Зиновий Фазин - Последний рубеж Страница 23

Как-то Катя задержалась у коменданта вокзала, вдруг видит — ведут Орлика миленького и с ним какого-то тощего, очкастого «типа» (своих оппонентов Орлик иначе не называл). У этого «типа», еще молодого, но с длинной бородкой и морщинистым лбом, была избита вся «ряшка» (лица своих противников Орлик именовал только таким словом), одежда испачкана и на груди разорвана.

— Этот бандит угрожал меня убить! — сразу стал жалобиться «тип», показывая рукой на Орлика, тоже имевшего неприглядный вид.

— За что он тебя хотел убить?

Собралась публика, на вокзалах ее всегда много, были тут военные, были и штатские, всем интересно, что за происшествие да еще с угрозой убийства.

По словам «типа», Орлик хотел зарубить его шашкой только за то, что он, «тип», позволил себе усомниться в правомерности той клички, которой окрещен Врангель. Какой он «черный барон»? Не бывает черных баронов и не бывает белых. Бывают вообще бароны, и это просто титул такой.

— Какой титул? — нахмурился станционный комендант, грузный мужчина на двух костылях. — Ты откуда знаешь?

— Так известно же, товарищ комендант. Это, как бы выразить, дворянский титул-с. Введен был еще при Петре…

— Ну и что? — раздались голоса в толпе. — А тебе-то какое дело? Что ты за них заступаешься?

— Я заступаюсь? Помилуйте! — вскричал «тип». — Что вы, товарищи! Я просто объясняю, откуда барон взялся!

— Подкуплен Антантой, будто не знаем! — зашумели в толпе. — Продался контре, сволочь. Нечего нам объяснять. Сам ты, видать, из той же контры! Задержать его!

Проверили у «типа» документы. Оказалось, он корректором работает в редакции газеты «Известия». «Типа» отпустили, а Орлику сделали внушение — чтоб не давал воли рукам в словесных спорах.

Катя потом сделала свой выговор Орлику: какая, мол, тебе разница, черный барон или белый? Все равно враг!

— Нет, он черный, черный, — твердил упрямо Орлик. — Ты не спорь!..

Одно оставалось — возвращаться назад, в Таврию, то есть туда, где сейчас находится штаб 13-й армии, а о поездке в Питер уже нечего было и думать. Бедные, бедные ребятишки! Так жаль было, так жаль, что все вдруг сорвалось! Увы, пока не побьют Врангеля и не покончат навсегда с белогвардейским гнездом в Крыму (а заодно и с теми мародерскими дивизиями барона, которые расползлись по Таврии), с детскими колониями придется подождать.

Не вышло. Что ж поделаешь? Действительно, вина за все лежит только на нем, на черном бароне. Конечно, черный; все темное и мрачное, все то, что мешает народу жить и творить прекрасное, сосредоточилось в нем, в этом баронском авантюристе.

Вся контра уже на него надеется.

Ну и правильно пишут в тех же «Известиях» и в «Правде»:

«Смерть черному барону!..»

В один из этих тревожных дней, когда с юга шли недобрые вести о продвижении вражеских войск по Таврии, главнокомандующий Красной Армии Сергей Сергеевич Каменев докладывал в Кремле членам Политбюро о положении на врангелевском фронте.

Есть свидетельство, что главнокомандующий, в прошлом царский полковник (один из тех генштабистов, перешедших на сторону Советской власти, о которых говорил Врангелю на «Аяксе» де Робек), очень волновался, выступая в тот день перед членами Политбюро ЦК большевистской партии. Причина для волнения, надо признать, была достаточной: к этому времени в руках Врангеля уже была почти вся Таврия и возникала угроза потери всей Южной Украины, угля и металла Донбасса, и еще неизвестно было, как поведут себя казаки Дона и Кубани. Барон мог рвануть и на запад, к Польше.

Каменев показывал по большой карте военных действий, висевшей на стене: так и так было дело. Тут же, у карты, стоял Ленин. Стоял и слушал и всматривался в карту, а видел огромную страну, уже почти три года напрягающую силы для защиты революции от многочисленных врагов, накинувшихся на нее изнутри и снаружи. Людей, присутствовавших на этом заседании, говорят, больше всего поразил задумчивый взгляд прищуренных глаз Владимира Ильича. Взгляд этот проникал куда-то далеко сквозь карту, сквозь стены зала, где шло заседание, и был таким выразительным, что у многих возникало странное ощущение, будто не Каменев докладывает, а он, Ленин, взвешивает положение и говорит о том, что надо делать.

Очевидцы утверждают, что такое ощущение возникало у них часто, когда они встречались с Владимиром Ильичем. Следя за его взглядом, старались понять, уловить, а как он оценивает то, что всех волнует, что об этом думает?

