Наталья Павлищева - Нефертити и фараон. Красавица и чудовище Страница 26

Эйе так и не нашел нужных слов, Эхнатон не желал замечать бесконечной материнской скорби, считая, что если он уже взял себя в руки, то так же должна поступить и Нефертити. Честно говоря, так считал и сам Эйе, но сказать этого фараону означало усилить его гнев на жену. Осторожные попытки отвлечь Эхнатона от опасной темы тоже не помогали.

И тогда Эйе подумал, что фараону нужно просто дать выговориться. Любой гнев проходит, если ему дать выход. Напротив, гнев, спрятанный внутрь, может оказаться разрушительным. Как долго продолжалась бы эта беседа, неизвестно, Эйе готов был слушать, а Эхнатон говорить. Но чади выполнил приказание фараона, отданное ранее, к Эхнатону пришла Кийе.

Это вернуло Эхнатона к действительности, заметно смутившись, словно совершал что-то не вполне красивое, он кивнул Эйе:

– Ступай, завтра договорим.

Поцеловав сандалию Эхнатона, Эйе практически выполз из комнаты. За дверью действительно ждала соперница Нефертити Кийе. Одного взгляда на красотку было достаточно, чтобы понять, что она не годится в соперницы Главной царице. Смазливое пухлое личико, полноватая фигура, пышная грудь – полная противоположность стройной, несмотря на шестерых детей, Нефертити, красоту лица которой не были способны изменить даже годы и горе. «И грудь у дочери маленькая и крепкая», – подумал с гордостью Эйе.

Но главное – в глазах Кийе не было ничего, кроме желания угодить фараону. Эхнатон умен, очень умен, ему нельзя просто угождать, быстро надоест. Но говорить об этом глупышке, рвущейся опередить Нефертити, Эйе не стал. Если сама не поймет, что, кроме крупной груди, толстого зада и пухлых щек, Главной царице не мешало бы иметь еще и голову на плечах, то втолковать никто не сможет. Нефертити Эхнатона любила по-настоящему…

Эйе вдруг вздрогнул от этой мысли. Почему «любила»? А теперь? Что-то сломалось в царице, если она забыла природный такт и умение подобрать подход к своему ой какому непростому мужу. Что теперь будет? Эйе почувствовал, как засосало под ложечкой от предчувствия крупных неприятностей.

Кийе стала женой, царицей, пусть не Главной, всему свое время. Но это была не единственная радость, она уже знала, что беременна. Боясь спугнуть свое счастье и выдать удовольствие, женщина пока молчала. И только после недели просрочки позвала к себе лекаря.

Пенту низко склонился перед бывшей наложницей, а ныне царицей:

– Что беспокоит царицу, да будет твое имя вечно?

– Не беспокоит, я рада. Тебе нужно только посмотреть, не ошиблась ли. И кто родится.

Если честно, то внутри Пенту боролись два чувства: с одной стороны, он радовался доверию новой царицы, с другой – было жаль Нефертити. Если эта толстуха родит сына, то красавице Нефертити придется уступить свое место Главной царицы. Но это же наводило на размышления: не пора ли сменить хозяйку?

Он склонился еще ниже.

– Для этого мне будет нужно посмотреть в глаза… – он едва не сказал по привычке «Прекрасной», но вовремя сумел остановиться, пытаясь понять, как ему именовать Кийе, – Вашему величеству. – Решил, что хуже не будет.

– Смотри.

Ответственный кусочек радужной оболочки глаза действительно стал желтым, подтверждая, что царица беременна.

– А еще мне будет нужна утренняя моча Вашего величества.

– Завтра получишь. Когда будешь знать?

– Когда прорастут посевы.

– Какие посевы?

– Я полью ею посеянные семена и по тому, что прорастет раньше, буду знать, кто родится.

– Ты всегда знал с царицей Нефертити?

– Да, знал, но царица старалась не интересоваться.

– А пер-аа?

– Тоже не всегда. Он уже смирился с рождением дочерей.

– Я рожу сына!

Что мог ответить царице лекарь? Что это ни от нее, ни от него, ни даже от пер-аа не зависит? Он предпочел промолчать.

Хотя о беременности царицы доложил Эхнатону в тот же день. Фараон вскинул глаза:

– Ты уверен?

– Как в том, что вижу перед собой Единственного. Да и сама царица почувствовала это раньше, чем обратилась ко мне.

– Может родить сына?

Пенту пожал плечами:

– Пока неизвестно.

Эхнатон бросил единственное слово:

– Беречь!

Кийе перешла на особое положение. Даже сам Эхнатон стал ходить к ней реже, чтобы не повредить плоду. Оставалось только ждать ответ на вопрос: сын или дочь?

Отношения между пер-аа и Нефертити стали еще прохладней. Он уже открыто появлялся перед придворными рядом с Кийе, одевавшейся и державшей себя, как положено царице. Нефертити в таких случаях норовила держаться подальше. Эйе не мог понять: она уступила мужа без боя?

