Жан-Пьер Шаброль - Гиблая слобода Страница 25

Рене Шантелуб поднялся на третий этаж и постучал к Мартену. Прошло несколько секунд, словно за дверью ие решались ответить. Наконец, приглушенный голос спросил: «Кто здесь?» — «Шантелуб». Еще секунда нерешительности, затем щелкнул ключ в замке и дверь отворилась.

Шантелуб вздрогнул.

У фигуры, появившейся в освещенном проеме, не было головы.

— Входи, — послышался голос.

Когда дверь закрылась, голос продолжал:

— Извини меня, Рене, за этот маскарад, но у меня опять болячки на лице.

Раймон Мартен прижимал руками компрессы и повязки, покрывавшие его голову. На столе были приготовлены пузырьки с эфиром и спиртом, тюбики мази, бинты, тазик. Рядом с полотенцем, на котором были размещены все эти медикаменты, лежала брошюра, заложенная карандашом, и тетрадь. На газовой плите ворчал чайник.

— Садись, Рене.

Голос глухо звучал сквозь повязку, в которой были оставлены лишь две узкие щели для глаз и рта.

— Ну как, хороша моя косметическая маска? — продолжал голос. — Я принял героические меры, потому что завтра мне придется выступать на митинге по вопросу о водопроводе. Понимаешь, ведь нельзя же появиться на трибуне…

Он вылил часть кипятка в тазик для нового компресса, а остальное в кофейник. Затем снова поставил кипятить чайник: надо было помыть посуду.

— Раймон, я не знаю, что делать, — со вздохом проговорил Шантелуб.

Он рассказал о вчерашнем собрании, о трудностях, с которыми ежедневно сталкивался, стараясь как‑то оживить работу Союза молодежи, о грубостях, на которые то и дело нарывался, о поведении ребят.

— Не знаю, что и делать, Раймон, — повторил он в заключение.

— Выпей кофе.

Человек — призрак налил две чашки кофе.

— Так, значит, молодые люди не такие, какими тебе хотелось бы их видеть?

— Они озлоблены.

Среди бинтов и повязок вспыхнули две черные точки.

— «Озлоблены» — выражение реакционеров, Рене. Мы говорим «возмущены».

— Но как же быть? — повторил Шантелуб. Он‑то сам прекрасно понимает всю важность борьбы против перевооружения Германии, но ему никак не удается убедить в этом остальных, и если нужно будет выбирать между состязанием бокса в Зале празднеств и массовой демонстрацией, ребята ни минуты не станут колебаться — это ясно.

Какую же позицию должен занять он, Шантелуб, секретарь молодежной организации, сталкиваясь с такими настроениями, с такими фактами? В лучшем случае ему удастся притащить на демонстрацию одного или двух парней, уцепившись за полы их пиджаков, а в это время сотни других отправятся в Зал празднеств, чтобы полюбоваться на то, как мсье Рей и другой боксер — «не помню, как его зовут» — будут награждать друг друга тумаками.

— А тебе следовало бы знать, как зовут этого боксера, — перебил его голос Раймона.

Красноречие Шантелуба сразу иссякло.

— Да, тебе следовало бы это знать, знать не меньше других парней, о том, что их до такой степени увлекает.

Шантелуб ничего не понял. Он почесал у себя в затылке, и кожаный козырек фуражки сполз ему прямо на длинный нос. Ударом большого пальца он снова водворил фуражку на место.

По мнению Раймона Мартена, важнее самому находиться в гуще людей, чем являться к ним с готовыми формулами. Важнее сделать три шага со всеми, чем десять километров одному. Шантелубу хотелось, чтобы член компартии, активист, объяснил ему, как практически осуществить эти принципы в молодежной организации, но Мартен предоставлял ему полную свободу в деле «омоложения» опыта старших товарищей. Вот, кстати, завтрашний митинг в зале «Канкана»… Началось это в воскресенье утром, когда Мартен продавал «Юманите». У каждой двери его встречали жалобами на отсутствие водопровода, охали домашние хозяйки, тащившие полные ведра воды, впрочем, ему и самому все эго было хорошо известно. Тут Мартен засмеялся, прижимая обеими руками свои повязки. Он поставил этот вопрос на собрании ячейки, и было решено организовать сбор подписей под петицией. Петицию подписала вся Гиблая слобода. Делегация отправилась в Версаль, где была принята начальником канцелярии префекта.

— И знаешь, кто входил в эту делегацию? Мадам Гобар и мадам Удон.

— Но ведь они друг друга терпеть не могут!

Жан — Пьер Шаброль

113

— Да, они ссорились из‑за колодца. Вода оказалась единственным вопросом, по которому они могли договориться действовать сообща.

