Николай Равич - Две столицы Страница 23

— Сие впервые, господин советник, встречаю, чтобы вошедшие в порт суда не исполнили первого таможенного обряда и не подали в таможню корабельного объявления о том, какие товары ими привезены и какие подлежат погрузке. Между тем комиссионер прибывшей эскадры, французский негоциант Ремберт, все таможенные правила превосходно знает. Однако сколько раз я к нему ни обращался, следовал один только ответ: господин маркиз де ля Галисоньер считает, что сии правила к его судам не относятся, и требует пропустить товары беспрепятственно.

— Посещал ли эскадру французский посол?

— Граф де Сегюр был на кораблях дважды — по прибытии оных в порт и позавчера…

Радищев задумался.

— Вот что. Наденьте парадный кафтан, отправляйтесь к маркизу на корабль и объявите ему, что прибывший из Петербурга член Коммерц-коллегии ожидает его к себе…

— Простите, а ежели господин маркиз откажется явиться?

— Тогда скажите ему: будет произведён чрезвычайный досмотр кораблей.

Начальник таможни с удивлением посмотрел на Радищева. По своему опыту он знал, что многие знатные персоны при дворе получали через того же месье Ремберта для себя из Парижа предметы роскоши, которые приписывались к числу «идущих ко двору ея императорского величества» и освобождались от пошлины. Едва ли французский комиссионер стал бы так себя вести, не заручившись покровительством свыше. Однако приехавший из Петербурга член Коммерц-коллегии держал себя спокойно и уверенно.

— Вы, кажется, ждёте чего-то? — спросил Радищев.

— Никак нет, иду!..

Когда он ушёл, Радищев посмотрел в окно. Дождь продолжал идти. Мокрые грузчики, согнувшись под тяжестью тюков, обшитых рогожей, спускались по трапу стоявшего у причала голландского корабля. Прошёл, напевая песенку, французский моряк, видимо навеселе. Навстречу ему показалась торговка пирожками — молодая складная бабёнка. Моряк остановился.

Радищев обернулся, за дверью послышался шум шагов, голоса. Дверь открылась. Впереди шёл маркиз де ля Галисоньер, высокий, в треуголке с пером и дорожном плаще, из-под которого торчал конец шпаги. За ним — молодой офицер, видимо, его адъютант, месье Ремберт, низенький толстяк в чёрной треуголке и шерстяном плаще, и начальник таможни в парадном кафтане.

— Садитесь, господа, — сказал Радищев по-французски.

Маркиз поднял брови: чиновник говорил прекрасно по-французски и имел вид светского человека.

— Я хотел вас спросить, господин маркиз, почему вы не начинаете погрузку товаров?

— В самом деле, месье, я сам задаю себе этот вопрос, почему мы не начинаем погрузку товаров? Но нам не позволяют это сделать!

Радищев улыбнулся:

— Вероятно, вы забыли подать корабельные объявления о грузах?

Маркиз откинул плащ, закрутил кончики усов.

— Я не вижу в этом надобности…

— Я думаю, что вы не знакомы с договором о мореплавании, который заключён между Францией и Россией. Там ясно сказано, что для всех кораблей, которые перевозят товары, заполнение корабельных объявлений по предусмотренной форме обязательно.

— Но не для военных. Мои офицеры не знакомы с этими формами.

Радищев покачал головой:

— Я думаю, вашему комиссионеру, господину Ремберту, они хорошо известны…

Маркиз задвигался в кресле.

— Возможно. И потом, служащие вашей таможни слишком придирчивы. Согласитесь сами: мои офицеры и матросы привезли с собой маленькие подарки из Франции. Каждый раз, когда они спускаются на берег, возникают недоразумения…

Начальник таможни выдвинулся вперёд:

— Помилуйте, какие же это подарки — кружева, духи, женские платья…

Радищев поморщился.

— Хотя это и не предусмотрено таможенными правилами, я освобождаю офицеров и солдат от досмотра…

Маркиз просиял.

— Благодарю вас, месье, вы очень любезны.

— Однако я хочу вас предупредить, дорогой маркиз, что погрузка товаров не будет разрешена до тех пор, пока я не получу от вас корабельные объявления…

Адмирал задумался.

— Но мы и так стоим здесь слишком долго…

Радищев посмотрел на него пристально.

— Я ещё раз повторяю: погрузка не будет разрешена до подачи объявлений. Кроме того, таможенные правила предусматривают досмотр всех кораблей, грузы которых не оформлены…

Де ля Галисоньер бросил косой взгляд на господина Ремберта.

— Но вы, господин Ремберт, несколько раз переписывали какие-то объявления, где они?

На толстом лице комиссионера появилось подобие улыбки.

— Они у вас в кармане, господин маркиз!

Маркиз де ля Галисоньер поднял брови, пожал плечами:

— Вы так думаете?

Он пошарил в карманах своего кафтана с красными обшлагами, вытащил пачку заполненных бланков, бросил их Ремберту.

— Подпишите! Я больше не хочу ничего слышать об этих бумагах!..

Радищев постучал пальцами по столу.

— Я надеюсь, они соответствуют наличию товаров?

— Вы в этом можете не сомневаться. Теперь вы удовлетворены, господин советник?

Радищев встал.

— Вполне. Вот и закончилось это маленькое недоразумение.

Воронцов выслушал подробный доклад Радищева и прочитал его письменный рапорт, потом сказал:

— Удачное окончание сего дела вызовет далеко идущие последствия. Теперь французы уже не смогут требовать включения в будущий договор пункта об освобождении военных судов от досмотра. Граф Сегюр наконец поймёт, что нельзя дела государственные решать окольным путём через лиц, близких ко двору, а таможенные власти будут знать, что законы писаны не для того, чтобы их каждодневно попирали. Вот что, дорогой мой, поезжайте с моим письмом, к коему я прилагаю ваш рапорт, к канцлеру и доложите ему обо всём.

Когда Радищев вышел от Воронцова, наступил полдень. Со стороны Петропавловской крепости донёсся пушечный выстрел. От здания Сената одна за другой отъезжали кареты вельмож, гремя колёсами по бревенчатой мостовой.

Мелкие чиновники в потрёпанных кафтанах и пропотевших париках повалили из огромного здания на Васильевском острове, растекаясь по окрестным трактирам. Рабочие с пилами и топорами за поясом, артельщики и всякий бродячий люд стали толпиться вокруг торговцев студнем, пирогами, брагой и заполнять кабаки, где за пятак подавали поджарку с рюмкой анисовой водки.

Радищев задумался: стоит ли сейчас навестить канцлера или лучше заехать после обеда? Однако он решил сначала выполнить поручение и приказал кучеру ехать к Безбородко.

Солнечные блики играли в зеркальных окнах дворца канцлера, стоявшего на другой стороне Невы, против Зимнего. Полицейский офицер дежурил у подъезда.

В прихожей хмурые ливрейные лакеи приняли у Радищева шляпу и плащ. На нижней площадке мраморной лестницы его встретил мажордом в кафтане и парике, которым позавидовал бы средний чиновник.

— Как прикажете доложить о вас, сударь?

— От графа Воронцова надворный советник Радищев по срочному делу.

Александр Андреевич Безбородко одиноко сидел в кресле во главе огромного стола в двухсветном столовом зале и размышлял.

Он любил соснуть часок-другой после обеда, но врачи, принимая во внимание его непомерную полноту, запретили ему это. Фома Димсдаль — английский врач, прививший императрице и наследнику Павлу Петровичу оспу, возведённый за это в баронское достоинство и получивший звание лейб-медика, — долго осматривал Безбородко, потом покачал головой и сказал:

— Ви, коспотин граф, имеет железный сдоровья…

— Знаю, — отвечал канцлер.

— Но в атин плокой тень ви бутете умирайт через инсульт.

— Это почему же?

— Вследствие свой крайний обжорство и полнота…

И он запретил канцлеру спать после обеда и ужинать на ночь.

От ужинов Безбородко отказаться не мог, но после обеда старался не ложиться. И теперь, когда мажордом доложил ему о приезде Радищева, он даже обрадовался.

— Проведи в кабинет!..

Радищев и раньше слышал об исключительном богатстве канцлера. Ни на кого в империи не падало столько щедрот со стороны императрицы, как на Безбородко. Имения с десятками деревень, драгоценности, огромные награждения в серебряной и золотой монете сыпались, как из рога изобилия. Одних крепостных душ ему было пожаловано более ста тысяч. Безбородко не брал взяток, но иностранные дворы, зная его любовь к произведениям искусства, а также и то, что ни один договор не может быть заключён без его участия, дарили ему множество ценностей, сопровождая подношения письмами царствующих особ. Отказываться в таких случаях считалось неприличным.

Радищева провели через огромный зал с нефритовыми колоннами и венецианскими зеркалами в небольшой салон, отделанный в стиле Людовика Четырнадцатого, в приёмную, где молодой чиновник, похожий на парижского петиметра, сидя за секретером, перебирал какие-то бумаги. Он по-французски попросил Радищева обождать и снова взялся было за бумаги, как вдруг из-за дверей кабинета донёсся слабый звон серебряного колокольчика. Стоявший около них лакей в ливрее распахнул двери, и Радищев переступил через порог. Кабинет был устроен так, чтобы всякий входящий в него сразу понял, что имеет дело с канцлером могущественной империи. Мраморные бюсты современников работы Шубина, драгоценные картины на стенах, удивительные часы английской работы, длинный ряд шкафов из красного дерева терялись в огромном светлом помещении, скорее похожем на зал. В глубине его, около последнего окна, за письменным столом работы парижского мастера Жакоба, в кресле дремал канцлер.