Наталья Павлищева - Дом Счастья. Дети Роксоланы и Сулеймана Великолепного Страница 27

Сулеймана в молодости миновала эта беда – необходимость приказывать душить шелковыми шнурками родственников, неужели придется делать это в старости?

Он стонал, понимая, что придется. Рустем-паша думал, что стонет от боли в ноге, старался оградить от остальных, чтобы не докучали, но вопросов не задавал.

Время шло, и это не на пользу Сулеймана, из Коньи стали приходить сведения, что Мустафа уже открыто обсуждает, мол, султану пора на покой, мол, приехать-то приехал, а сидит в шатре, не в силах двинуться, ноги отказывают.

Сулейман понимал, что чем дольше тянет, тем больше будет таких слухов. Однажды вдруг вспомнил:

– А где австрийский посол, он же за нами следом ехал?

Рустем-паша отвел глаза, это очень не понравилось, почти закричал:

– Отвечай, когда спрашиваю!

– Он… Повелитель, он в Конье.

– Что?!

– Он в Конье у шехзаде Мустафы.

И снова потемнело в глазах, в висках застучало. Это не просто разговоры о том, что султану пора на покой, это уже действие. Посол приезжает прямиком к будущему султану, минуя нынешнего?

Но все решил приход человека из Манисы…

– Повелитель, человек из Манисы… он твердит, что что-то знает о шехзаде Мехмеде…

В другое время и внимания бы не обратил, уже оттащили бы наглеца, посмевшего докучать, но тут почему-то кивнул:

– Пусть войдет.

Старик подполз под очи султана, как полагалось – смиренно, терпеливо ждал разрешения говорить. Но сразу попросил, чтобы наедине.

– Говори, дильсизы тебе не помеха.

Огромные, черные, немые дильсизы внимательно следили за каждым жестом старика и султана одновременно, готовые накинуться, искромсать в куски. Старик с опаской оглянулся на великанов, но все же заговорил.

Он рассказал, как десять лет назад вез своего больного оспой родственника в Манису, а потом родственника забрали, и вдруг заболел шехзаде и никто больше.

– А почему ты не умер?

– Повелитель, я в детстве болел оспой и выжил.

– Кто приказал привезти больного?

– Мутамир-эфенди, Повелитель.

– Почему ты пришел?

– Мне жить недолго, не хочу предстать перед Аллахом, не повинившись…

Жест султана не оставлял дильсизам сомнений. Старик задергал ногами, хотя и ожидал смерти, но готов к ней не был, ведь даже человек, сам затянувший на своей шее петлю, дергается, почувствовав последний миг.

Когда тело старика утащили, в шатер вошел Рустем-паша:

– Повелитель, он сказал что-то дурное?

Сулейман вскинул на зятя усталые глаза, в которых, казалось, собралась вся вселенская скорбь:

– Он рассказал, как погиб шехзаде Мехмед.

– Как?

Вырвалось невольно, не должен бы Рустем-паша задавать такой вопрос, промолчать бы ему, но не сдержался.

– Ему привезли больного оспой. Мутамир-эфенди привез.

Рустем не знал, кто такой Мутамир-эфенди, а потому промолчал.

– Я уеду в Эрегли. Вызовешь сюда шехзаде Селима и шехзаде Баязида, а ко мне шехзаде Мустафу. Мустафу без войска, передашь – поговорить хочу.

Рустем-паша только склонился, отступая к выходу. Султан вдруг усмехнулся:

– Мутамир-эфенди был наставником у Мустафы. Недолго… Завтра 6 ноября…

Рустем-паша помнил, что это день рождения самого султана, но и день смерти шехзаде Мехмеда, тогда кто-то словно нарочно подгадал гибель сына в день рожденья отца.

– Уезжай в Аксарай, чтобы завтра тебя здесь не было.

Рустем понял, что завтра случится что-то важное и страшное. Может, зря он отправил письмо султану, надо было разобраться с шехзаде Мустафой самому? Только как, если наследник не подчинялся сераскеру похода ни в чем?

Мустафа, услышав о вызове к султану для разговора, усмехнулся: чует старик, что его время кончается. О чем будет говорить? Попросит не убивать ублюдков ненавистной ведьмы? Можно дать такое обещание, от него не убудет. Пусть Сулейман уходит с трона с миром.

И понял, что лжет сам себе, ибо не может быть никакого мира между тем, кто обладает властью, и тем, кто эту власть ждет. Когда-то его прадед Мустафы султан Баязид, которого собственный сын Селим сверг с престола, заставив отречься в свою пользу, а потом предложил просто жить в Стамбуле, сокрушенно ответил:

– Двум клинкам в одних ножнах не бывать.

