Польский бунт - Екатерина Владимировна Глаголева Страница 23

Ясинский не стал его корить и попрекать. В конце концов, Зубов с Беннигсеном недавно разбили его самого под Липнишками, хотя численное превосходство было у поляков. К тому же цель, можно сказать, достигнута: литовские летучие отряды заставляют русские регулярные войска метаться то туда, то сюда, не давая им соединиться в единый кулак. Вот именно! А главная задача – поднять на восстание крестьянство! Если объявить крестьянам из имений Огинских под Минском и Могилевом, которые теперь захвачены русскими, что они получат свободу, ряды патриотов увеличатся на двенадцать тысяч человек! Не нужно забирать их в рекруты – какой из мужика солдат? Нежданная победа под Рацлавицами внушила Начальнику мысль о том, что и с косами можно идти на пушки. Но отрезвление наступило быстро. Через два дня после поражения Костюшки под Щекоцинами, где погибли около тысячи косиньеров, русский генерал-поручик Вильгельм Дерфельден разгромил под Хелмом корпус генерал-майора Юзефа Зайончека, пытавшегося не пустить его за Буг. Полк Дзялынского мужественно держал удар, а посполитое рушение и косиньеры в панике разбежались. Из двух тысяч мужиков половина погибли или пропали без вести… Нет! Жечь усадьбы новых хозяев, бросать свои дома, уходить в леса, забрав фураж и провиант, – вот что должны делать крестьяне! Когда у захватчика будет гореть под ногами земля, солдат и лошадей станет нечем кормить, – вот тогда он сам запросит переговоров, и на первый план снова выйдут дипломаты! Надо учиться побеждать не только в открытом бою…

Как всё же хорошо, что Изабеллу выпустили в Польшу и она сейчас у отца в Бжезинах, далеко от всего этого… По крайней мере, она не увидит мужа грязным, заросшим щетиной, с волосами, пропахшими дымом от костра. Слава Богу, что у него шелковое нательное белье, иначе он подхватил бы на биваке насекомых… Михала передернуло от одной этой мысли.

Он отсутствовал в Вильне чуть больше двух недель, но у него такое чувство, будто он не был здесь целый год. С восторгом смотрит на высокие красивые дома, шпили костелов, мощеные улицы… Нет, лагерная, походная жизнь решительно не для него, но это необходимая жертва, которую он должен принести своей Отчизне…

Слуга подал ему подогретый халат.

Пока старый камердинер его брил и подстригал бакенбарды, Михал закрыл глаза и ни о чем не думал. Потом открыл и стал изучать своё отражение в зеркале. Глаза покраснели… Но это пройдет. От носа к краешкам губ протянулись тонкие морщинки… Ему скоро тридцать – на следующий год… Если доживет… Волосы бы тоже не мешало подстричь сзади… А может, отпустить и стягивать в хвост – катоган, как это делают военные? Нет, сейчас и военные, и даже дамы перешли на прическу а-ля Тит… Республиканскую. Кстати, как посмотрели бы французские революционеры на то, что гражданина Огинского бреет его холоп? «Вольность, ровность, неподлеглость…»[17] Откуда взялась эта надпись на раме зеркала? Ах да, он же сам и заказал ее перед отъездом… Михал встал и велел подавать ему одеваться.

Галлам скифов не понять. Для французов, которыми король повелевал по «Божественному праву», свержение монархии сродни богоборчеству, ниспровержению устоев – вот они и уничтожают всё, создавая заново, вплоть до названий месяцев в году. Поляки же хотят только восстановить справедливость, вернуть то, что у них отняли: землю и традиции. Их король – primus inter pares[18]. Холопу даже в голову не придет равнять себя со шляхтичем. Зато шляхтич на загроде равен воеводе.

Михал вдруг застыл, не закончив повязывать галстук. Кажется, он ухватил кончик мысли, объясняющей его непреодолимую, подспудную антипатию к Ясинскому. Раньше она казалась ему иррациональной, но теперь… Перед глазами всплыла картина: Ясинский обнимает Городенского, приведшего в Ошмяны отряд в сто двадцать сабель из нескольких шляхтичей и его собственных крестьян, которых он вооружил и посадил на коней за свой счет. Огинского он так не обнимал. Михал пожертвовал сто тысяч злотых на вооружение полка Нагурского, Городенский же отдал всё, что у него было. Они, нестяжатели, составляют ныне особую касту истинных патриотов, готовых пожертвовать Отчизне и имуществом, и жизнью – своими и чужими. Ясинский, верно, мнит себя вторым Сен-Жюстом. Их равенство – нигилистическое, под девизом «ничего – это всё». Сначала нужно всё потерять, чтобы все оказались в равных условиях, а потом заново обретать. Михал согласен с тем, что человека следует оценивать по его личным заслугам, но зачем же непременно опускаться, чтобы затем снова карабкаться вверх? Если бы все каждый раз начинали с чистого листа, не пользуясь богатствами – не только материальными, но и духовными, – накопленными отцами и дедами, мир так и не выбрался бы из поры детского лепета… Стоит ли ему поделиться этой мыслью в Литовской Раде?

Когда Огинский явился со своим рапортом на Ратушную площадь, на него градом посыпались новости. Рада распущена, вместо нее сформирована Центральная литовская депутация под председательством Юзефа Неселовского. Начальник разослал универсалы о посполитом рушении в Литве, и Депутация призывает всех обывателей готовиться и вооружаться. Якуба Ясинского Костюшка еще 4 июня лишил полномочий, назначив главнокомандующим литовскими вооруженными силами генерал-лейтенанта Михала Вельгурского, ранее служившего в австрийских войсках вместе с Юзефом Понятовским. 15 июня тот уже приехал в Вильну и устроил смотр войску, так что Огинскому лучше явиться с рапортом к нему. Ах, вот оно как… Что ж, это даже к лучшему. Да, и ещё одно… Краков захвачен австрийцами. Комендант, полковник Венявский, сдал его без единого выстрела…

* * *

Ох, какие времена настали! Какие времена…

Хотя когда жить было легко? Был ли он вообще – золотой век?.. Столетия перетекают одно в другое, люди открывают новые земли, совершают кругосветные плавания и даже взмывают в небеса, они строят дворцы и фабрики, пишут картины и книги, прославляют Всевышнего музыкой, но при этом остаются прежними – алчными, корыстными, трусливыми, глупыми, слабыми, похотливыми, ленивыми и невежественными: и древние философы, и отцы Церкви указывают перстом на те же пороки. Ни евангелизация, ни распространение просвещения пока не произвели благотворного действия: Господь или учитель может лишь указать человеку истинный путь, но не заставить пойти по нему. А истинный путь – всегда самый трудный, потому что это путь преодоления.

Ксендз Даниель Казимир Нарбут обучался и богословию, и философии, и точным наукам; побывал за границей – в Риме,