Сергѣй Штернъ - Въ огнѣ гражданской войны Страница 22

Весь этотъ многосложный и многогранный процессъ работы для крестьянства, съ крестьянствомъ и во имя крестьянства, интеллигенція, естественно, можетъ продѣлать только подъ русскимъ національнымъ флагомъ. Большевизмъ въ качествѣ антитезы своему интернаціонализму положилъ начало углубленію русскаго національнаго чувства въ широкихъ народныхъ массахъ. Неудачныя дѣйствія едва ли не всѣхъ иностранцевъ, въ той или иной формѣ проявлявшихъ интервенцію въ русскія дѣла въ періодъ большевизма, создали даже чувство ксенофобіи, ненависти ко всему чужеземному. Ненависть эту не въ малой степени питаютъ своей дѣятельностью и тѣ «интернаціональные коммунистическіе отряды», при посредствѣ которыхъ большевики подавляютъ возстанія, реквизируютъ хлѣбъ, собираютъ продналогъ, приводятъ вті исполненіе смертные приговоры и массовые разстрѣлы. Остро-непріязненное чувство къ иностранцамъ вселяли, съ одной стороны, нѣмцы, румыны и поляки своими дѣйствіями въ южной Россіи, а японцы — въ Сибири; съ другой же стороны, китайскіе, венгерскіе, германскіе наемники большевиковъ на всемъ пространствѣ Россіи своей жестокостью вызвали всеобщій ропотъ и гнѣвъ. Когда Россія избавится отъ большевистскаго засилія, интеллигенціи придется бороться съ обобщеніемъ фактовъ въ этой области, парализовать культивированіе гоненій на все иностранное и иноземное. Подобнаго рода ксенофобія не только легко можетъ выродиться въ самый грубый шовинизмъ и зоологическій націонализмъ, но она же можетъ имѣть свои вредныя послѣдствія и при обрисовкѣ международнаго положенія Россіи, и при ея экономическомъ возрожденіи, невозможномъ безъ широкаго содѣйствія иностраннаго капитала. Чуткая совѣсть русской интеллигенціи подскажетъ ей всѣ аргументы, нужные для того, чтобы обрисовать границы и заглушить въ зародышѣ чувство злобной и слѣпой мести, а также стремленіе къ китайской стѣнѣ обособленности.

Съ этой оговоркой, нужно пожелать развитія и укрѣпленія національнаго самосознанія русской интеллигенціи, проявляемаго, какъ во внѣ — при дѣятельности въ крестьянской средѣ, такъ и внутри, въ чисто интеллигентскомъ быту. И среди интеллигенціи придется преодолѣть ксенофобскія склонности, въ частности, все растущую ненависть ко всему англійскому и польскому. Само же національное чувство нельзя всѣми мѣрами не лелѣять и холить. Интернаціонализмъ ленинскаго типа въ рядахъ интеллигенціи — изжитъ, повидимому, окончательно. Въ униженіяхъ и несчастіяхъ зародилось и пустило глубокіе ростки національное и патріотическое чувство. Россія перестала быть голой словесной формулой, въ любви къ Россіи не стѣсняются больше громко признаваться. О величіи Россіи, о счастіи народовъ Россіи съ тоскою мечтаютъ и подъ пятою большевистскаго сапога, и кушая въ бѣженствѣ горькій хлѣбъ изгнанія. Національное чувство закалилось подъ вліяніемъ національныхъ униженій, наносимыхъ близорукой политикой Людендорфовъ, Ллойдъ-Джорджей, Пилсудскихъ, представителей нѣкоторыхъ окраинныхъ новообразованій. Создается углубленное патріотическое и національное чувство, кѣмъ-то названное «патріотизмомъ униженныхъ и оскорбленныхъ». Родина стала для русскаго интеллигента реальностью, ее научились любить горькою любовью.

Великія метаморфозы, произведенныя годами революціонной бури въ духовномъ обликѣ россійскаго интеллигента, не ограничиваются зарожденіемъ патріотизма и національнаго самосознанія, а также проникновеніемъ въ глубины идеи государственности. Рухнулъ и другой фетишъ: матеріализмъ.

