Олег Ерохин - Гладиаторы Страница 22

— Вас вызывает Кассий Херея, ребята. Должно быть, для вас припасена какая-то работенка.

Преторианцы понимающе переглянулись. Когда они шли к небольшому двухэтажному зданию, где размещался штаб их когорты, Пет Молиник шепнул Марку:

— Наверное, надо будет опять потрошить какого-нибудь зазнавшегося сенатора — к трибуну по пустякам не вызывают.

У входа в здание стояли двое часовых. Центурион назвал пароль — «Юпитер», и преторианцы были пропущены внутрь. Поднявшись на второй этаж, они все вместе вошли в просторный кабинет, где их поджидал Кассий Херея — начальник их когорты, один из девяти трибунов претория.

Кассий Херея был высоким сухощавым воином лет пятидесяти, еще сохранившим всю свою силу. Служба его начиналась при Августе, и, волею случая, вскоре после ее начала ему пришлось доказывать не только свою храбрость (храбрость обоюдоостра — полезная в друге, она опасна в недруге), но и свою преданность императору. Когда в семьсот шестьдесят седьмом году от основания города восстало Нижнее Войско в Германии (служба вдруг показалась солдатам слишком долгой и тяжелой, а жалование — слишком маленьким и нерегулярным), он был в числе немногих не нарушивших присягу центурионов, с оружием в руках пробивших себе дорогу из мятежного лагеря. Верность Кассия Хереи не осталась незамеченной: восстание было подавлено, а его назначили примипилом[42]. После нескольких лет безупречной службы он стал трибуном пожарников, затем — городской стражи, а еще через три года по приказу тогдашнего принцепса, императора Тиберия, — трибуном претория.

— Арисанзор только что принес приказ от цезаря, — сказал Кассий Херея, увидев вошедших преторианцев. — Вам надлежит арестовать Муция Мезу‚ сенатора. Остальное вам скажет центурион. Идите.

Кассий Херея был строг с солдатами, хотя не жесток, и солдаты скорее уважали его, чем любили. Поскольку трибун больше ничего не добавил к своим словам, преторианцы, развернувшись, стали выходить из его кабинета. В это время послышались чьи-то шаги, и воины посторонились, пропуская прибывшего. В комнату вошел Корнелий Сабии, который, как и Кассий Херея, был одним из трибунов Претория…

Центурион провел преторианцев в одну из комнат на первом этаже, там они увидели всем известного Арисанзора.

— Вы должны будете исполнять приказания Децима Помпонина‚ а ты, Помпонин, — Арисанзора, — сказал центурион Квинт Попиний. — Ты должен будешь повиноваться Арисанзору во всем, что касается ареста Муция Мезы (таков приказ императора), но не более того. И помните: вас посылают не конфисковать имущество, а арестовывать.

Как только центурион вышел, евнух заторопился:

— Давайте-ка быстрее отправляться, ребята, пока этот злодей не удрал. А не то попадет не только мне, но и вам.

— А что, Муцня Мезу обязательно брать живым? — поинтересовался Децим Помпонин.

— Да, таков приказ. Впрочем, вы можете с ним не больно-то церемониться — ему предоставляется лишь кратковременная отсрочка, не более того. Так что если вдруг какой-нибудь браслет или какое-нибудь кольцо будет мешать вам связывать ему руки, то вы, разумеется, должны будете устранить помеху; если вы где-нибудь заметите кинжал или другое оружие, которое может быть использовано против вас, то вы, разумеется, должны будете изъять его; если какая-нибудь наглая рабыня посмеет помешать вам выполнять приказ, то вы, конечно же, сможете примерно наказать ее.

Преторианцы повеселели.

— Жаль, что Кривой Тит не с нами, — сказал один из них. — По части выискивания всяких браслетов да кинжалов, которые могли бы помешать нам выполнить приказ императора, ему нет равных. Причем враги нашего цезаря подчас бывают так богаты, что держат у себя, негодные, оружие, украшенное золотом и каменьями…

Корнелий Сабин — трибун, попавшийся навстречу преторианцам, — был примерно такого же возраста, как и Кассий Херея; как и Кассий Херея, он начинал когда-то службу рядовым легионером. Когда восстало Нижнее Войско, он, тогда уже военный трибун легиона, вместе с Кассием Хереей, своим центурионом‚ мечом проложил дорогу в лагерь Юлия Цезаря, позже названного Германиком, который был послан своим дядей, императором Тиберием, усмирять мятеж. С тех пор Сабин и Херея стали друзьями, и в сражениях им не раз приходилось выручать друг друга. Время выровняло их звания и укрепило их дружбу. Вида Корнелий Сабин был величавого; тело его, некогда гибкое и мускулистое, с годами несколько огрузло. Многие солдаты любили его — он никогда не был сторонником тех строгостей, которые нельзя было объяснить целесообразностью, причем там, где можно было действовать шуткой не с меньшим успехом, чем окриком, он отдавал предпочтение именно ей.

