Владислав Бахревский - Непобежденные Страница 25

Тут и провалилась душа в живот.

Это же Митька Иванов! Раздатчик талонов на бирже труда.

Митька увидел Шумавцова, узнал… Губы кривила усмешка. Глаза цапнули, как сорвавшиеся с цепи собаки.

Не поздоровался.

«Но ведь и я не поздоровался! – Алеша огорчился. – На бирже работает? На немцев? А ты чей работник, если завод немецкий? И все-таки лицо у него какое-то… чужое. Не наше».

Снова осадил самого себя.

Все время друг против друга бились. Соперничество. А время другое… Своими надо быть.

Впереди маячила спина Миши Цурилина. Прибавил шагу, но догонять расхотелось. На небо посмотрел: бездонное, синева осени.

Почувствовал – паренье. Как в прошлый раз, в управе. Тогда это было что-то непонятное. А теперь показалось: не сам он над Людиновом. Он-то как раз на земле. На него смотрят, его ведут.

«Воин света!» – само собой сказалось.

Так, наверное, нельзя. Воины света – ангелы. Лицо священника вызвал в памяти. Плечи прямо держит, в облике уверенность и правота. Лоб высокий, говорит внятно, спокойно. Такой человек мог бы армией командовать, а вокруг него старушки.

Но Казанский-то собор немцы открывают! Священник немцам служит… Подумал такое, и самого покоробило: священники служат Иисусу Христу, Троице. Немцы к тому же лютеране. В учебнике истории Средних веков о Лютере есть целый параграф. Подумалось: «Неужели Бог милостив к предателям? Они как раз в церковь ходят, свечки ставят, а помогают врагам русского народа».

За кого Бог? За кого русский Бог, если немцы до Москвы дошли? Вдруг вспомнил, как его неожиданно испугал Казанский собор без единого креста. Сколько лет стоял без крестов, а напугал, когда немцам город сдали.

– Алешка! – Цурилин, поджидая, рукой помахал. Пошли рядом. Прикрывая рот, Цурилин сказал: – Мой брат Сашка вчера бидон керосина припер. В заводском заборе доска отодвигается, а в брошенном цеху теперь бочки стоят. Отвинтил пробку, и – порядок. Мы теперь с керосином.

– У нас немцы живут. Спросят, откуда взял… Им для работы керосин дают.

– А там и бензин есть. Горючее для машин. Рвануть бы!

Алеша посмотрел, нет ли кого поблизости. Сказал:

– Разговору конец. Такие дела внаскок не делаются. Надо все изучить: какая охрана, есть ли проходы. Ночью наведаемся.

– Сашка нас запросто проведет. Я ему кулак-то сунул под нос. Днем керосин воровал. Увидали бы, очередь – и все.

От заводского производства, где ремонтировали танки, ничего не осталось. Шумавцов-старший отправил в Сызрань 38 эшелонов, 1820 вагонов и платформ.

Немцы очень даже повеселили рабочий класс Людинова. На знаменитом заводе локомобилей теперь сколачивали гробы. Третий сорт – для солдат, второй – для офицеров, первый – для обер-офицеров. Пустые цеха пошли под склады. Охраны у склада с горючим нет.

В полдень прибыла колонна машин с ребристыми бочками. Бочки пахли бензином.

Цурилин, проходя мимо, стукнул Алешу по плечу. Это, разумеется, очень даже лишнее, но Алешу другое тревожило: действовать приказа нет. Но где они, партизаны? Отправлена в Киров, в Жиздру Ольга Мартынова. И вся война. Рабочие друг от друга глаза прячут. Пусть гробовщики, но все равно – на немцев горбатятся.

Перед концом рабочего дня появилась охрана. Четверо солдат были с овчарками.

Уже за воротами завода Миша Цурилин сказал Алеше:

– Сашка-то у меня вон какой молодец! Среди дня немцев ограбил. Ночью тут делать нечего.

– Извинись перед братом! – посоветовал Шумавцов.

– Ты скажи, когда немчуре «козу» заделаем?

Алеша остановился, наклонился, перевязывая шнурок на ботинке. Близко никого не было. Себя услышал, будто со стороны:

– Днем охрана беспечная. Завтра. Пока не спохватились.

– Сашку возьмем?

– Возьмем. Будет на стреме, чтоб немцев не прозевать. Свистеть может?

– Лучше меня!

– Утром все надо сделать, пока народ на работу тянется. Саша пусть через свой лаз пробирается.

Цурилин снял кепку, повертел, на глаза нахлобучил:

– Все будет сделано, капитан. В лучшем виде.

Коробок и три спички взял с собой Алеша. Спички – драгоценность. Шел размеренно. Отец так на работу ходил. Не думал, совсем не думал, что предстоит сделать, а спокойствия в сердце не было.

