Пол Догерти - Тёмный рыцарь Страница 23

Между тем, атаки на город становились все более жестокими. Франки придвинули ближе к стенам свои баллисты, осадные башни и катапульты и подвергали каменную кладку безжалостным ударам. По базарам поползли панические слухи. Постоянный интенсивный обстрел уносил жизни множества защитников, находившихся на стенах. Убитых приходилось стаскивать вниз и сжигать на погребальных кострах. Пламя и дым этих костров стали постоянным, леденящим душу напоминанием о том ужасе, который поджидал за стенами города любого из его жителей.

Настроения в городе начали меняться. Ропот базаров перерос в неутихающий стон, который повис над Аскалоном. Горожане утрачивали вкус к борьбе, предпочитая поторговаться об условиях. Опасаясь мятежа горожан, с одной стороны, и придвигавшихся все ближе осадных орудий франков — с другой, наместник поднял над стенами зеленые ветви и запросил перемирия. Обстрел тотчас же прекратился. Все вздохнули с облегчением, ибо один только последний град камней унес жизни сорока воинов. В тот же день, ближе к вечеру, глашатаи объявили всем радостную весть: франки согласились с условиями, на которых Аскалон готов им сдаться!

Глава 6

НАСТАИВАЯ, ОДНАКО ЖЕ, НА СВОЕЙ НЕВИНОВНОСТИ ПЕРЕД ЛИЦОМ ПОВЕЛИТЕЛЯ АССАСИНОВ…

Эдмунд де Пейн, умытый и чисто одетый, разглядывал выбеленные стены зала совета бывшего аскалонского наместника. Последний, вместе со своими домочадцами и всеми, кто пожелал его сопровождать, ныне был на пути в Египет, куда ему позволили отбыть беспрепятственно и с почестями. Аскалон же и все в нём находившиеся перешли в безраздельное владение Балдуина III. На башнях и укреплениях города развевались королевские знамена. По улицам шагали дозоры королевских воинов. Рыцари-крестоносцы по-хозяйски расположились во дворцах Аскалона, а с главной мечети города уже сбили все украшения — ее переделывали в церковь, посвященную святому апостолу Павлу. Как только город был сдан, де Пейн и Парменио явились к новым правителям. Орден рыцарей Храма встретил их как блудных сыновей, возвратившихся в лоно семьи, объявил героями, а Парменио то и дело заставляли рассказывать о последней битве Тремеле, которая казалась теперь таким же неувядаемым подвигом, как те, что совершались знаменитыми паладинами Карла Великого — Роландом и Оливье.

Поселили де Пейна и Парменио в просторном дворце, расположенном недалеко от рынка пряностей; здесь они вновь встретились с Майелем. Англичанин, как всегда, цинично-насмешливый, объяснил — а три красноречивых сержанта подтверждали каждое его слово, — что они уж было собрались прыгнуть в пролом, как вдруг произошел второй обвал стены и пролом оказался заваленным. Де Пейн ему поверил. Его боевой побратим отнюдь не был трусом. Майель же почем зря честил Тремеле, по вине которого погибло столько рыцарей, и даже не пытался скрывать, что рад гибели самого Тремеле. Он поведал, какое смятение царит в высших кругах ордена, спешно избравших Великим магистром бургундца Андре де Монбара, близкого родича самого Бернара Клервоского, славного покровителя тамплиеров. Де Пейн рассматривал великолепный белый зал. Говоря по правде, он был растерян. Не мог понять, что же происходит. Их поселили здесь, воздавали им почести и хвалу, но в то же время содержали, как пленников, не дозволяя выходить из дворца или общаться с другими братьями. Майель сообщил, что во дворец то и дело наведываются орденские писцы и гонцы. Наконец, когда минуло уже восемь дней, де Пейна вызвали и велели сесть за этот овальный стол из кедра; слева от него сидел Майель, справа — Парменио.

