Юрий Рудницкий - Сумерки Страница 24

На юге от Перемышля была могила татарского эмира, погибшего при осаде города двести лет тому назад. Высокий каменный столб, который был виден на несколько миль. К нему-то и послал из Перемышля каштелян Заремба людей на разведку, а те принесли сообщение, что горит корманицкий дворец.

Все оторопели, никто не ожидал, что холопский мятеж докатится так далеко на запад, а может, не желали видеть и знать о том, что чем дальше на запад, тем глубже становилась пропасть между русским мужиком и польскими шляхтичами, пропасть, которую они же сами вырыли. И сразу же на венгерском тракте стали собираться всадники каштеляна Зарембы в поход на поджигателей.

Но кто же осмелился поднять восстание под самым носом Короны?

Серый зимний рассвет осветил страшную картину разрушения. Дымящиеся пожарища, трупы людей и животных, кровь. Поломанные частоколы, засыпанные рвы и раскопанные валы свидетельствовали о силе и стремительности наступающих. Несколько десятков трупов мужиков стыло в красных лужах на белом снегу, а за укреплениями в панском саду лежали изуродованные до неузнаваемости тела обороняющихся с размозжёнными лицами. Волна народного гнева прокатилась, словно горный обвал. Видимо, ратники и шляхтичи не ждали такого бешеного натиска, а в последние минуты уже не было ни времени, ни возможности спастись бегством. На второй линии укреплений, состоявшей из хозяйственных служб и жилья замковой стражи, месть настигла родичей беглецов из околиц. От всех этих строений остался лишь длинный вал пепла и углей, над которым, подобно надгробным памятникам, торчали закоптелые трубы или обуглившиеся столбы. Среди пепла чернели кучи обгорелых трупов мужчин, женщин и детей, которые не успели вовремя скрыться в замок и побоялись вперить свою судьбу толпе нападающих. Несчастные не знали, что жаждущая крови толпа щадила женщин, детей, не собиралась даже убивать и врагов, переставших быть опасными. Вековая ненависть, подогреваемая столькими обидами и несправедливостями, переполнила сердца русских людей и не давала места злобе. Вот почему никто не трогал бродивших среди пожарища с опухшими от слёз глазами, бледных как смерть женщин, которые разыскивали в пепле полусгоревшие тела мужей, сыновей, родных. Но в этих обгорелых, вонючых, чёрных бесформенных массах нельзя было распознать даже подобия человека.

В углу большого прямоугольника, где ещё недавно высился Корманицкий замок, среди развалин стояла одна лишь закопчённая, выгоревшая внутри главная башня. Тут же во дворе у колодца лежало несколько сот убитых шляхтичей округи со своими слугами и управителями имений, в погнутых, изломанных и треснувших рыцарских доспехах. Ни один не ушёл от смерти. Ни просьбы, ни мольбы, ни бешеное сопротивление не могли остановить мужиков. Косы, секиры на длинных топорищах и сулицы накосили страшные, смертельные раны, которых не залечил бы сам королевский медик в Кракове и не перенёс бы даже богатырь. Тут, в этом дворе, окружили всё ещё прятавшиеся за спинами челяди остатки шляхты и, подобно рачительным лесорубам, без передышки, рубили до тех пор, пока последние лиходеи не устлали землю своими телами.

На каменном колодце сидел боярин Микола и хмуро глядел на лежащих. Рядом стоял Коструба, а чуть в стороне Грииько держал за повод небольшого, но на вид сильного, гривастого коня с пышным хвостом.

— Что же тебе ответили бояре в Папоротие и Сушице? — спросил боярин.

— В Папоротие боярин сказал, что без наказа великого князя не пойдёт, потому что боится кары короля. У него-де жена и дети.

— А Сушицкий?

— Боярин из Сушиц пригрозил палкой и собаками. «Не холопское дело война!» — сказал он, и не гоже ему с нами брататься.

Боярин Микола задумался.

— Так, значит, мы остались одни! — заметил он тихо.

— Да, боярин, одни, однако, наберётся вас тысячи две! — заметил спокойно Коструба.

— Две тысячи, две тысячи, — повторил боярин. — Что ж, две тысячи вооружённых воинов — сила большая, но пятьдесят вот таких ратников.. — он указал на трупы шляхтичей, — и две тысячи мужиков разлетятся, как воробьи от ястреба.

— Не разлетятся! Мы не разбойники и не мальчики…

— Эх! — вздохнул боярин, — знаю я, кто вы и какие вы. Ведомо мне и то, что в ваших сердцах чистое золото любви к родной земле, вере, обычаям, языку. Ну и что ж? Вы только пехотинцы с косами, топорами, сулицами, кольями. Кто из вас выдержит удар конных рыцарей?