Завтра на митинге они будут сидеть рядом, и каждая станет ревниво следить, чтобы соперница не опередила ее, проявив больше рвения в борьбе. Приедет также генеральный советник, реакционер.

— Но как же с перевооружением Германии? — спросил Шантелуб. — Разве ты об этом не будешь говорить?

А ему и не придется. Другие скажут за него. В связи с вопросом о проведении водопровода в Гиблой слободе неизбежно встанет вопрос о кредитах, и разговор волей — неволей зайдет о военном бюджете, а там недалеко и до перевооружения Германии. Если генеральный советник попытается избежать столь щекотливой темы, его могут призвать к порядку те самые домашние хозяйки, которые то и дело кричат, чтобы их оставили в покое со всей этой политикой.

— Видишь ли, — настойчиво заговорил человек — привидение, — самое удивительное в этой замечательной истории с водопроводом то, что вся кутерьма затеяна женщинами и они всем заправляют.

— Женщинами! — воскликнул Шантелуб. — Да с ними еще труднее, чем с молодежью!

— Прежде чем пытаться изменить молодежь, Рене, надо принять ее такой, какова она есть.

Раймон Мартен говорил, положив локти на стол и прижимая ладони к забинтованным щекам, и голос его звучал глухо сквозь компрессы и повязки. Со сдержанной страстностью он излагал Шантелубу те идеи, ради которых еще не так давно рисковал жизнью. Если хочешь помочь людям, нельзя подходить к ним с видом превосходства. Прежде всего надо их любить. Он, Мартен, понятно, плохой советчик, сам часто не знает, как ему быть с Ритоном. Сын вышел не совсем такой, каким хотелось бы его видеть. Но Мартен старается понять его. Ему уже начинают нравиться музыкальные радиопередачи, и он не без удивления обнаруживает, что песня служит народу средством выражать свои чувства. А это сила, которой не стоит пренебрегать.

Он извинялся, что все валит в одну кучу: теоретические рассуждения — его слабое место, особенно если не удалось заранее подготовиться, изучить вопрос. Впрочем, от бесконечных дискуссий вряд ли бывает много проку. Важнее всего работа, борьба. Вот та почва, на которой мысль пускает корни, развивается, дает плоды. Попросту, как говорят между собой рабочие, он объяснял, что нет ни одного рецепта, который можно было бы применять механически, нет отмычки, открывающей все сердца. Если уж так необходимо сделать вывод, то, пожалуй, правильно будет сказать: главное — это действовать всем вместе.

— Но как же быть с боксом, Раймон?

Мартен по — прежнему не хотел давать никаких указаний. Шантелуб сам должен подумать. Он же секретарь Союза молодежи.

Они долго беседовали. Ночь постепенно окутала тишиной Замок Камамбер. Наконец Шантелуб проговорил, вставая:

— Замечательно все‑таки, что мы можем разговаривать с тобой прямо, откровенно, несмотря на разницу лет.

— Это благодаря партии, — откликнулся голос.

— Это так ново, — продолжал Шантелуб.

— Все ново, Рене. И все это благодаря партии.

Уже взявшись за ручку двери, Шантелуб растроганно улыбнулся. Он остановился в нерешительности, поискал глазами две черные точки среди повязок и сказал, поглаживая себя по животу:

— До чего же вкусное у тебя получилось кофе!

И вышел.

* * *

Зима зажала Гиблую слободу в ледяной кулак. И Гиблая слобода изворачивается, ежится, корчится, как кролик, которого поймали за уши.

Морис Лампен отворяет дверь мэрии, и его тотчас же обволакивает приятное тепло. Он вынимает руки из карманов, опускает воротник куртки, одергивает ее, поправляет галстук.

— Извините, мсье, к кому можно обратиться по вопросу о безработице?..

Служащие в белых или серых блузах поглощены работой: кто склонился над арифмометром, кто над бухгалтерской книгой. Все сидят с опущенной головой, словно совесть у них нечиста.

— Пройдите к генеральному секретарю, вон та дверь, в глубине…

Кто‑то уже ожидает здесь. Это мадам Леони, сгорбленная, чистенькая, улыбающаяся старушка.

Морис опускается на деревянную скамью, стоящую возле стены. Он вытягивает скрещенные ноги, зажимает руки между коленями, с наслаждением трется ушами о плечи. Здесь хорошо, тепло.

Генеральный секретарь появляется в приемной в сопровождении служащего муниципалитета. Замечая старушку, подходит к ней:

— Я и не знал, что вы здесь. Я сейчас же вас приму.

Вмешивается служащий: