Юрий Рудницкий - Сумерки Страница 25

— Добро! — согласился боярин. — Поезжай, Грицько, я напишу тебе письмо. Не знаю только, где тут живёт дьяк. У него, наверно, найдутся и чернила и перья.

— Есть такой, — ответил Грицько. — Наш Пахомий единственный грамотей на весь округ. Когда-то их было больше, но все убежали на восток. Теперь ведь повсюду латиняне…

Боярин встал и пошёл к дьяку, который жил неподалёку от замка. Грицько последовал за ним, а Коструба остался руководить начатыми работами.

Парни разделились на три группы. Первая сносила покойников: в общую могилу шляхтичей, в отдельные, вырытые позади замка, своих, где их отпевал священник; вторая готовила обед; собирала и делила добычу; третья — копала и углубляла рвы, набивала колы в частоколе и стелила новые полы в башне. Сосредоточенные, серьёзные лица парней свидетельствовали о том, что одержанную победу они воспринимают лишь как почин великого дела народного возрождения. Ни пьяных выкриков, ни буйной радости, казалось, собралась на толоку молодёжь и работает изо всех сил, потому что с запада надвигается туча…

В своём письме боярин просил великого князя поддержать движение крестьян, задавшихся целью прогнать шляхту с русских земель и воссоздать великое княжество. Посылал верноподданнический поклон князю, имя которого сейчас было подобно знамени борьбы целого народа. И просил он не войск, не денег, а только грамоту о признании его ватаги княжьим войском, дабы боярство и мещанство западных земель, вступив в его ряды, выполнило бы свой долг перед князем-владетелем, Миколе из Рудников казалось, что Свидригайло будет рад проявлению к нему доброжелательства и любви селян и будет опираться на них и тогда не одолеют его и «врата адовы». Улыбаясь, он представлял себе воодушевление и восторг народа при виде величавого шествия владетеля, который несёт избавление от проклятой вековой чеволи, и вспоминал широко улыбающееся лицо великого князя и блестящее вооружение его дружины.

От этих мыслей и картин его оторвал Грицько, появившийся с поклоном на пороге хаты дьяка.

— Ваша милость… — начал он.

— Вот тут письмо! Садись на коня и во весь дух скачи в Троки. Если князь начнёт расспрашивать о нашей борьбе, расскажи, что видел, и пожалуйся на бояр, которые считают нас бунтовщиками и не желают прийти на потлощь. Грицько взял письмо.

— Ваша милость, — сказал он, пряча свиток пергамента за пазуху, — мне почудилось, будто я сейчас видел за плетнём хаты…

— Кого?

— Скобенка!

Боярин засмеялся.

— Скобенка? Бог с тобой! Откуда ему здесь взяться. Он остался с Андрием в Луцке.

— Так-то оно так! — почёсывая затылок, замялся Грицько. — Только, боярин, не верю ему я почему-то!..

— И верить и не доверять ему тебе не запрещается. Но как он сюда добрался?..

Громкий крик за дверью прервал их беседу. В хату вбежал весь раскрасневшийся и запыхавшийся парень.

— Ты чего? — спросил боярин.

— Из угорских ворот перемышленской браны выехала рать и движется сюда!

— Много их?

— Около пятисот всадников.

У боярина, точно у волка, хищно заблестели глаза.

— Кликни хлопцев, но не труби, чтобы не услышал враг. А ты, Грицько, поезжай с богом.

— Оставайся с богом, боярин, — сказал Грицько растроганно, — дан боже увидеть тебя ещё живым и здоровым.

— Дай боже!

VIII

Примерно через час за холмами, отделявшими Корманичи от Ныжанковичей, куда подался Грицько, но белой, изъезженной санями дороге, которая вела к Пере— мышлю, двигалась двухтысячная толпа мужиков. Во главе, в полном боевом вооружении с поднятым забралом, ехал боярин Микола, а рядом шагал, широко ступая, Коструба, вооружённый дубовой, унизанной кремнями и охваченной обручиками толстенной палицей. Не имея кольчуг и шлемов, мужики надели кожухи, а многие поверх шапок стальные обручи, чтобы как-то защитить голову от удара мечом; повесили за спины луки и сагайдаки со стрелами (в этом лесном краю почти все занимались в свободное время охотой и потому сызмальства были хорошими стрелками), кроме того, каждый взял ещё в руки оружие, либо кол с насаженным железным остриём, либо рогатину для метания в противника; половина отряда вооружилась широкими топорами-бердышами на длинных топорищах; немало было и другого снаряжения: у кого тяжёлый молот для разбивания панцирей, у кого длинный либо короткий меч, а у двадцати осочников из Бирчи — ручные арбалеты, стрелы которых легко пробивали даже стальные нагрудники. Осочники составляли особый, шедший впереди, отряд.

