Пол Догерти - Тёмный рыцарь Страница 24

Пока Беррингтон вполголоса благодарил магистра Босо, де Пейн бросил быстрый взгляд на своих товарищей. Майель сидел, понурив голову, впившись пальцами в крышку стола. Парменио не сводил глаз с Беррингтона, который ждал разрешения начать рассказ.

— Прежде всего, Ричард, хотя все мы братья во Христе, — заметил Монбар, — не все присутствующие здесь знают тебя.

— Я родился, — заговорил Беррингтон, — в Брюэре, в Линкольншире; второй сын владетеля поместья. Служил в войсках разных баронов, в том числе у Мандевиля, графа Эссекса, а потом решил отправиться в заморские земли. Моя сестра, — тут он улыбнулся де Пейну, — согласилась путешествовать вместе со мной. В Иерусалиме вступил я в Орден рыцарей Храма. Моим наставником стал владыка Тремеле. Как вам, должно быть, известно, я нес службу в гарнизонах нескольких замков, прежде чем меня снова призвали в Иерусалим и возвели в ранг старшего рыцаря. Во многих битвах сражался я под знаменами Великого магистра. — Беррингтон умолк и облизнул губы.

Монбар поднялся со своего места, передал Беррингтону графин с водой и кубок, который тот поспешно наполнил и сделал глоток.

— Ты упомянул свою сестру, — воспользовался паузой де Пейн, — высокородную Изабеллу. Да, она мне знакома. Только разве не грустно ей было в Иерусалиме, совсем одной?

— Нет, брат. — Беррингтон покачал головой. — Она вместе с другими дамами и девицами жила в бенедиктинском монастыре, что близ Ворот Ирода. Владыка Тремеле был весьма любезен — он предложил ей для проживания маленький домик в северной части города. У нее были собственные средства, полученные по наследству, а я позаботился о том, чтобы она ни в чем не нуждалась.

— В прошлом году, на исходе лета… — настойчиво подсказал Монбар, метнув на де Пейна сердитый взгляд: отступление в рассказе явно пришлось ему не по душе.

— В прошлом году, на исходе лета, — подхватил Беррингтон, — на самой Храмовой горе, да и в других кварталах Иерусалима, стали происходить чудовищные убийства. Убивали молодых женщин, а тела обескровливали. Что ж, Иерусалим влечет к себе праведников, но поселяются в нем и исчадия ада. Поначалу городские власти решили, что это какой-то безумец затеял свою собственную нечестивую войну, потому что все жертвы были мусульманками, однако же потом стали находить и убитых христианок. Поползли смутные слухи, связывавшие эти убийства с чернокнижием, колдовством, темной магией, с ведьмами. Стали высказывать подозрения вслух. Жила там одна ведьма, некая Эрикто, возможно, родом из Англии; она незадолго до тех событий объявилась в Иерусалиме и погрузилась в пучины запретного знания. Патриарх Иерусалимский и градоначальник пообещали вознаграждение тому, кто ее поймает, но Эрикто, должно быть, сам черт помогал: почти никто и никогда не мог ее увидеть, разве что мельком, она умела менять обличье, как оборотень, — так ее и не поймали. И все же, — рассказчик запнулся, — ходили упорные слухи, что ее замечали у подворья нашего ордена, а то и видели, как она входила на само подворье. Шептались и о том, что здесь замешан некий рыцарь, хуже того, что в наши ряды просочились адепты тайного братства чародеев. И опровергать эти слухи было трудновато — в первую очередь, из-за Генри Уокина. За ним давно уже ходила зловещая слава, поговаривали, что он то и дело отлучался в город, якшался с торговцами живым товаром, посещал бордели, притоны разврата, питейные лавки, а также бани, кишащие продажными девками. Ничего сверхъестественного, ничего такого, что позволило бы выдвинуть против него серьезные обвинения, но сплетники все настойчивее твердили, будто Орден рыцарей Храма связан с чародейством. — Беррингтон вскинул руку. — Разумеется, против наших братьев и раньше выдвигались такого рода обвинения. Наши писцы и богословы изучают тайные знания, накопленные и евреями, и арабами, а такие занятия весьма тревожат некоторых прелатов нашей Святой матери-церкви. На сей раз, однако, обвинения были серьезными, причем в связи со всем этим неизменно упоминалось имя Генри Уокина. Владыка Тремеле спросил совета у меня как старшего по рангу из всех английских рыцарей в Иерусалиме. Обыскали келью Уокина. У него там были сундуки и ящики с потайными отделениями, и в них нашлось достаточно доказательств, чтобы повесить его или сжечь, да не один раз.

— Например? — тихонько спросил Парменио.

— Чаши и фиалы[73] с пятнами крови, драгоценности, снятые с убитых девушек, книги заклинаний, травы всякие. Уокин своей вины признать не пожелал. Однако Тремеле настоял на том, что он должен предстать за свои преступления перед судом, но только не в Иерусалиме: скандал вышел бы слишком громкий. А Великий магистр хотел сохранить все это дело sub rosa.[74] Он поговорил со мной и решил, что я должен доставить Уокина обратно в Англию, а там его будут судить на орденском подворье близ Вестминстера. Тогда, как я полагаю, он и написал письмо вам, магистр Байосис, с просьбой тщательно расследовать все, что имеет отношение к периоду жизни Уокина в Англии, а также призвал вас сюда.

