Лью Уоллес - Бен-Гур Страница 23

— Нет, мой Квинт, — говорил один, обращаясь к человеку в венке, — зла Фортуна, забирающая тебя от нас так скоро. Ты ведь только вчера вернулся из морей за Столбами. Да у тебя ноги еще не привыкли к твердой земле.

— Клянусь Кастором, если мужчине позволена женская клятва, — сказал другой, на которого вино оказало большее действие. — Не будем жаловаться. Наш Квинт идет вернуть потерянное этой ночью. Кости на качающейся палубе — не то, что кости на берегу — а, Квинт?

— Не попрекайте Фортуну! — воскликнул третий. — Она не слепа и не переменчива. При Анцине, где наш Аррий испытывал ее, кивнула утвердительно, и в море она не покидает его, держа руку на кормиле. Она забирает его, но разве не возвращает всегда с победами?

— Его забирают греки, — вмешался еще один. — Будем же винить их, а не богов. Научившись торговать, они разучились сражаться.

С этими словами компания вышла из города и зашагала по молу навстречу прекрасной в утреннем свете бухте. Для морского волка плеск волн звучал приветствием. Он глубоко вздохнул, как будто запах соленой воды был слаще нарда, и воздел руки.

— Я принес дары в Пренесте, а не в Анции, и смотрите! Ветер с запада. Благодарю тебя, мать моя Фортуна! — произнес он серьезно.

Друзья повторили восклицание, а рабы качнули факелами.

— Вон она идет! — продолжал Аррий, указывая на приближающуюся к молу галеру. — Какая еще хозяйка нужна моряку? Разве твоя Лукреция более грациозна, Кай?

Он всматривался в приближающееся судно. Белый парус надулся на невысокой мачте, весла поднимались, на мгновение замирали и снова погружались, взмахивая, как крылья, через идеально размеренные интервалы.

— Да не будем гневить богов, — сказал он серьезно, не отводя глаз от корабля. — Они шлют возможности. Наша вина, если мы не умеем воспользоваться. Что же до греков, то не забывай, мой Лентул, что пираты, с которыми я должен расправиться, — греки. Одна победа над ними стоит больше, чем сотня — над африканцами.

— Значит, ты направляешься в Эгейское море?

Глаза моряка все впивались в корабль.

— Какая грация, какая свобода! Птица не могла бы легче скользить над волнами. Посмотрите! — сказал он, но почти сразу же добавил: — Прости, мой Лентул. Я направляюсь в Эгейское море, и поскольку отправление так близко, могу открыть причину, но не распространяйте ее слишком широко. Просто мне не хотелось бы, чтобы вы упрекали дуумвира при встрече. Он мой друг. Торговля между Грецией и Александрией, как вы, вероятно, знаете, едва ли уступает римско-александрийской. Люди в этой части света забыли праздновать Цереалии, и Триптолем платит им урожаем, который не стоит и собирать. Однако торговля там выросла настолько, что не терпит и одного дня перерыва. Вы могли также слышать о херсонесских пиратах понта Эвксинского; клянусь Бахусом, на свете не сыщешь более наглых! Вчера из Рима пришло сообщение, что их флот спустился по Босфору, потопил галеры Византии и Халцедона, вымел пролив и, не удовлетворившись этим, ворвался в Эгейское море. Торговцы пшеницей, чьи корабли сейчас в восточном Средиземноморье, перепуганы. Они добились аудиенции у самого императора, и из Равенны сегодня вышло сто галер, да из Мизена, — он выдержал паузу, дразня любопытство друзей, и закончил с нажимом: — одна.

— Счастливый Квинт! Поздравляем тебя!

— Предпочтение ведет к продвижению. Поздравляем с дуумвиром, не меньше.

— Квинт Аррий, дуумвир звучит лучше, чем Квинт Аррий, трибун.

В таком стиле они выражали свои поздравления.

— Я рад, как все, — говорил пьяный друг, — очень рад, но не могу оставить практического взгляда на вещи, мой дуумвир; и до тех пор, пока не увижу, что продвижение прибавило тебе знаний о тессерах, не стану судить, благосклонны или злы к тебе боги — дело есть дело.

— Спасибо, большое спасибо, — отвечал Аррий, обращаясь ко всем сразу. — Будь у вас фонари, — я назвал бы вас авгурами. Клянус Поллуксом! Я пойду дальше и покажу, какие вы мастера по части пророчеств! Читайте.

Из складок тоги он достал свиток бумаги и передал им со словами:

— Получено этой ночью, когда мы сидели за столом — от Силана.

Это имя было уже известным в римском мире, но не печально известным, каким стало позже.