Эдмунд от волнения заерзал на стуле, когда дверь в зал отворилась. Вошли Монбар и магистр английской конгрегации ордена Босо Байосис в сопровождении двух телохранителей. Они заняли места у дальнего конца стола. Великий магистр щелкнул пальцами, и телохранители удалились вместе с большей частью свиты. Остался лишь один писец, длинные волосы которого обрамляли бледное худое лицо; в руках он держал подушечку. По знаку Великого магистра писец торжественно прошествовал через весь зал, подобно церковному служителю, священнодействующему в храме, и положил подушечку перед де Пейном. На подушечке покоилась икона. На первый взгляд — совершенно обычная, такую можно встретить в любой греческой церкви. Она изображала искаженное мукой лицо распятого Спасителя: нечеловеческое страдание, запятнанные кровью и слипшиеся от пота волосы, глаза почти закрыты, рот открыт, словно истязаемый ропщет на страшные мучения, в лоб впиваются шипы тернового венца. Де Пейн во все глаза смотрел на священную реликвию, стараясь подавить невольную дрожь. Он краем уха слыхал, что это подлинное изображение распятого Христа, что именно эту икону истово почитают высшие руководители ордена. Монбар звонким голосом повелел ему коснуться иконы и принести клятву: все, что он здесь сейчас услышит, будет им сохраняться secretissime — в наистрожайшей тайне. Де Пейн повиновался. Майель и Парменио также принесли клятву, и писец удалился. Монбар, сложив ладони вместе, внимательно рассматривал де Пейна, время от времени переводя взгляд то на Парменио, то на Майеля. Он открыл было рот, собираясь заговорить, и тут же замер, склонив голову, словно в молитве просил Бога вразумить его. Де Пейн совершенно ясно расслышал, как Великий магистр прошептал слова: «Veni Creatus Spiritus».[72]

— Так лучше всего. — Монбар вскинул голову. — Да, лучше всего, если вы услышите истину собственными ушами. — Он обернулся к двери, крикнул, и незамедлительно явился тот же писец. Монбар прошептал что-то ему на ухо, тот рысью выбежал из зала. В коридоре раздались громкие шаги, и в зал вошел человек в развевающемся орденском плаще, рослый, с гладко выбритыми лицом и головой, натертыми к тому же благовонными маслами.

— Глазам не верю! — прошептал Майель. — Это же Ричард Беррингтон!

От крайнего изумления де Пейн вздрогнул, а Беррингтон между тем поклонился Великому магистру и Босо Байосису, затем опустился на предложенный ему стул по правую руку от них. Он улыбнулся де Пейну, а Майелю кивнул, как старому знакомому. Первое, что бросилось в глаза де Пейну, — этот рыцарь с резкими чертами лица ничем не напоминал свою сестру, Изабеллу Прекрасную, встреченную де Пейном в Иерусалиме. Взгляд Ричарда Беррингтона был колючим, а лицо с широкими скулами, тонкими губами и выступающим подбородком хранило суровое выражение. Настоящий воин, сделал вывод Эдмунд, грозный противник, поджарый, мускулистый, быстрый в движениях. Де Пейну он напомнил волка.

— Братья, владыка! — Беррингтон снова поклонился сидевшим во главе стола. — Как хорошо, как радостно жить братьям вместе! — произнес он нараспев формулу вежливости, принятую у тамплиеров как приветствие.

— Рассказывай! — Голос Монбара прозвучал резко, что контрастировало с мягкой манерой Беррингтона. — Поведай нам, брат, как было дело и что тебе о том известно. — Великий магистр обеими руками потер лицо. — Я внимательно прочитал записи из нашего архива. И я уже слышал твои слова. Лучше всего будет, если ты сам расскажешь братьям обо всем.

Беррингтон вперил тяжелый взгляд в Парменио, потом выразительно посмотрел на Монбара.

— Ему вполне можно доверять, Ричард. Он принес клятву.

— В этом деле он с нами наравне, — проскрипел Босо Байосис.

До сей поры английский магистр напоминал изваяние. Невысокого роста человечек с огромным животом, пучеглазый, со свисающими жидкими прядями седых волос — впрочем, борода и усы у него были ухожены и отливали серебром. Де Пейну уже приходилось с ним встречаться. Босо казался человеком беспокойным, глаза так и стреляли в разные стороны, а нижняя губа непрестанно подрагивала. Он явно нервничал, не зная причин, по которым его вызвал из Лондона Великий магистр, погибший в кровавой схватке за стенами Аскалона.

Пока Беррингтон вполголоса благодарил магистра Босо, де Пейн бросил быстрый взгляд на своих товарищей. Майель сидел, понурив голову, впившись пальцами в крышку стола. Парменио не сводил глаз с Беррингтона, который ждал разрешения начать рассказ.

— Прежде всего, Ричард, хотя все мы братья во Христе, — заметил Монбар, — не все присутствующие здесь знают тебя.

— Я родился, — заговорил Беррингтон, — в Брюэре, в Линкольншире; второй сын владетеля поместья. Служил в войсках разных баронов, в том числе у Мандевиля, графа Эссекса, а потом решил отправиться в заморские земли. Моя сестра, — тут он улыбнулся де Пейну, — согласилась путешествовать вместе со мной. В Иерусалиме вступил я в Орден рыцарей Храма. Моим наставником стал владыка Тремеле. Как вам, должно быть, известно, я нес службу в гарнизонах нескольких замков, прежде чем меня снова призвали в Иерусалим и возвели в ранг старшего рыцаря. Во многих битвах сражался я под знаменами Великого магистра. — Беррингтон умолк и облизнул губы.