— Да, да, так оно и было, — занервничал Байосис. — Я был весьма озабочен, когда меня вызвали. Владыка Тремеле просил разузнать в подробностях, откуда взялся этот Уокин. И как именно он попал в орден.

— И что же выяснилось? — заинтересовался де Пейн.

— Да почти что ничего, — пожал плечами Байосис. — Генри Уокин родился и вырос в имении Борли в Эссексе. Родители его умерли, когда он был еще совсем юн, имение вверили опекуну. Войдя в возраст, Уокин стал служить в войске Мандевиля. Позднее он передал свое имение в собственность нашего ордена, а сам просил о посвящении в рыцари Храма. Я посвятил его. Краткий срок послушничества он провел в Лондоне, а затем попросился в Святую землю.

— Что он за человек? — задал вопрос Парменио.

— Набожный, благочестивый, добрый рыцарь, скрытный. — Байосис снова пожал плечами. — Уж во всяком случае, не болтун и не сплетник.

— Таким же он был и здесь, в наших краях, — подтвердил Беррингтон. — Уокин ни с кем не откровенничал. Да он ведь обедал в нашей трапезной — ты, Майель, должно быть, видел его.

— Видел несколько раз. Такой незаметный человечек, — улыбнулся Майель. — Если только он сам не старался привлечь чье-нибудь внимание. Среднего роста, волосы, насколько я помню, светлые, а глаза голубые-голубые. Умел быть вежливым, благовоспитанным, да только я мало с ним беседовал. — Майель скривился. — Я знал, что он из Эссекса, участвовал какое-то время в гражданской войне, но так можно сказать почти о каждом английском рыцаре.

— А ты, де Пейн? — спросил Монбар. — Ты знал его?

Эдмунд отрицательно покачал головой.

— Нет, мой господин, совсем не знал. Короткий срок послушничества я служил в Иерусалиме и его окрестностях, а затем отправился в Шатель-Блан.

Монбар кивнул — это было ему известно. Он бросил Беррингтону:

— Рассказывай дальше!

— Уокин упрямо твердил, что ни в чем не виноват, но доказательства против него были просто убийственные. Владыка Тремеле решил, что я с двумя сержантами доставлю его в порт Триполи, а там мы сядем на корабль, идущий в Англию.

— А Эрикто? — полюбопытствовал Парменио. — Что с нею стало?

Монбар вытянул на столе руки.

— Ее искали по всему Святому городу. Она как сквозь землю провалилась, но ходят слухи, что она по-прежнему скрывается где-то в Иерусалиме.

Де Пейну вспомнилась зловещая фигура, которую он углядел, выезжая из Иерусалима, чтобы следовать в Хедад, но он решил не добавлять себе проблем, как, впрочем, старался поступать всегда.

— Так вот, выехали мы из города, — продолжил свой рассказ Беррингтон, — и направились долиной Иордана к побережью. Доехали мы до Колодца Иакова,[75] что к востоку от Наблуса. Я намеревался въехать в Самарию и заночевать близ гробницы святого Иоанна Крестителя. Уокин меж тем стал совсем другим. Он больше не прикидывался невинной овечкой и даже весьма прозрачно намекнул, что обвинения против него отнюдь не беспочвенны. Не могу сказать с уверенностью, хвастал он или говорил правду. Заявил, что взлелеял глубокую обиду на короля Стефана и надеется по прибытии в Англию смыть ее кровью самого короля.

— Что?! — Парменио резко отодвинулся от стола.

— Он так утверждал, — заявил Беррингтон. — Он де сильно обижен, и у него с королем Стефаном кровная вражда. Он хвастал, что орден ему не сможет помешать. Он якобы будет освобожден, оправдан по всем возводимым на него обвинениям, а потом ему и кому-то еще необходимо будет уладить некое дело.

— А почему? — спросил де Пейн. — Почему Уокин так переменился? Ведь ты говоришь, поначалу он решительно утверждал, будто ни в чем не виновен?

— Этого я не знаю, — Беррингтон в задумчивости пожевал губу. — Однако я размышлял над этим. Возможно, в Иерусалиме он еще полагал, что ему удастся отвертеться от обвинений. Но, скованный по рукам и ногам, конвоируемый на корабль и дальше в Англию, он не мог не понимать, что голословные отрицания не слишком ему помогут. И он стал держаться уверенно, казался самонадеянным и даже весьма высокомерным. Он никого не называл, но понятно, что в городе у него наверняка были сообщники. И все же рыцарь Храма и два сержанта… — Беррингтон развел руками. — Никакие злодеи не посмели бы встать на нашем пути. Более того, мы проезжали мимо наших дозорных крепостей, было к кому обратиться за помощью.