь­ся! Жив остался — это главное, а теперь нам горе — не беда! — приговаривал воевода, помогая отроку стаски­вать сапог. — Эка невидаль — вода холодная! Мы и не такое видывали! Правда, ведь? — шептал он и, увидев, что Михаил кивнул ему, обрадовался, заморгал часто, прогоняя подступившие слезы, и, подав снятые с уби­того порты, поторопил грубовато, чтобы молодой князь не успел даже задуматься, откуда они взя­лись: — Ты давай, сынок, пошевеливайся, а то и за­стыть недолго.

— Там яма у берега… я в нее и ухнул, — стуча зу­бами, шептал князь. — Я голову, как ты учил, не под­нимал, сколько сил хватило! Выждал чуток и поплыл. Скажи, верно ведь я сделал! Правда? — спрашивал он возбужденно, не веря тому, что остался жив.

Оторвав широкие полосы от своей нижней рубахи, воевода обмотал ими холодные ноги Михаила и, протя­нув ему сапоги, поспешил к лежащему в сторонке раз­детому телу, разминая застывающую на глазах ткань, с трудом напялил мокрые порты на мертвого дружин­ника.

— Прости, ради Бога, добрый человек! Век о тебе помнить буду. Похоронили бы мы тебя, как полагает­ся, да боюсь, тогда сами рядом ляжем, — прошептал воевода устало и, увидев, что князь уже оделся, обулся и снова собирается присесть на толстый ствол, строго сказал: — Ты не усаживайся, отдыхать рановато, ухо­дить надо отсюда!

Михаил поспешно отошел от дерева и тут же едва не упал, наступив на что‑то скользкое. Воевода пригля­делся и увидел, что на мерзлом песке раскидана рыба, а у самой воды торчит вовсе не камень, как он сначала подумал, а перевернутый большой котел, в котором ва­рили ушицу дружинники, что бездыханные лежали теперь на берегу.