Сразу же за селом дорога сворачивала в высокий сосновый бор. Смешиваясь кое-где с лиственницей и чернолесьем, он раскинулся по всему краю от Негрибки под Перемышлем до самой венгерской границы, и только скат Замковой горы да Негрибецкие болота оставались безлесыми, как и холм, где стоял каменный столб, всё прочее, куда ни глянь, до самого горизонта шумело сплошным и бесконечным девственным лесом. В этот лес они и вошли и быстрым шагом направились к каменному столбу, где их ждали высланные вперёд дозорные. Оказалось, что отряд ратников из Перемышля уже подъезжает к соседнему холму. Между тем холмом и каменным столбом лежала крутая, болотистая балка, поросшая густым кустарником, исполинскими осокорями, вербами, ольхами, осинами и теперь уже пожелтевшим камышом. Выслушав приказы боярина, мужики тут же беспрекословно их выполняли.

Дорога в Перемышль проходила через эту балку, и здесь, как раз на её спуске, боярин поставил восемьсот мужиков. Согласно заданию, часть из них должна была забить в мёрзлую землю свои ратища, наклонить острия в сторону подъезжающего врага и, держа копья, не позволить неприятелю разорвать заслон. Остальные тем временем должны были разить врага из луков или рубить своими длинными бердышами. За первой ватагой стала другая — все восемьсот человек не могли поместиться в узком проходе. В сухом камыше, в кустах и по обочинам дороги, на расстоянии двухсот саженей, укрылись ещё более пятисот воинов. Остальные шесть-семь сотен, поголовно вооружённые косами и рогатинами, образовали засаду в лесу за балкой.

Расставив своё небольшое войско, боярин смело выехал с двадцатью осочниками навстречу врагу. Перебравшись через балку, они стали подниматься на пригорок. Было довольно холодно, но не так, чтоб деревенели пальцы на тетивах луков. Небо заволокло тучами. День стоял пасмурный и хмурый, осочники ехали молча. Из леса, где скрывалось более тысячи вооружённых людей, не доносилось ни звука, ни шороха. Всё умолкло в предчувствии вечного молчания смерти.

Но вот кисть страусовых перьев на шлеме боярина показалась над хребтом пригорка, и тут же поднялся висяший на левом плече щит. В тот же миг что-то свистнуло у боярина над ухом, и звук выстрела разнёсся по лесу. Однако никто даже не удивился. Пищали, правда, изредка попадались в Польше и на Руси и были в диковинку, впервые их услышали селяне при осаде Ныжанковского замка. Поначалу, с испугом, полагая, что это чары «папежников», они крестились, падали на колени и молились, но вскоре убедились, что простой лук гораздо надёжнее новой выдумки. Потому теперь мужики только насторожились, понимая, что после выстрела начнётся бой.

И в самом деле, как только ратники увидели всадника, а за ним, как они полагали, кучку челяди, несколько рыцарей, наклонив вперёд свои копья, пустили коней галопом. Не видя на щите боярина польских гербов, они тотчас догадались, что это враг. Однако, поскольку боярин поднял руку, делая знак, что хочет говорить, рыцари на полдороге задержали коней.

— Кто вы и чего хотите? — спросил он.

— Мы рыцари его величества короля, Короны Литвы и Руси! — ответил один из всадников. — Если ты за нас, то приветствуй, а нет — сдавайся!

— Именем его милости, великого князя Свидригайла, призываю вас и повелеваю всем отрядам и одиночкам немедля покинуть его земли. А не послушаетесь, прикажу стрелять!

В ответ на слова боярина раздался хохот, и рыцари погнали коней неторопливым галопом, поскольку их грузные жеребцы не могли скакать быстрей под тяжестью закованных в броню седоков.

Однако боярин Микола не собирался столкнуться в рыцарском поединке, как этого ему ни хотелось. Его войско состояло из неискусных в бою селян, научившихся только слушаться его велений, а не из рыцарей, проводивших всю жизнь в седле. Поэтому среди них должен был оставаться вожак и следить за ходом боя, чтобы в нужную минуту дать знак к наступлению или отступлению.

— Стреляй! — скомандовал он лучникам, а сам отъехал назад и остановился между первым и вторым отрядом.

Зазвенели короткие тугие стрелы о панцири и шлемы скачущих рыцарей. Двое из них пошатнулись и свалились на землю. Слуги кинулись поднимать своих панов, но на их руках были уже трупы. Рыцари остановились, и лишь некоторые легко вооружённые всадники выехали вперёд. Но не успели они выпустить свои первые стрелы, как уже несколько из них свалилось в снег, а раненые лошади, сбрасывая седоков и становясь на дыбы, понеслись назад. Тем временем рыцари в тяжёлых доспехах строились в боевой порядок, и тотчас рога затрубили к атаке.