Наталья Павлищева - Дом Счастья. Дети Роксоланы и Сулеймана Великолепного Страница 23

Но ведь шехзаде Джихангир вовсе не общаться с поэтами и философами приехал, он совсем ни с кем не общался, кроме старшего брата.

Это и показалось Сулейману странным. С чего бы уверенному, сильному Мустафе пригревать у себя на груди слабого младшего брата? Султан в отличие от Роксоланы не обрадовался этой дружбе и не поверил в нее. А потому не удивился, что следом за сообщением, что шехзаде Джихангир уже долгое время гостит в Амасье, последовало известие о том, чем он там занимается.

Мустафа решил накачать брата дурманом?!

Решение Сулеймана было скорым: шехзаде Джихангира срочно переводили в Халеб (Алеппо), то есть как можно дальше от Мустафы. Дальше можно бы в Румелию, но доверить эту провинцию младшему сыну султан не мог, слишком ответственно для того, кто так легко увлекся наркотиками.

Если честно, в душе Сулеймана боролись два чувства по отношению к Джихангиру – презрение к тому, насколько тот быстро поддался влиянию старшего брата (доносили, что буквально смотрит тому в рот) и пристрастился к дурману, и чувство вины перед младшим сыном. Сулейман понимал, что Мустафа сумел завлечь Джихангира в свои сети только потому, что никто другой этого не сделал. Будь сам султан внимательней к младшему шехзаде, такого не случилось бы.

Чувство вины не лучший советчик, желание что-то исправить слишком часто соседствует с желанием спрятать проблему и забыть о ней. Первое требовало вызвать Джихангира в Стамбул и самому взяться за него, второе советовало отправить царевича подальше от старшего брата, а заодно и собственных глаз.

Победило второе, так проще, тем более, начинался новый персидский поход, во главе которого Сулейман поставил Рустема-пашу. Все шехзаде, как бейлербеи своих провинций, будут в походе участвовать, в том числе Мустафа и Джихангир. Может, во время похода все как-то само собой разрешится? То есть занятый делом шехзаде сам оставит дурман и отстанет от Мустафы?

…Когда посланники отца разыскали шехзаде Джихангира в Амасье и добились некоторого приведения его в чувство, чтобы сообщить о решении отца, тот ужаснулся: султан отправлял младшего сына так далеко, разрывая тем самым связь со старшим? Но он только подружился с Мустафой!

В душе возникло нехорошее чувство, это была даже не обида, оно скорее походило на ненависть к отцу. Разрушить их единение с Мустафой, разве это не жестоко?!

Мустафа успокоил брата:

– Мы с тобой едины, будем писать письма, а твоих красавиц я отправлю с тобой. Ели хочешь, конечно.

Но Джихангир не глуп, он понимал, что без дурманящего средства не будет столь силен, а потому вздохнул:

– Не стоит, я не лев вовсе, это только ваше влияние.

– Я дам тебе и средство.

Джихангир снова покачал головой, он понимал, что только в доме Мустафы не был подотчетен соглядатаям отца, стоит выйти за пределы, как каждый шаг, каждый вздох и каждый проглоченный кусок снова окажутся под контролем.

Мустафе стало по-настоящему жалко младшего брата, даже отравиться спокойно не дадут! Он сумел дать Джихангиру хотя бы немного дурмана, чтобы тот смог принять в самые трудные минуты по крупицам и отвыкать медленно.

Но главным для старшего шехзаде было не это. Он попросил Джихангира об одолжении, странном одолжении.

– Послушай, султан много лет гоняется за шахом Тахмаспом и все неудачно. Теперь задуман новый поход, сераскером которого назван Рустем-паша. Это снова будет позор, шах помотает наше войско по своей земле и исчезнет без боя.

Мустафа внимательно вглядывался в одутловатое лицо младшего брата, словно проверяя, понимает ли тот услышанное. Джихангир кивнул, мол, понимаю. Его еще затуманенные дурманом мозги соображали медленно, но все же соображали. Правда, он не мог взять в толк, чем может помочь войску отца поймать неуловимого шаха Тахмаспа.

Старший брат продолжил:

– Тахмаспа надо выманить в определенное место, чтобы сразиться с ним однажды и навсегда.

Чуть посоображав, Джихангир кивнул:

– Надо. А Рустем-паша об этом знает?

Он не заметил, как заскрипел зубами Мустафа. Но старший брат сумел взять себя в руки и продолжил вдалбливать младшему:

– Ничего Рустем-паша знать не должен, у него слишком длинный язык.

– Острый, – согласился Джихангир.

– Шаха нужно просто выманить и разбить.

– Да.

– Это можно сделать только хитростью, причем так, чтобы не знал никто, только мы двое – я и ты. Ты согласен?

Что-то сделать вместе с Мустафой на пользу империи?!

– Конечно, да!

