Владислав Русанов - Ворлок из Гардарики Страница 24

– Хорошо, – согласился Харальд. – Пусть будет так. Распорядись, чтобы подготовили место для поединка.

Сказав это, норвежский правитель встал и направился в дружинный дом, давая понять, что всем пора расходиться.

Божий суд назначили на рассвете. Доброе время, хорошее время. Каким бы богам ни молились люди, а начало нового дня почитают все. Поднявшееся над окоемом солнце, податель жизни, не допустит несправедливости. Черное колдовство потеряет силу под его лучами. И людям лучше приступать к бою, посвященному богам, утром, с чистым сердцем и ясными помыслами.

Хродгейр, как и Модольв, остался на подворье ярловой усадьбы. Им предстояло провести ночь в посте и молитвах.

Дружинники Хродгейра, возвращаясь к «Слейпниру», бурно обсуждали предстоящий бой. Олаф и Асмунд быстро забыли обиду и теперь предрекали скорое поражение Модольву. Гуннар качал головой и теребил бороду.

– Конечно, Хродгейр боец каких поискать, – задумчиво произнес Сигурд, шагая рядом с Вратко. – Немного есть мечников, равных ему, от Халаголанда до Вике. Но и Модольв не так прост. Разное про него рассказывают…

– Между Хродгейром и Модольвом как-то вышел спор, – отрывисто бросил кормщик. – Они не смогли решить его. Все шло к хольмгангу, но… Дело было перед войной с Данией. Черный Скальд не желал нарушать королевский приказ, запрещающий поединки. Он – вождь, а не берсерк. Модольв Кетильсон тоже не стал настаивать, но, поговаривают, у него были свои резоны отказаться от боя. Теперь они оба могут решить сразу два спора – ваш с монахом, нынешний, и свой, старый.

– А из-за чего они поссорились? – спросил Вратко, просто чтобы что-то сказать.

– Зачем мне выдавать чужие тайны? – тряхнул бородой Гуннар. – Спросишь его сам. После. Если Хродгейр сочтет нужным, то ответит.

Они вернулись на стоянку. Норвежцы до поздней ночи жгли костры, шутили и пели песни. Новгородцу же кусок не лез в горло, не говоря уже о веселье. Видя его состояние духа, старый Сигурд хлопнул парня по плечу:

– У нас не принято горевать по еще живым. Удача – девка капризная. Печалью ее не приманить. Вот парни и стараются. А ты, если хочешь, можешь помолиться.

– Кому? – вздохнул Вратко.

– А кому хочешь. Можешь Белому Богу, распятому далеко на юге, а можешь своим богам, которых раньше чтили в Гардарике, – Перуну, Даждьбогу…

– Белым Богом ты называешь Иисуса Христа?

– Да. Так его зовут у нас, на севере.

– Боюсь, его уши будут прислушиваться к молитвам Бернара, – вздохнул словен. – Вряд ли он сумеет выслушать двоих.

– Как знаешь, – не нашел что возразить Сигурд. – Может, ты и прав. Я собирался просить помощи у Отца Битв и у Грозы Турсов.[46] Я – человек старый. И привычки у меня тоже старые. Не всем норвежцам понравилось, что Олаф Толстый поприводил к нам жрецов Белого Бога.

Вратко решил последовать совету. Улегся на пригорке, накрылся меховым одеялом – ночи на Оркнеях, несмотря на лето, стояли прохладные – и принялся молиться. Неторопливо и обстоятельно. Попросил помощи у Иисуса Христа. Почему бы и нет? Христианский бог милостив и справедлив. Он не допустит непотребства и накажет виноватого, пускай даже этот виноватый – один из его многочисленных слуг. Потом он помолился Перуну, богу воинов и дружинников, защитников семейного очага и родной земли. После вспомнил и Тора. Бог, скачущий по небосклону в колеснице, запряженной козлами, любит честных бойцов, поскольку сам, не задумываясь, мчится наказывать воров, убийц и клятвопреступников. В конце концов парень заснул. Ему не снилось ничего, но несколько раз новгородец просыпался с бешено колотящимся сердцем. Что же принесет завтрашний день?

Наутро на каменистой осыпи, полого уходящей в море, собралась огромная толпа.

О грядущем божьем суде прознали все, прибывшие под знамена Харальда Сурового. Даже те, чьи дреки отдыхали на берегу в двух-трех верстах.

Под строгим надзором ярла Торфинна очертили круг саженей десять в поперечнике. Если бы дело было в Норвегии, то границу круга постарались бы выложить ореховыми прутьями, но здесь, на Оркнейских островах, деревья и кустарник – большущая редкость. Поэтому круг обводили молотом, позаимствованным в кузнице, что стояла на отшибе за усадьбой местного правителя. Во-первых, молотом куют добрую сталь – и оружие для воинов, и для мастерового люда орудия. Уважение к железу освящено вековой традицией. Без золота человек обойдется, а без железа – нет. Во-вторых, молот – оружие аса Тора, которого и норвежцы, и датчане, и исландцы продолжали уважать и почитать, несмотря на старания христианских священников. Верно говорил Сигурд, Иисус Христос, Белый Бог, конечно, силен, если ему столько стран и народов поклоняются, но он далеко. А асы и ваны где-то здесь, неподалеку. Может, в соседнем фьорде отдыхают, а может быть, в ближнем лесочке судят-рядят, как бы им извести племя вероломных турсов?