Верно ответил, даже уехав в Эдирну, туда не доехал, новый султан Селим предпочел видеть могилу отца вместо его укоризненного взгляда. Не может быть мира между Мустафой и Сулейманом, потому что один стар, но на троне, а второй молод и желает на трон сесть. Судьба навсегда противопоставила их друг другу, сделав отцом и сыном, султаном и наследником. Со дня рождения и до смерти одного из них сделала смертельными врагами. Они могли сколько угодно любить друг друга, но знали, что придет тот день, когда столкнутся в борьбе за власть. Если, конечно, смерть не заберет одного из них пораньше.

Мустафа ждал, много лет ждал, давно был готов и давно жаждал этой власти. Его с детских лет воспитывали в понимании, что единственное препятствие к трону – отец. Это была главная ошибка валиде – именно она доверила воспитание внука янычарам, которым вовсе не нравилось слишком долгое ожидание, а уж проклятую ведьму Хуррем янычары вовсе терпеть не могли.

Мустафа ничего не имел бы против отца, мальчиком любил его, восхищался воинской доблестью, удачливостью, разумом и образованностью. Сулейман Великолепный оправдывал свое прозвище, и Кануни – Законником – он тоже был. Если бы не Хуррем и ее дети… И снова Мустафа понимал, что лжет сам себе. Сыновья Хуррем после гибели Мехмеда вовсе не соперники старшему шехзаде, а вот препятствие в виде зажившегося отца – да.

Султан Селим освободил место сыну вовремя, Сулейман стал султаном в двадцать пять лет и правит уже очень долго, слишком долго. Ужасней всего, что Мустафа просто убрать с пути отца не может, как бы ни болел султан, но он все еще султан. Выход один – отречься. И отправиться в Эдирну, вслед за своим отцом и дедом вдруг скончавшись в Чорлу?

Мустафа вдруг понял, что готов к этому, долгие годы ожидания приучили его к мысли, что если отец заживется на свете, то ему придется помочь покинуть этот мир. Он вовсе не был кровожаден, но жизнь не оставляла выбора. Добровольно султан власть не передаст, придется его заставить, Мустафа был готов совершить переворот, понимая, что армия поддержит того, кто сильней, так бывало всегда. И теперь был готов решить судьбу отца после переворота.

Ему скоро сорок, пора править, а не ждать правления, не то подрастет собственный сын, который пока мал, и не успеешь оглянуться, также потребует свое.

Мустафа приехал в Эрегли спокойный, уверенный в себе, многие смотрели на шехзаде восхищенно: хороший наследник.

Видно, наступление скоро, потому что султан сам вдруг примчался, правда, потом сидел без дела две недели, наверное, все обдумывал. А вот теперь вызвал к себе шехзаде Мустафу. Может, решил заменить сераскера? Правильно, во главе похода должен стоять будущий султан, а не этот босняк-выскочка. Это беда Повелителя, вечно он приближает к себе безродных рабов.

Шехзаде шел по лагерю султана, ловя на себе любопытные и восхищенные взгляды, и думал, как смотрели бы, объяви он вдруг, что уже стал султаном? Здесь, может, и не очень обрадовались, а вот в Конье янычары ревели бы от восторга.

Зачем звал отец? Может, хочет предложить возглавить поход? Это Мустафе ни к чему, срывался договор с Тахмаспом, значит, следовало скромно отказаться, дав понять, что способен на большее, нежели просто гонять персидского шаха по его землям, и удалиться в Конью. А там…

В шатер султана вошел тоже спокойно, прямой, вальяжный, знающий себе цену. Он был готов лишь склонить голову перед Повелителем, но не кланяться, и от этого первого движения многое зависело. Если согнется у всех на виду, значит, будет сидеть в ожидании еще долго. А вот если сейчас пересилит также на глазах у приближенных султана хотя бы взглядом, то сумеет победить и в остальном.

Мустафа был уверен в себе, знал, что сможет соблюсти ту тонкую грань, которая покажет всем, что сын хотя и послушен воле отца, но должен уже править вместо него.

Никаких придворных в шатре не было, только в углах темные силуэты дильсизов. Значит, беседа будет наедине? Султан хочет сначала попросить за своих младших сыновей? Да пусть просит, не жаль. Мустафа не собирался оставлять им жизнь, но для спокойствия султана готов обещать сделать это. Потом нужно будет построить пару мечетей, чтобы искупить грех обмана.

Шагнул вперед, как и намеревался, слегка склонив голову перед сидевшим на походном троне Повелителем. Сулейман медленно вскинул на сына глаза…

Сулейману нелегко дались недели пути из Стамбула в Аксарай и сюда в Эрегли. Не из-за больной ноги, не из-за многолетней усталости, стоило сесть в седло – забывал хотя бы на время о болезнях и возрасте, правда, тот быстро напоминал о себе. Еще тяжелей были дни раздумий, пока не принял решение…