Габит Мусрепов - Улпан ее имя Страница 22

Она продолжала настаивать:

– Нет, а все-таки?..

– Честно говорю, айналайн, – не знаю. Что надо, есть у меня. Два коня для езды, две кобылицы, две собаки. А теперь прибавилась верблюдица. Верблюжонка имеем…

– Нет! Верблюжонок – мой!

– А-а, верно – твой, твой…

Они въехали в город… Глаза степняков не привыкли к такому скоплению людей – столько не встретишь на самом большом тое! Дома – каменные, а деревянные изукрашены искусной резьбой на воротах, на окнах… Да что они – лошади в упряжке испуганно храпели, косили по сторонам и в любую минуту готовы были шарахнуться. Тлемис, сидевший на месте возницы, еле сдерживал их.

Тлемис и растолковывал… Двухэтажный белый дом – в нем раньше жил губернатор. А это? Тяжелое здание, прочно стоящее на земле, с башнями и крестами, устремленными в небо, – церковь. Русские молятся здесь своему богу, здесь их крестят при рождении, здесь отпевают, когда они покинут этот свет. Длинный каменный сарай с большими окнами, возле которого толпы людей, – лавки, магазины. Что надо, что хочешь, тут всегда можно купить, были бы деньги.

Улпан поняла – с одного раза ничего не удастся запомнить, и сказала:

– Поедем в дом вчерашнего татарина, купца. Галиаскара?.. Да, Галиаскар его зовут.

Тлемис свернул – в боковую улицу – и направил упряжку к двухэтажному кирпичному дому.

– Ты спрашивала, что бы я сделал, обладай я богатством? – спросил Мусреп у Улпан. – Прежде всего я бы построил такой дом… Смотри – как чисто во дворе, трава – зеленым ковром. Колодец. Если снаружи так, представляешь, как там внутри?

Да, внутренняя отделка и убранство этого дома показалась Улпан верхом роскоши. И она незаметно, но внимательно присмотрелась к жене Галиаскара и его дочери. Одеваются татарки легко и удобно, держат себя свободно. Язык у них похож на казахский и не похож, но понять можно. Ну, а уж сам Галиаскар говорил по-казахски так, будто это его родной язык.

Большой круглый стол был заставлен, оставалось только место, куда пристроить чайники и чашки. Казалось бы, тут и добавить нечего.

Но жена Галиаскара – Разия все равно хлопотала:

– Угощайтесь… Что есть на столе – все для вас… Этот Галиаскар всегда меня подводит. Поздно вечером приехал и говорит – утром у нас гости. А я ему – ты меня убить хочешь? Ведь ничего не успею и умру со стыда. А он по-русски: ничауа, Разия-ханум, ничауа… По-русски, чтоб я не спорила. Зато, говорит, увидишь красавицу казашку. И не обманул. Угощайтесь…

Улпан не стала много есть, чтобы не подумали – голодная. Выпила чаю, а после Разия-ханум повела их в магазин Галиаскара. Купец не только свободно говорил по-казахски – он знал и то, что может понадобиться любой степной женщине, держал товары на любой вкус, на любой достаток. Не зря говорил: «Нигде не найдешь то, что есть в моей лавке…»

Сафьяновые сапожки разных цветов… Расшитые бисером кавуши-ичиги. Бархатные камзолы, плюшевые камзолы… Взглянуть на них – покажется, что радуга раскинулась над прилавком! И такая же радуга в другом углу, где развешены шелковые платья. Где их шили? В Казани… Это далеко от северной казахской степи, но кто-то сумел там найти такой покрой, чтобы и сохранить привычный для аульных женщин вид, и сделать платье более легким, более удобным.

Улпан для начала попросила три пары сапожек. Услужливый приказчик, тоже татарин, по-казахски пригласил ее:

– Садитесь, надо примерить…

Улпан села, но – портянки она утром не сменила. И примерять отказалась, только сравнила новые с теми сапожками, что были на ней. Кажется, впору…

– Беру…

Потом она заставила мать примерить кавуши и долго отбирала все необходимое – ведь когда еще попадет на ярмарку… Не оказалось в лавке лишь платьев с двойными оборками и камзолов с рукавами.

– А найдутся люди, которые смогут сшить?

– Конечно… – откликнулся приказчик.

Он привел портного – Шакира, и Шакир оказался в затруднении. Обычно казахи не дают дотронуться до себя, чтобы снять мерку, это считается гибельной приметой. Тонкое полотно на саван достать трудно, а стоит оно дорого, с предельной точностью не живых меряют, а усопших.

Гордо выпрямившись, Улпан встала перед портным и стояла, не шелохнувшись, пока он осторожно, почти не прикасаясь к молодой женщине, снимал мерку, записывая цифры на бумаге. А Несибели в углу шептала заклинания, умоляя бога сберечь ее Улпан от дурного предзнаменования.