Ярл с Бирсея замер по одну сторону от священного круга, а назначенные им помощники – ярл Гудбранд из Согнефьорда, ярл Сигни из Вике и ярл Магнус из Годорда, что в Исландии, – встали по трем другим сторонам. Ждали только конунга.

Черный Скальд застыл, подставив щеки несмелым солнечным лучам. У его ног лежали щит и меч. Полуприкрытые веки делали Хродгейра похожим на сторожевого пса, отдыхающего на крыльце, – вроде бы и спит, но все примечает и никого чужого не пропустит. Напротив него хевдинг Модольв улыбался невесть чему в белые усы, потирая крепкие ладони. Поединщики не надели ни кольчужных рубах, ни кожаных курток, обшитых пластинками железа или бронзы. Божий суд есть божий суд, как объяснил Сигурд. Тем паче предстоял бой до первой крови, не до смерти.

Вратко с замиранием сердца ждал начала поединка. Пальцы его помимо воли гладили деревянные ножны. Утром, отправляясь на берег, Хродгейр подарил новгородцу настоящий боевой нож. «На удачу, – сказал скальд. – Верю, она не изменит нам». Впервые в жизни молодой словен понял, что хочет научиться драться. С оружием и просто голыми руками. Не так, как дрались мальчишки на их конце Новгорода, а как дерутся решительные и безжалостные воины. Мужчина должен уметь постоять за себя. Пусть он всего-навсего купеческий сын и княжим дружинником ему не стать никогда. Но уметь защитить себя, свою семью, своих друзей, свою землю должен каждый…

Толпа заволновалась и расступилась.

Появился Харальд Суровый в окружении ближних хирдманов – как на подбор широкоплечих и высоких, неторопливых и спокойных. С ним вместе прибыли епископ с кучкой священнослужителей, среди которых выделялся отец Бернар, несколько ярлов из Исландии и Норвегии, скальд Халли Челнок и… Вратко не поверил своим глазам… Мария Харальдовна или, как уважительно именовали северяне своих жен и дочерей, Мария Харальдсдоттир. Вот уж, по мнению Вратко, нечего было девушке делать на поединке. Впрочем, если родной отец дозволяет, то кому запрещать?

Конунг встал спиной к восходу, так, чтобы солнце не слепило глаза, скрестил руки на груди – видно, это его излюбленная поза, – сказал негромко:

– Хорошее утро для схватки. Господь наш, похоже, благосклонен к кому-то из бойцов.

Епископ немедленно перекрестился и забормотал: «Pater noster, qui es in caelis…»[47]

– Перед началом, – продолжал Харальд, – скажи-ка нам, Халли, что-нибудь не скучное.

Исландский скальд, еще более опухший, чем вчера – или пил до утра и не выспался? – почесал кустистую бороду, откашлялся, одернул грязную куртку. Хорошо, хоть сморкаться не стал, как давеча.

– Если ты, Харальд-конунг, желаешь услышать вису, вдохновляющую бойцов, то вряд ли твое желание осуществится… Но вису я все-таки скажу. Красивое сегодня утро. Небо синее, как глаза Фрейи, бойцы опытные и умелые, один другому под стать, мечи у них добрые, из хорошей стали, лучшими кузнецами сработанные. И все бы хорошо, да только мне не в радость следить за ратным поединком. Ибо…

Лед кольчуги высверкнулСлавно. Вышло весело.Брашна брани радуютБрег залива распрею.Молодцы не голодны,Солнце идет к полудню.Мне ж сомненье, праздному.Манит время трапезы.

– Ай да Халли Каша! – выкрикнул кто-то из толпы. – Все не наестся никак!

– Ты подобен йотуну из Муспелльсхейма! – воскликнул конунг, качая головой. – Тому, кто ел наперегонки с Локи и обыграл Отца Лжи!

– Разве я многого прошу? – потупил взор скальд. – Жареный поросенок, бочонок пива, вдосталь хлеба…

– Клянусь моим мечом, – нахмурил брови Харальд. – Сегодня ты скажешь еще одну вису. И посвятишь ее жареной свинье, которую подадут к столу.[48] Но берегись, если мне не понравится! Я прикажу тебя загнать в воду и не пускать на берег, пока твоя задница не обрастет травой, как днище купеческого кнарра.

Халли притворно вздохнул.

– Будет тебе виса, Харальд. Я слишком дорожу своей задницей. Люблю ее и берегу. Держу в холе, как самый быстроходный дреки.