– Поклянись не выдать меня. У меня слишком много врагов в Стамбуле, если узнают раньше времени, я погибну.

Джихангир поклялся.

– Шаху Тахмаспу и еще кое-кому в Персии нужно передать письма.

– Ну?.. – Джихангир не понимал, чем может помочь брату.

– Их передашь ты, потому что если это попытаюсь сделать я, письма перехватят.

– Но писать шаху, с которым мы воюем…

– Ты не понимаешь, что это нарочные письма, обманные?

– П-понимаю… – не слишком уверенно кивнул Джихангир.

В ту минуту Мустафа пожалел, что слишком старательно поил брата дурманящими напитками.

Он еще долго объяснял Джихангиру суть своей задумки, но тот понял одно: он может помочь брату, передав из Алеппо письма шаху Тахмаспу.

Отъезд и из Амасьи в Трабзон, и оттуда в Алеппо был тяжелым. Надсмотрщики не позволяли Джихангиру принимать и крошечки наркотиков, следили за его состоянием с утра до вечера, не понимая, что дозу нужно снижать постепенно.

Джихангир чувствовал, как сердце пронзила острая, невиданная до тех пор боль. В висках стучала кровь.

Тяжело дышал, бормотал бессвязно:

– Брат… нет… зачем?!

Мустафа против отца. Их отца. Султана. Против законного властителя Османской империи.

И дело не в империи, как он может?! Разве власть стоит того, чтобы ради нее продавать дьяволу душу? Разве Мустафе мало Амасьи, он ведь будет султаном, обязательно будет, ведь старший, сильный, Мустафу поддерживают янычары. Отец не спорит с первенством Мустафы среди сыновей. Зачем торопить жизнь, она и без того коротка?

Чем дольше размышлял, тем тошней становилось на сердце. И вдруг, словно из темноты на свет вышел – осознал, кто, вернее, в чью пользу погубили Мехмеда! Снова заметался по ложе, не выдержал, вскочил, ковылял по комнате так быстро, как позволяло изувеченное в младенчестве тело.

Нет-нет, Мустафа не мог! Если это и сделали для него, то не он сам. Мехмед ведь не мешал Мустафе – сильному, более взрослому, имеющему все права на трон?

И понимал, что мешал, что и Мехмед уже был сильным, достойным, и его поддерживали тоже, но, прежде всего, любил отец. Султан больше других сыновей любил Мехмеда, но едва ли отдал бы трон ему в обход Мустафы. Понимал ли это Мустафа? Возможно, да, но надежней без Мехмеда…

А если бы отец все же отдал трон Мехмеду, причем при своей жизни? Тогда Мустафа прав в своих подозрениях.

И снова сжимал голову руками Джихангир. Он любил отца, а султан, хотя и отдавал предпочтение старшему сыну Хуррем, о Джихангире заботился, словно пытался возместить сыну недоданное при рождении.

Но обидней всего стало понимание, что его, Джихангира, расчетливо поили дурманом и подсовывали опытных красоток, чтобы потом использовать в своих целях, что нужен был брату вовсе не как друг, а ради предательства!

Мир снова сузился до комнаты, где пребывал. Никому он не нужен, никому, даже Мустафе, которому поверил, на которого был готов смотреть снизу вверх всю оставшуюся жизнь. Пусть бы даже Мустафа, придя к власти, приказал удушить его, как остальных братьев, пусть, но был бы так же добр сейчас.

Джихангир стонал от боли во всем теле, но еще больше от тоски и бессилия. Что он мог поделать, ведь любой шаг означал предательство?

Решение принял только на третий день.

Сначала Джихангир хотел просто сжечь письма, словно тех и не было у него в руках. Но потом подумал, что Мустафа мог передать такие же еще с кем-то, тогда османское войско просто попадет в ловушку, но, главное, в ловушку попадет сам султан Сулейман.

Выход был один – как-то предупредить сераскера похода, чтобы не допустил ошибку.

Джихангиру вовсе не нравился насмешливый, острый на язык зять – Рустем-паша, но именно он сейчас руководил походом, значит, ему гоняться за шахом. И если Рустем-паша будет знать, что все передвижения шехзаде Мустафы и шаха обманны, то сможет принять меры, то есть просто не двинется с места, сорвав предательский план наследника престола.

Но если младший шехзаде просто расскажет сераскеру о планах, которые необходимо сорвать, кто же ему поверит? Ему, опухшему от наркотиков, ни на что не годному?

Промучившись как без дурмана, так и от сознания предстоящего предательства и нарушения клятвы, данной Мустафе, Джихангир решился. К сераскеру похода Великому визирю Рустему-паше отправился тайный гонец от младшего шехзаде Джихангира.

Джихангир просил только об одном: султан не должен знать об этих письмах. Сначала хотел отправить только одно, чтобы Рустем-паша понял задумку наследника и персидского шаха, но письма жгли руки, словно угли, потому отдал все. Будь что будет.