— Как кто? — Коструба оживился. — Будь этой шляхты в десять раз больше…

— Та, та, та! И что из того? Не знаешь ты, Коструба, военного дела. Тут одной храбростью не возьмёшь. Мы пробились в замок и порубили рыцарей, воспользовавшись теснотой. Но будь они в чистом поле да на рыцарских жеребцах, те одними копытами разнесли бы наш отряд. Их копья вдвое длинней наших сулиц, мечи тяжелее кос, а щиты и кольчуги — ответ на наши стрелы. Как к ним подступишься, как отобьёшься? В горах, в оврагах, в лесах ещё полбеды, но в поле? Я учил вас становиться в круг и ощетинить копья, подобно тому, как это делают швейцарские наёмники. Учил рубить секирами на длинных топорищах, но всего этого мало. Против рыцарей короля нам надо в пять раз больше людей, чем сейчас. Пойми, мало оказать сопротивление, надо уметь нападать и самому, а кто нападёт на рыцарство, если мы все станем в круг? Будь у нас конные бояре, мы послали бы их против врага, а сами обошли бы его и навалились всей громадой. Тогда хватило бы и двух тысяч, а так…

Коструба, задумавшись, молчал.

— Коли так, то надо созвать больше народу! — сказал он наконец.

Боярин Микола покачал головой:

— А кто их поведёт? Наши люди нас слушают, а послушают ли чужие? Повиновение в войске первое дело, особенно на войне! Лучше плохой кормчий, чем никакого. А потом, откуда ты, Коструба, наберёшь ещё восемь тысяч человек? И если даже тебе это удастся, то чем станешь кормить?

— Ну, каждый возьмёт харч с собой…

— На неделю или две, а что потом? Они разбредутся по сёлам, а пока соберутся снова, враг разобьёт нас либо уничтожит их, пока мы подоспеем с подмогой. Тут голку не жди, Коструба! От села до села несколько миль, и быстро сойтись по тревоге мы не сможем… Покуда прибудут люди из Старой Соли, Сушицы, Коросна, Губича, Мостища, пройдёт не менее двух, трёх дней, а из Биричей, Ныжанковичей — день, а то и два, а рать из Перемышля может нагрянуть через два-три часа. Ты меня понял, Коструба?

— Так-то оно так, но ты сам, боярин, сказывал нам о каких-то швейцарцах. Как же они скликали рать?

— Говорными трубами: в горах звук плывёт на крыльях ветра с вершины на вершину…

— Ну, а мы могли бы собирать людей огневыми знаками…

— Конечно, но собраться вовремя всё-таки трудно, больно велики расстояния. В горах несколько сот швейцарцев может остановить на полдня целое войско, пока не подоспеет помощь. А где будем обороняться мы?

— Свезём возы, засыплем их землёй… — не сдавался Коструба. Его глаза горели огнём ненависти к заклятому врагу его народа — шляхте.

С удивлением поглядел на великана боярин, и лицо его прояснилось.

— Правильно, — воскликнул он, — у тебя, парень, не холопская душа! Рыцарем бы тебе быть, боярином! Я, старый воин, не могу найти выхода из тяжкого положения, а ты его отыскал. Ведь чехи-гуситы именно так и делали… Впрочем, их было гораздо больше! — добавил он после минутного молчания — И у них были рыцари. Селянин видел, что рядом с ним бьётся за то же дело и охотно идёт на смерть дворянин. А у нас скажут: «Мы, значит, должны погибать ради того, чтобы на смену панам посадить себе на шею своих, чтобы вместо польской нагайки нас стегала русская? Или, может, она сплетена из кошачьих хвостов?» Так скажут все понимающие люди и разойдутся!.. Твои способы, Коструба, хороши, но перво-наперво нам нужна грамота великого князя…

— Простите, боярин! — вмешался в разговор Грицько. — У меня есть задумка. В Корманичах сидеть нам не безопасно. В лесах Конюши, за Ныжанковичами, или хотя бы здесь, в болотах на западе, найдётся немало укрытий.

Мысль была хороша, но Коструба отрицательно покачал головой.

— Мы созвали людей, чтобы гнать с нашей земли шляхту, а не прятаться от неё, оставляя женщин и детей.

— Это правда! — сказал боярин. — Однако нам не подходит. Что ещё скажешь?

— Ещё? Боярин напишет великому князю письмо, и мы получим нужную нам грамоту, а за это время не пропадём. У Короны ещё нет наготове больших сил, а малые можно подстеречь за каменным столбом, в кустах под осокорями.

— Добро! — согласился боярин. — Поезжай, Грицько, я напишу тебе письмо. Не знаю только, где тут живёт дьяк. У него, наверно, найдутся и чернила и перья.

— Есть такой, — ответил Грицько. — Наш Пахомий единственный грамотей на весь округ. Когда-то их было больше, но все убежали на восток. Теперь ведь повсюду латиняне…