Михаил Казовский - Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл Страница 24

- - Вот ведь как чудесно! Я люблю учиться. Каждый Божий день открывать для себя что-то новое, важное и умное. Люди столько всего придумали! Страшно умереть, так и не узнав ничего из этого.

И опять Ярослав не сдержался, взял её головку в ладони, заглянул в зрачки и поцеловал в переносицу. Отстранившись, перекрестил и напутствовал:

- Сохрани тебя Бог, Настасья. Мы тебя привечаем. Будь достойна нашего внимания.

- Постараюсь, батюшка, мой свет, княже. Я люблю тебя и твоё семейство от всего сердца. И молюсь во здравие ваше.

Он кивнул и вышел.

Посетив открывшуюся школу, осмотрел учебную залу, вышивальные мастерские, трапезную, кельи, сад и огород при монастыре и остался доволен. Поблагодарил Ольгу за душевные хлопоты об устройстве этого дела и пожертвовал игуменье - матери Манефе - несколько серебряных гривен. На обратном пути подумал: «Отчего мои мысли неотвязно возвращаются к сей обители, школе, ученицам? Будто бы других забот мало! Отчего судьба крошки-половчанки трогает меня? Только ли в ея ангельском лице скрытая причина? Или в чём-то другом, более глубинном?» И не смог ответить. Может - побоялся.

3

Да, само собой, в письмах обо всём не напишешь (мало ли кому невзначай попадётся в руки пергамент!), и предусмотрительный Юрий Долгорукий остерёгся указать в послании к Ярославу главную причину своего радушного отношения к Ивану Берладнику. А причина была проста:

Ростиславов сын предложил суздальскому князю помощь в истреблении Изяслава. Для чего тратить средства, силы, воинов, чтоб ходить в походы, если можно тихо-мирно застрелить его на охоте или задавить в одрине подушкой? Риск велик, естественно, но игра стоит свеч. И Берладник брал его на себя - при условии, что, в случае воцарения Юрия в Киеве, он ему подарит Волынь. Правда, у Долгорукого были другие виды на обширное Волынское княжество, но решил согласиться: пусть сначала покончит с соперником, а уж там видно будет! И ударили по рукам.

Первое, что пришло в голову Ивану, это подменить Изяславу невесту. Ту должны были привезти из Обези (современной Осетии) на ладье через море и днепровское устье, а затем, у порогов, намечалась встреча с выехавшим из Киева пожилым женихом. Небольшим отрядом головорезов можно было бы напасть на охрану, перебить, настоящую царевну зарезать и, переодевшись в платья покойных, выдать за претендентку на место княгини специально привезённую из Суздаля девушку. Трудность состояла в последней: где найти такую, чтобы согласилась, не выдала, с мастерством сыграла иноземку-южанку и не побоялась убить своего «нареченного»? Нет, на подготовку ушло бы слишком много времени, а его как раз и не хватало. Шансы на успех оказывались ничтожными.

Что ж, тогда был придуман ещё один хитроумный план. У прославленных суздальских ювелиров заказали перстень - точную копию кольца с изумрудом, что принадлежал Петру Бориславичу (Ростиславов сын собственной рукой сделал по памяти набросок). И резную шкатулку. Написали послание - якобы от имени перемышльского боярина. И уговорили одного местного монаха, тощего, но крепкого, выдать себя за путника из Галицкой земли…

А тем временем Изяслав как ни в чём не бывало сочетался законным браком с осетинской царевной. В Обези её сватал старший сын великого князя - Мстислав Изяславич - и, как было намечено, три недели спустя появился с нею у днепровских порогов. А туда из Киева прискакал с многочисленной свитой отец. Девушке едва исполнилось восемнадцать, а державному суженому - аж на сорок лет больше, но ни ту, ни другую сторону это не смущало. Свадьбу отпраздновали пышную, а медовый месяц «молодые» провели в загородном сельце. Новобрачный чувствовал себя превосходно, вроде даже морщины разгладились на его бородавчатом лице, парился с женой в бане, а затем сигал нагишом в холодную воду Днепра - и хоть бы что. Прежних болезней не было и в помине.

Безмятежного настроения киевлянина не смогли испортить неприятные сообщения из Новгорода Великого: тамошнее вече, недовольное правлением младшего сына Изяслава, попросило его убраться, пригласив к себе для ведения дел князя из Смоленска. Изяслав тогда отдал младшему сыну Волынь, а Мстислава Изяславича посадил в Переяславле, чтобы тот ограждал Русь от степняков.