У нас нет возможности подробно пересказать весь разговор, который произошел на том вечернем заседании. Политбюро собиралось часто, и все, что случалось в мире и в стране, там находило немедленный отклик. И все, что там решалось, тотчас отзывалось на судьбе многих и многих.

«Опасность Врангеля становится громадной», — скажет Владимир Ильич через несколько недель. Вот об этой опасности и шла речь на Политбюро, и теперь все вспоминали, что Владимир Ильич предупреждал о том же и раньше и требовал двинуть больше сил на врангелевский фронт.

Еще позже он скажет, что Врангель и польские легионы Пилсудского — это «две руки» Антанты. Это ее новый поход против красной России, новая попытка удушить революцию в бывшей царской империи и вернуть ее в свой лагерь.

Орлик и Катя еще сидели на Курском вокзале и ждали приказаний, как быть дальше, когда в «Правде» и «Известиях», самых главных газетах Москвы, на первых страницах, где печатались сводки с фронтов, запестрела зовущая строка:

«На пана и барона!»

А имелись в виду Пилсудский и Врангель.

Никогда так часто не упоминалось слово «мобилизация», как в эти дни. До революции о нем редко слыхали и придавалось ему одно определенное значение: военное.

Большевики придали этому слову с первых дней революции более широкий смысл; оно стало обозначать всеобщий подъем народа на защиту республики от врагов и на строительство новой жизни. «Страна мобилизована» — так и писали газеты, так и говорили ораторы на митингах.

Казалось порою — ведь уже все подчистую мобилизовано, где еще возьмутся люди и средства для фронта?

Нет, не все. Находились новые силы, и армия все росла, сколько ни несла потерь.

В эти дни по всей Советской Республике прокатилась новая волна мобилизаций. «Все на помощь фронту!» — звали ораторы на митингах в цехах заводов и фабрик. «Все на разгром врага! Все на пана и барона!»

Как ни трудно было, фронт против Врангеля начали укреплять новыми дивизиями. Мы скоро увидим: туда, на юг, против вылезшего из Крыма новоявленного «спасителя России», будут брошены лучшие красные части. Лучшие командармы и комиссары поведут красные войска в бой с Врангелем.

Теперь, рассказав обо всем этом, поглядим, как отразились события последних дней на судьбе дружков наших — Кати и Орлика. Естественно, на наш взгляд, говорить прежде всего о них: они, Катя и Орлик, — герои нашего повествования, о них, понятно, и речь.

Так вот, раз уж так, скажем, что тот, кто услышал бы их разговоры между собой в эти дни, несомненно, воздал бы должное их сознательности и твердой вере в то, что Врангеля непременно побьют.

Мы уже видели, как воинственно задирался Орлик с теми, кто выказывал хоть малейшие признаки паники.

Но этим воинственный пыл Орлика далеко не исчерпывался.

— Слушай, — сказал он Кате, — пока придет ответ, что нам делать, я уже решил. Хочу в белогвардейский тыл ехать, в Крым. Как думаешь, пошлют меня или не станут?

— А что ты там будешь делать, голубчик?

— Как — что? Заберусь в штаб Врангеля и взорву его. Ежели дадут хотя бы пуд динамиту, — добавил Орлик. — Я бы взялся. А ты, Катя?

— Не знаю… Это не нам с тобой решать. Кого надо, того и посылают.

Орлик начал было горячиться, как это так, даже желания у Кати нет, скажи пожалуйста, какая покорность, и вообще так не рассуждают: «Не знаю…», «Это, мол, не нам с тобой решать». Кончил Орлик тем, что махнул рукой и сердито проворчал:

— Да ну! С тобой дело иметь!..

Катя помалкивала.

Наутро после этого разговора Орлик самостоятельно предпринял «операцию», о которой следует рассказать. Один, без подружки, пустился в город. Шел, пытливо приглядываясь ко всему, что попадалось на пути, и всё спрашивал у прохожих:

— А где тут у вас Кремль?

Был хмурый денек с резким северным ветром, пыль забивала глаза. Ну и ну, такой пылищи, едкой и всепроникающей, даже и в Таврии нет, так там земля голая, а здесь же все в камень одето!

В больших городах Орлик не жил, и вы, естественно, можете подумать, что он чувствовал себя каким-то потерянным, робел и терялся в круговороте московских улиц и переулков, среди великого нагромождения стен, то каменных, то деревянных, то в первом этаже кирпичных, а сверху — сложенных из тяжелых бревен, то высоких-превысоких зданий, у которых и крыши не видно, то почти рядом — самых настоящих избушек на курьих ножках. Нет, не это заставляло Орлика теряться и робеть.