— Силан! — воскликнули они в один голос, сгрудившись, чтобы прочитать послание министра.

Рим, XIX. Кал. Сел.

Цезарь получил хорошие отзывы о Квинте Аррии, трибуне. В частности, ему стало известно о храбрости, проявленной трибуном в западных морях; ввиду этого цезарь повелел немедленно перевести Квинта на восток.

Кроме того, цезарь повелевает тебе снарядить сто трирем первого класса и немедленно отправить их против появившихся в Эгейском море пиратов, а Квинта послать командовать этим флотом.

Детали определи сам, мой Сесилий.

Дело весьма спешное, как ты поймешь из прилагаемых докладов, предназначенных для твоего чтения и ознакомления упомянутого Квинта.

Аррий едва ли слышал читаемое. Чем ближе подходил корабль, тем больше привлекал его внимание. Моряк смотрел на корабль взглядом энтузиаста. Чуть погодя, он взмахнул свободным концом тоги, отвечая поднятому на aplustre, или веерообразном сооружении на корме судна, алому флагу, в то время, как на фальшборте появилось несколько матросов, тут же начавших карабкаться по снастям на рею, и убирать парус. Нос триремы повернулся и весла стали работать наполовину быстрее, так что судно, как на гонках, помчалось прямо на Аррия и его друзей. Он наблюдал за маневрами, с блеском в глазах. То, как мгновенно корабль подчинялся рулю и как ровно держал курс, были достоинства, на которые можно будет положиться в деле.

— Клянусь нимфой, — сказал один из друзей, возвращая свиток, — мы не можем более говорить, что наш друг будет велик, ибо он уже велик. Ты дал нашей любви славную пищу. Неужели есть что-то еще?

— Более ничего, — ответил Аррий. — То, что вы узнали, — для Рима уже старые новости; по крайней мере, для дворца и сената. Дуумвир скрытен; что я должен делать и где найду свой флот, мне будет сообщено только на корабле, где меня ждет запечатанный пакет. Впрочем, если сегодня у вас найдется жертва для какого-нибудь алтаря, то попросите за друга, на веслах и под парусом держащего путь куда-то в сторону Сицилии. Однако, она подходит, — сказал он снова о триреме. — Меня интересует экипаж — ведь с ними плавать и сражаться. Причалить здесь — непростая задача, посмотрим же, каковы их опыт и искусство.

— Что, ты не знаком с судном?

— Вижу его первый раз, и до сих пор не знаю, найду ли на нем хоть одного знакомого.

— Хорошо ли это?

— Это имеет значение, но небольшое. Мы, люди моря, быстро узнаем друг друга; наши любовь и ненависть рождаются в общих опасностях.

Судно принадлежало к классу, называемому naves liburniscae — длинное, узкое, низко сидящее в воде, сконструированное для скорости и быстрого маневра. Грациозно изогнутый нос, весь в брызгах разрезаемых волн, поднимался над палубой на два человеческих роста. По обеим его сторонам трубили в раковины деревянные тритоны. Ниже, прикрепленный к килю, выступал вперед ниже ватерлинии ростр, или клюв из крепкого дерева, окованного железом, который в бою служил тараном. От носа и по всей длине судна ажурный фальшборт был защищен массивными кранцами, ниже которых в три ряда располагались прикрытые щитами из бычьих шкур порты для весел — по шестьдесят с каждого борта. Помимо тритонов, высокий нос был украшен кадуцеями. Два толстых каната указывали на число якорей.

Простота верхнего снаряжения свидетельствовала о том, что главной заботой команды были весла. Закрепленные в кольцах на внутренней стороне фальшборта растяжки удерживали мачту, снабженную такелажем, необходимым для управления одним квадратным парусом и несущей его реей.

Помимо берущих рифы матросов на палубе был виден только один человек. Он стоял у носа в шлеме и со щитом в руках.

Сто двадцать ореховых лопастей, белых от пемзы и воды, поднимались и падали, будто движимые одной рукой, неся галеру вперед так быстро, что она могла бы посоперничать с современным пароходом.

Она двигалась так быстро и, казалось, так безрассудно, что приятели трибуна на молу встревожились. Вдруг человек у носа поднял руку, весла взлетели, на мгновение замерев в воздухе, а затем упали перпендикулярно вниз. Вода закипела, галера задрожала каждой своей частью и мгновенно остановилась, как испуганное животное. Снова жест рукой, весла снова взлетают, замирают и опускаются, но на этот раз правые гребут к корме, а левые — к носу. Трижды ударили в противоположных направлениях весла, судно повернулось вокруг собственной оси и, подхваченное ветром, прижалось к молу.