Какое тут спокойствие? На площади – виселица. На виселице – двое партизан. Немцы объявили: уничтожен отряд. Про Москву они брешут, а казненные партизаны – вот они. Напоказ… Неужели и впрямь теперь один? Не один, конечно. Толя Апатьев, братья Цурилины, Ольга Мартынова, Тоня Хотеева… А кому теперь Ольга передаст разведданные?

Проходная. Потолкался среди рабочих и – к складу. Миша Цурилин вышел из укрытия:

– Сашка на атасе. Пошли!

Железные ворота в Сызрань уехали. Вход свободный.

– По запаху иди! – подсказал Цурилин.

Подвел Алешу к бочке.

– Постарайся, чтоб не брызнуло! – приказал Шумавцов. – По запаху могут вычислить.

Бочку повалили. Алеша достал из кармана водомерную трубку, надел рукавицы, отвинтил пробку. Бензин полился на пол. Подставил трубку, наполнил, бросил в лужу рукавицы, чиркнул спичкой, поджег бензин в трубке.

– Уходим!

Метнул горящую трубку в лужу, туда же коробок с двумя спичками. Успел увидеть, как задвинулась за Сашей Цурилиным доска лаза. Пустующим цехом прошли к своему, где пахло деревом, звеняще взгудывали круглые механические пилы, свистели рубанки, стружка пенилась. Алеша занялся проводкой. Провод к пиле с электрическим мотором тянул. И – ба-а-а-ах!

Никто ничего не понял, но от взрыва зазвенели стекла в оконных рамах.

– Гори-и-им!

Рабочие кинулись вон из цеха.

Над складом горючего черные клубы дыма, языки огня – через крышу.

– Не дайте пламени переброситься! – кричал кто-то сообразительный.

Кинулись оттаскивать древесину. Побежали с ведрами обливать ближайшее к пожару деревянное здание.

Прикатили пожарные машины, явились солдаты, офицеры, приехал комендант города. Русские работают сноровисто, не дают огню распространиться.

Не заставили себя ждать офицеры Тайной полиции. Огонь сожрал горючее, сник, и можно было искать виноватых. Показать что-либо криминального рабочие не могли. Все у них было цело – инструмент, дерево. Все были на своих местах.

– Короткое замыкание! – решили следователи.

Бенкендорфа и Айзенгута выводы следователей устраивали. Виноватых нет. Оголенный провод в огромном помещении найти трудно. На территории завода бомба упала.

Шумавцова даже к следователю не позвали. Был при деле, на виду у многих.

Дым над заводом, всходя клубами, превратился в огромное кудрявое дерево. Вершина, как шар, в облако уперлась.

Батюшка Викторин служил Литургию. Он совершал каждение, когда ему сказали:

– Завод горит. Дым до небес.

– Будем молиться! – сказал отец Викторин, но люди пошли из церкви смотреть пожар. Промчались машины с солдатами.

– Не постреляли бы людей! – стонали бабушки.

Служба прошла в небывалом единении. Святые Дары принимали как саму жизнь.

Говорить проповедь отец Викторин поостерегся, объявил:

– Завтра Литургия. Для тех, кто готовил себя к таинству, исповедь возле Людиновской иконы Божией Матери.

Первым подошел Посылкин. Отец Викторин знал: это человек Золотухина.

– Имя?

– Афанасий. Я, батюшка, за Чертежом живу.

Это был пароль. Ответил паролем:

– Чертеж – дело старое, бывшая граница Литовского и Русского царств. – Прибавил от себя: – О нынешних временах забота, о нынешних бедах молитвы.

– Передайте в больницу, – сказал Посылкин, – нужны бинты, йод, лекарства. В Заболотье убит староста. Немцы готовятся прочесать леса. Быть боям. Завтра придут и возьмут медикаменты.

– Что произошло на заводе?

– Не знаю.

– Ну, а теперь своей душе дай избавление от грехов. Говори: «грешен».

– Грешен! – сказал Посылкин.

Батюшка накрыл его голову епитрахилью.

В тот же день партизанский связной «нечаянно» встретил Шумавцова на Скачке. Здесь имелось закрытое с трех сторон место, изгиб дороги. Посылкин передал завернутые в бумагу сухари, спросил:

– Что произошло на заводе?

– Я со своими сжег склад горючего. Команды не было, но не хотелось упускать такой возможности. Немцы решили: виновато короткое замыкание.

– С почином! – поздравил Посылкин.

Непобежденная

Сапожники вечеряли. Играли в карты, подкрепляясь из большой бутылки зеленым, пахнущим вкусно питьем.

Алеша зажег лампу и сел переписывать в тетрадь призывы народных мстителей. В герои звали, в ополчение Минина и Пожарского.

Три листовки написал и погасил лампу. Можно ведь провалить дело пустяковой небрежностью.

В телогрейке над плечом он сам сделал потайной карман. Две листовки взял с собой на завод.