Когда все это кончилось, Улпан вспомнила, что Мусреп говорил – Шынар одного роста с ней самой, и она сказала Шакиру:

– Таких платьев и таких камзолов – каждого по три.

– По три?..

– Да. А сколько времени надо, когда будет готово?

– Дней через пять…

Настало время расплачиваться, и дробно застучали костяшки на счетах под ловкими пальцами самого Галиаскара – такую крупную покупку он приказчику не доверил.

Он считал и приговаривал:

– Синий бархат – сорок пять аршин… Малиновый бархат – пятьдесят пять… – Красный – тридцать три…

Он еще бормотал, и в конце концов несколько крупных купюр осталось в ящике его стола. Но Улпан не жалела – если иметь деньги, зачем их держать? Деньги нужно тратить.

Разия-ханум на прощанье посоветовала Улпан все обновки надеть после того, как она сходит в баню – дорога из аула была долгая, – она же нашла и старуху, здешнюю, та повела их.

Про баню Улпан отец рассказывал, он же бывал в русских поселках, а в Стапе полгода лежал в больнице. Но одно дело слышать, а другое – войти в горячую парилку, где так жарко, как в степи не бывает в самый жаркий день… Приятная истома обволокла все тело, а мягкие ладони старухи легко терли его, и тело покрылось щекотной мыльной пеной… А волосы, вымытые водой, которая терпко пахла уксусом, рассыпались по плечам… «Завтра приду опять, – блаженно думала Улпан. – Послезавтра – тоже. Каждый день буду приходить, пока не уедем в аул!» А в памяти Улпан завязала на будущее еще один узелок – русская баня…

По дороге домой Улпан заметила Галиаскара и Мусрепа – они ехали в тарантасе, запряженном рыжей лошадью, большой – до холки рукой не достанешь… Бесшумно катился тарантас. Края у него были окованы сверкающим металлом, коробок для седоков сплетен из лозы и покрашен яркой коричневой краской.

Сперва она подумала, что это тарантас Галиаскара и сказала:

– Мусреп-агай… Начнешь ездить в телеге купца – разучишься садиться в седло.

– Это не телега. Это тарантас. Мой.

– Купил?

– И коня, и всю сбрую… Акмарал за этим и послала меня на ярмарку. Думаешь, понравится ей? – озабоченно спросил он.

– Еще бы!

Домой – к юртам на берегу Тобола – Улпан возвращалась в тарантасе Мусрепа. Ей хотелось неторопливо проехаться по улицам, рассмотреть город. И она смотрела, и при этом не могла не обратить внимания – темно-рыжая лошадь, привычная и к шуму, и к многолюдью, шла свободно, легко, чтобы все любовались ее красотой. При поворотах сверкали на солнце все четыре подковы.

– Завтра купишь мне такой же тарантас. Купишь, Мусреп-ага? Но лошадей – пару. Я видела такие на улицах.

– Раз просишь – куплю. А какой масти кони?

– Что понравится вам, то понравится и мне… Есеней встретил их возле большой юрты.

– Ну, Туркмен… Ты всю выручку от волчьих шкур бросил в эту телегу. А на что будешь кормить меня?

– Хорошая жена сама мужа накормит.

Улпан не терпелось высказать Есенею свое желание:

– Мой Есеней, не ругай Мусрепа за его покупку. Завтра я тоже куплю тарантас и лошадей. Наши кони слишком пугливы ходить в упряжке.

– Хочешь разорить меня!

– Разорю, разорю!.. Ты уже разорен, своих денег у меня почти не осталось. Через пять дней – домой. А пока – каждое утро буду ездить в баню, мыться. Попробуй, и сам узнаешь, какое это наслаждение!

Перед отъездом меньшую белую юрту – отау разобрали и навьючили на верблюдов, верблюды понесли и тюки с покупками, а Улпан с матерью отправилась в новом тарантасе, который легко несли спокойные и проворные на бегу кони – темно-серые.

На прощанье Улпан напомнила:

– Мусреп-агай, скажи Шынар, пусть она бережет моего верблюжонка, никому не показывает…

10

К аулу они подъезжали в первой половине дня, и Есеней ласково и немного насмешливо сказал ей:

– Ну, молодая келин, дальше тебе пешком… А я погляжу, как ты станешь по заведенному обычаю кланяться во все стороны.

– Не знаю, получится ли у меня… Но ты не смотри на меня. Ладно?

– Ладно, – пообещал он.

Толпа девушек и молодых женщин, которые вышли встречать их, приближалась, и Есеней ссадил Улпан с матерью. Сошли и сопровождавшие Улпан женщины из ее родного аула – они ехали позади. А джигиты – всадников двадцать – последовали за Есенеем.

Искоса взглянув на женщин, встречающих Улпан, Есеней ухмыльнулся: «Мои сородичи по уму могли бы поспорить с лопоухим ишаком… Воображают, что байбише Есенея войдет в собственный дом под покровом их ширмы…»