И только синяя корона Главной царицы все еще была на голове у красавицы Нефертити.

Никто не знал, сколько слез пролила царица в своей спальне, сколько передумала. Нефертити вспоминала и вспоминала их с Аменхотепом (она мысленно все чаще называла мужа прежним именем) счастливые годы, их любовь и нежность, заботу о дочках и мечты о прекрасном городе. Теперь все это ему не нужно, новой царице безразличны все устремления фараона, ей нужно стать Главной царицей. Если Кийе родит сына, то одну из царевен ждет незавидное будущее – стать женой этого мальчика, чтобы тот мог получить трон.

А что ждет саму Нефертити? Она понимала, что, как только снимет синюю корону, исчезнет совсем, соперница не позволит ей находиться рядом с мужем и девочками. Кийе не из тех, кто терпит соперниц рядом. Что тогда? Жить в гареме взаперти или уйти в новый строящийся дворец?

Но оказалось, что и дворца Нефертити тоже не видать.

Рабыня Ранита не могла прийти в себя после ночных ласк, Сенет был так горяч… Как жаль, что он раб! Девушка понимала, что совершает недопустимое, что может забеременеть и тогда вместо царских покоев окажется где-нибудь даже не на задворках, а попросту в ткацкой мастерской или в поле. А Сенета отправят еще дальше. Но остановиться не было сил, чувство опасности придавало ласкам особый привкус.

Ранита так задумалась, что не замечала ничего вокруг, двигаясь, словно во сне. Она и правда очень хотела спать.

Очнуться заставил окрик старшей служанки, которой подчинялась девушка:

– Ранита! Ты с ума сошла? Спишь?!

Рабыня вздрогнула и быстро полила из кувшина, который держала в руках, землю в горшке. И тут же в ужасе замерла. В двух горшках были посеяны просо и овес, которые царский лекарь полил мочой беременной царицы, чтобы узнать, кто родится – мальчик или девочка. Скоро что-то взойдет, если первым будет овес, значит, пер-аа дождался наконец наследника. Ранита совершила страшное – задумавшись, она плеснула на будущие ростки горячей водой! Теперь в этом горшке вряд ли что-то взойдет вообще…

У девушки от испуга остановилось дыхание, теперь ей не то что скотного двора не видеть, но и самой жизни вообще! Царица Кийе не из тех, кто жалеет рабов, тем более в таком важном случае.

Из ступора Раниту вывел второй окрик:

– Ранита, да ты что, больна, что ли?!

От ужаса содеянного девушка действительно заболела, причем настолько сильно, что ее отправили к рабыням на задний двор, рядом с беременной царицей не могла находиться больная рабыня.

Прошло время, наступил день, когда в одном из горшков пробились ростки. Конечно, они чуть припозднились, но ведь взошли же! Пророс овес, его росточки проклюнулись сквозь черную, щедро удобренную илом и обильно политую землю, в то время как в горшке с просом не было и намека на всходы. Это означало мальчика! Все предыдущие разы в случае царицы Нефертити первым послушно всходило просо.

Увидев всходы, жрец поспешил к царице Кийе. Та привычно нежилась по утрам и выходила из своих покоев поздно, а то и не выходила вовсе. Пока вокруг нее не было особой шумихи из-за беременности, за годы, прожитые фараоном с Нефертити, к беременности царицы успели привыкнуть, потому и на Кийе мало обращали внимания.

Жрец нес горшочек со всходами, как величайшую ценность. Служанке у входа в спальню царицы не пришлось ничего объяснять, все поняла и без слов, ахнула:

– Сын?!

Жрец важно кивнул, словно заслуга в зачатии именно наследника принадлежала ему, а не фараону. Пав ниц перед царицей, он изо всех сил старался не уронить драгоценную ношу, чтобы не повредить всходам.

Кийе не стала слушать приветственных слов, вскочила, подбежала к жрецу, лежавшему на полу, выхватила горшочек. Ее голос дрогнул от волнения:

– А… а во втором?

– Пока ничего, царица, живи вечно вековечно…

Глаза Кийе загорелись огнем, грудь взволнованно вздымалась, рука сжалась так, что ногти впились в ладонь:

– Теперь моя власть, Нефертити!

Оглянувшись на жреца, который сделал вид, что ничего не слышит, она усмехнулась:

– Иди! Тебя наградят. И можешь не скрывать новость.

Жрец все понял как нужно, через час весь дворец знал, что у царицы Кийе будет сын.

Конечно, новость донесли и фараону. Эхнатон долго смотрел немигающим взглядом на чади, потом мотнул головой и вдруг ринулся в покои царицы. Он шел столь быстро, что придворные едва успевали падать ниц при приближении Единственного. Глядя вслед почти бегущему фараону, царедворцы ужасались: что могло произойти?! Но за Эхнатоном, обливаясь потом, вприпрыжку несся сияющий чади, это успокаивало.