Доведенный большевиками до абсурда, матеріализмъ не могъ не оттолкнуть отъ себя всѣхъ, въ комъ еще не окончательно опустошена душа, въ комъ живо еще стремленіе къ какому бы то ни было идеалу. Однако, повидимому, отнюдь не зарождается неоромантизмъ или безпочвенный идеализмъ, а чисто реалистическое міровоззрѣніе съ идеалистическими импульсами. Среди интеллигенціи въ тоже время растутъ религіозныя теченія и настроенія, усиливается и тяга къ мистикѣ. Крахъ марксистской идеологіи и, въ частности, теоріи историческаго матеріализма, вызываетъ въ жизни мощные ростки чуждаго туманной метафизики реалистическаго идеализма или, если угодно, идеалистическаго практицизма. Демократическій идеалъ освѣщаетъ своимъ яркимъ свѣтомъ эти исканія новой истины, одной изъ основъ которой является творческій трудъ, одной изъ базъ которой служитъ лаборократія, господство трудового начала и трудовой морали. Въ качествѣ реакціи на апогей грубаго матеріализма, сказавшійся въ большевизмѣ, замѣтенъ сейчасъ и нѣкоторый ростъ чисто-мистическихъ настроеній, склонность къ полному отреченію отъ позитивнаго и углубленіе въ область трансцедентнаго. Растетъ и вліяніе христіанской морали, философски противопоставляемой марксистскому матеріализму. Усиливается также и тяга къ офиціальной, догматической церковности, въ которой послѣ войны и революціи многія души находятъ утѣшеніе и точку опоры. Равнодѣйствующая всѣхъ этихъ теченій и настроеній проходитъ, думается, по оси углубленной надземности и исканія идеала, сочетающаго небо и землю. Теченія эти еще не оформлены, они не лишены индивидуалистической пестроты. Врядъ ли, однако, они и въ будущемъ примутъ универсальную форму, ибо нюансы и тонкости духовныхъ исканій не допустятъ полной унификаціи. Можно даже предположить, что эта неустойчивость исканій многихъ толкнетъ найти успокоеніе въ церковности: къ этому ведетъ и намѣчающаяся роль православнаго духовенства въ національномъ русскомъ движеніи, и ростъ церковной общественности, и предпочтеніе многими церковно-соборнаго начала безконечно тяжелымъ и труднымъ индивидуальнымъ поискамъ истины. Все это пробужденіе религіознаго сознанія является въ извѣстной степени доказательствомъ того, что русская мысль, послѣ крушенія многихъ фетишей и идей, подошла теперь вплотную къ идеѣ религіозной. Обанкротилась идея классовая, жизнь изрядно потрепала идею партійности, поблекли краски соціалистическаго идеала, но не померкла, а выросла идеологія духовно-религіознаго характера. Въ антибольшевистскомъ движеніи были дѣлаемы (въ Сибири и на Югѣ) попытки использованія религіознаго подъема, какъ стимула для усиленія борьбы съ бѣсами большевиками, но организація всякаго рода «священныхъ дружинъ» уклонялась отъ идеаловъ крестоносцевъ, приближаясь по духу скорѣе къ формированіямъ «священнаго союза» съ его реакціонно-затхлыми устоями.

Нужно отмѣтить, что нарожденье въ самой Россіи группъ священства новой формаціи, съ новой психологіей и новымъ подходомъ къ событіямъ не сопровождалось такимъ же явленіемъ среди духовенства областей, временно освобождаемыхъ отъ большевиковъ, а также среди духовенства бѣженской Руси. Севастопольскій епископъ Беньяминъ и его органъ «Святая Русь» слишкомъ краснорѣчиво свидѣтельствовали въ Врангелевскій періодъ о курсѣ въ сторону самой черной реакціи значительной группы православнаго духовенства. О томъ же свидѣтельствуетъ и роль, сыгранная частью одесскаго духовенства въ формированіи «христіанскаго блока», этой открыто реакціонной организаціи, созданной передъ выборами въ одесскую город. думу.

Въ бѣженствѣ, сравнительно выгодно отличалась фигура архіепископа кишиневскаго Анастасія, стремящагося идти въ уровень съ духомъ времени и указывающаго въ своихъ проповѣдяхъ и на отрицательныя явленія средп представителей «бѣлаго» движенія (помнится, сколько разговоровъ вызвала проповѣдь высокопреосвященнаго Анастасія произнесенная въ началѣ 1920 г. въ Константинополѣ съ горячимъ осужденіемъ тѣхъ изъ офицеровъ и представителей тѣхъ бѣженскихь «верховъ», которые кутежами и грубымъ безсердечіемъ тагъ тягостно оттѣняли въ глазахъ иностранцевъ отрицательныя стороны русскаго быта). Митрополитъ херсопо-одесскій Платонъ, тяготѣющій къ правымъ группировкамъ, оказалъ русскому дѣлу въ Америкѣ извѣстную услугу своей энергичной пропагандой противъ большевиковъ. Представитель высшаго церковнаго управленія Юга Россіи въ Зап. Европѣ архимандритъ Сергій своими темпераментными монархическими проповѣдями и лекціями, своимъ лубочнымъ смакованіемъ легенды о «жицо-массонскомъ» заговорѣ не вплелъ лавровъ въ терновый вѣнокъ русскаго духовенства. Наконецъ, владыка Евлогій своими выступленіями въ Берлинѣ и Парижѣ перенесъ на церковный амвонъ задоръ политическаго борда опредѣленнаго уклона, не имѣющаго силы противостоять искушенію превратить панихиду по жертвамъ краснаго террора (въ сентябрѣ 1921 г.) въ панихиду «по благочестивомъ Государѣ Императорѣ Николаѣ Александровичѣ». Въ переполненной МОЛЯЩИМИСЯ русской церкви въ Парижѣ это контрабандное поминовеніе одной изъ жертвъ краснаго террора вмѣсто назначеннаго поминовенія сі жертвы «таганцевскаго» заговора произвело на многихъ сильное и опредѣленное впечатлѣніе.

Настойчивое выявленіе въ бѣженствѣ воинствующаго политиканства части православнаго духовенства нашло яркое воплощеніе въ постановленіи церковнаго собора, состоявшагося въ ноябрѣ 1921 г. въ Юго-Славянскомъ городѣ Карловицахъ. Соборъ этотъ большинствомъ голосовъ мірянъ и сравнительно незначительной группы священнослужителей обнародовалъ «посланіе», въ которомъ заключался и такой чисто политическій призывъ-молитва: «да вернетъ на Всероссійскій Престолъ Помазанника, сильнаго любовію народа, законнаго Православнаго Царя изъ Дома Романовыхъ.»