И когда 10 ноября доложили о приходе перемышльского странника, у которого на руках - грамота и подарок от Петра Бориславича, киевский правитель согласился принять его лично. Вышел на крыльцо, посмотрел со ступенек сверху вниз. Странник был худой и замерзший, с фиолетовым носом. Изяслав спросил:

- Как там мой приятель, жив-здоров ли? Поклонившись, путешественник произнёс:

- Нет, увы, свет мой, княже, уходя, я видал его на смертном одре. А теперь уж наверняка помер.

У владыки «матери городов русских» кончики жабьих губ опустились книзу:

- Ай-яй-яй, вот ведь незадача! Жаль беднягу. Что же он велел передать?

- Многие лета, добрые приветствия, сей резной ларец и письмо.

- Ну, тащи сюда. - Он вздохнул. - И благодарю, братец, за исправное исполнение воли умершего. Царство ему Небесное! А тебя покормят в людской. Будь здоров и ступай себе с Богом.

Сидя в горнице, новобрачный развернул грамоту. Почерк был неровный, дрожащий (явно человек нетвёрдо держал перо); а поскольку в те далёкие времена, по традиции, все слова писались без интервалов, слитно, разбиралось послание с трудом. В целом Изяслав понял, что его старый собеседник, чувствуя кончину, хочет попрощаться, выразить приязнь, пожелать всего наилучшего и на память об их задушевных разговорах подарить свой фамильный перстень. Князь открыл шкатулку: изумруд засиял загадочным, удивительным светом - смесь зелёного с голубым. Удержаться, чтобы не извлечь его из коробочки и не водрузить на один из пальцев, было невозможно. На руке кольцо смотрелось ещё прелестнее. «Красота, - восхитился новый его хозяин. - Пётр был чудак, но добрый и принёс много пользы. Стану носить подарок, не снимая». Приближенные повелителя Киева и его юная жена - тоже все отметили, что такую ценность мало кто из них в жизни видел, чем немало порадовали пожилого супруга.

Но спустя двое суток палец под кольцом посинел и заметно вспух, стал колоть и жечь. Перепуганный Изяслав попытался стянуть его с перста и не смог. Кликнули на помощь лекаря - тот сказал, что отёк не даёт изделию сдвинуться с места, надо отмачивать кисть в отваре тысячелистника. Процедуры, однако, не принесли облегчения, а наоборот, посинение и опухоль захватили другие пальцы. Вызванный мастер-ювелир стал распиливать перстень, но закончить ему не дали, так как князь потерял сознание. Первый раз, очнувшись, он проговорил: «Отрубите длань. Что моргаете? Больно жжёт», - и опять забылся. Во второе просветление у него из уст вырвалось: «Здесь Берладник! Разыщите, схватите! Смерть идёт за спиной Берладника!» Бросились искать, но, конечно, никого не нашли. Да и тощий монах сгинул уже давно.

Киевский владыка отдал Богу душу в ночь с 13 на 14 ноября 1154 года. Тело упокоили в церкви Святого Феодора при монастыре, что когда-то был основан его отцом - Мстиславом Владимировичем (сыном Мономаха). Траур длился несколько дней, и немалое число горожан, именитых и мало знатных, искренне плакали над могилой князя.

А потом встал вопрос о претенденте на трон. Первым был старейший из Мономашичей - дядя Изяслава, Вячеслав. Дальше следовал Юрий Долгорукий (тоже дядя, но младший), младший брат Ростислав Смоленский и троюродный дядя Изяслав Черниговский. И пошла-поехала катавасия: оказавшись на троне, Вячеслав вскоре тоже неожиданно умер, не проуправляв и семидесяти дней. Ростислав опередил Юрия и провозгласил себя киевским князем раньше. Но и он не закрепился надолго: вскоре, при поддержке половцев и киевских бояр, сбросил его Изяслав Черниговский. Просидел он не больше полугода; Юрий Долгорукий отписал ему грамоту (мы теперь бы сказали - «ультиматум»), где поставил вопрос ребром: или же черниговец добровольно отдаёт ему власть - и по старшинству, и по справедливости, - или пусть готовится к страшной битве. Перепуганный родственник не замедлил покинуть Киев. Наконец мечта тестя Осмомысла сбылась: он опять занимал престол Мономаха. Думал, что надолго. Вышло, что на год с небольшим.

4

Третьим ребёнком Ярослава Галицкого оказалась тоже девочка. По-славянски её назвали Верхуслава, а по святцам - Ирина. Первый же месяц жизни чуть не сделался для малютки последним: на дворе стоял промозглый ноябрь, кроху застудили, и она едва перенесла лихорадку. Но уже ближе к Рождеству совершенно поправилась, радуя родителей зверским аппетитом.