— Я слышал, что Цезарю вновь понадобились преторианцы, не так ли? — спросил Корнелий Сабин своего старого друга Кассия Херею, едва войдя в его кабинет.

— Да, он прислал Арисанзора с приказом — немедленно выделить преторианцев для ареста Муция Мезы.

— Как? Цезарь приказал арестовать Муция Мезу? Этого старика?

— Именно таков его приказ. Сам знаешь — я обязан был отрядить людей.

Корнелий Сабин, нахмурившись, возмущенно сказал:

— А не кажется ли тебе, Кассий, дорогой ты мой товарищ, что в последнее время очень уж часты стали аресты и казни сенаторов?.. Похоже, Калигула намерен уничтожить все сенаторское сословие. Мы с тобой не сенаторы, а всадники, но мне (не знаю уж, как тебе) горько видеть, как гибнет сенат — опора государственного устройства, доставшегося нам от предков и превратившего Рим в столицу мира. На месте сената не создается ничего нового, что могло бы поддерживать порядок и питать римский дух; на месте сената, добродетели, и дисциплины образуется пустота… Калигула лишь разрушает, но не создает, он промотал наследство Тиберия и теперь принялся обирать римских граждан — вводить новые налоги… Но казна все равно пуста — все тратится на пьянство да разврат.

Кассий Херея молчал. Корнелий Сабин уже несколько раз при нем в резкой форме затрагивал цезаря, уверенный в том, что его давний товарищ не предаст его, не побежит с доносом. Херее были неприятны эти речи. Сначала он возражал Сабину, затем — резко обрывал его, но в последнее время больше отмалчивался.

— Так зачем же нам нужен такой принцепс? — продолжал Корнелий Сабин. — Разве справедливо, что рождение делает цезарей, а не мудрость, не опытность, не мужество? Божественный Юлий достиг верховной власти благодаря своему государственному уму и военной доблести; Август тоже воевал, а став принцепсом, укрепил римское могущество и возвеличил Рим; Тиберию власть досталась скорее по наследству, нежели по заслугам, но и он сделал немало достойного: он подавил восстание в Паннонии, а когда он умер, в казне лежало два миллиарда сестерциев. Калигулу же подняла на вершину власти слепая фортуна, не разглядевшая всей его гнусности, и вот теперь…

— Не потому ли ты так говоришь, что император не любит тебя и иной раз подшучивает над тобой? — с досадой перебил Кассий Херея расходившегося Сабина.

— А хоть бы и так. Да, он издевается надо мной, как и над всеми, кто не потакает его мерзостям… Год назад Калигула, первый из принцепсов, стал вводить рабский обычай рукоцелования, и вот однажды он протянул мне свою руку, а я, замешкавшись, вместо того, чтобы приложиться к ней, пожал ее, как клиент патрону… С тек пор Калигула возненавидел меня. Когда моя когорта становится на стражу во дворце, он дает мне пароль то «Венера», то «Приап[43]». Протягивая мне руку для поцелуя, он то вымажет ее какой-нибудь вонючей грязью, то нарисует на ней какую-нибудь пакость: тайное женское место или готовый к сношению мужской орган…

— Что касается паролей — так он всем дает такие… Ты, конечно, прав — Калигула ни во что не ставит наше достоинство римских граждан, но мы не частные лица, чтобы возмущаться, мы давали ему присягу и мы не можем бросить свою службу иначе, как с разрешения принцепса, мы не можем бежать…

— Бежать?.. Ни за что. Повторяю тебе то, с чего я начал: дело тут не только в наших обидах, дело тут в нашем государстве, в Риме, в империи… Ты говоришь, мы не можем нарушить присягу это было бы незаконно, но разве его возвеличание законно? Многие поговаривают, что он попросту убил Тиберия, и я, видя, как легко он убивает, склонен этому верить… И вот я спрашиваю тебя — так не лучше ли нам нарушить присягу, но спасти Рим? Не лучше ли будет для нас и для Рима, если мы убьем Калигулу? Найдутся римляне и в Претории, и в городских когортах, еще не развращенные грабежом, которые пойдут за нами, ну а тех, кто уже успел почувствовать вкус беззакония и прелесть разврата, я думаю, для пользы Рима можно было бы подкупить… Победив, мы сумеем привить им добродетель.