Ольга Погодина-Кузмина - Герой Страница 29

Путь мой лежал через Киев, где оказался я в ноябре 1917 года, и недолгое время я был приписан к 1-й гвардейской кавалерийской дивизии, которой командовал генерал Богаевский. Бесславный ее конец описан другими участниками тех событий. Украинская полушляхта, вечные предатели России, сыграла немалую роль в нашем поражении. Большевистская власть укреплялась кровью и щедрыми посулами, которые не собиралась исполнять. Обманутый народ, руководимый мерзавцами и фанатиками, встал на защиту своих же палачей.

В Киеве я встретил Ирину, мою будущую жену, которую любил уже давно и, как мне казалось, безнадежно. Многие из либерального лагеря бежали за границу, надеясь пересидеть большевистскую смуту. Я же от отчаяния решил отправиться на Дон вслед за Богаевским. Земля горела под ногами, одной надеждой казалось создание Добровольческой армии. Мы наивно пытались повернуть маховик Истории вспять.

Вместе с малочисленным отрядом Богаевского Новый 1918 год я встретил в Ростове. Боестолкновения большевистских банд и казачьих отрядов уже перерастали в кровопролитную войну с применением артиллерии. События катились стремительно. В городах, занятых Советами, начинался красный террор. Уже пошли расстрелы дворянства, духовенства, офицеров и их семей, которые позже станут массовыми. Мы понимали, что красную гидру задушить может лишь объединение всех здравомыслящих сил. Но их-то почти не осталось. Кровоточащую, обессиленную, лежащую в тифозном бреду империю рвали на части ото всех границ, словно древнюю мученицу, приговоренную к казни через четвертование.

На Ростов и Новочеркасск наступали прираставшие численностью красные силы. Для всеобщей справедливости большевики обещали солдатам раздать плодородные кубанские земли, и бывшие дезертиры охотно шли грабить казачество с «Интернационалом» вместо походного марша. Наши силы были разобщены. В начале февраля мы оставили Ростов и пошли на Екатеринодар для соединения с отрядами атамана Каледина. Первый Кубанский поход Добровольческой армии! Но войска наши можно было назвать армией разве что в насмешку. Нас было не более четырех тысяч офицеров, юнкеров, кадетов и студентов, кое-как обученных и не обстрелянных. Ударную силу могли составлять только Корниловский и Георгиевский полки, три офицерских батальона и кавалерийский дивизион. Прикрытие огнем осуществляли две артиллерийские батареи, составленные преимущественно из юнкеров артиллерийских училищ.

Штаб Богаевского, к которому был прикомандирован и я, уничтожив все канцелярские описи и погрузив кое-какие вещи на два штабных автомобиля «руссо-балт», выступили из Ростова 9 февраля. За нами шел обоз, который составляли санитарные кареты, подводы со снарядами и провиантом. Были и гражданские повозки с беженцами. Помню еврейскую семью – старик в черной шляпе, его жена, две дочери и слепой юноша-скрипач. Помню телегу, тяжело нагруженную домашним скарбом, везшую какие-то узлы, корзины, стулья и даже, кажется, зеркальный шкаф. Помню полкового священника, который распоряжался раздачей хлеба. Доведенные до предела отчаяния, гонимые, преданные своим народом, мы шли неведомо куда, чтобы продолжить бороться за спасение поруганной, истерзанной Родины.

Это был грандиозный обвал всего устройства русской жизни. Мы шли все вместе, не различая ни классов, ни сословий, ни языка, ни веры. Но каждый, кто чувствовал себя русским человеком, был с нами. За Россию, во имя России… Словно огонь и камни в катящейся лаве, в эти дни на русской земле смешались добро и зло, ложь и правда, жертвы и палачи. Ужас гнал людей в ледяную степь, словно в память о Великом переселении народов. И каждый мыслящий человек на нашей стороне разлома искал ответа на один вопрос: «Отче, за что наказуешь детей своих?» Мы еще надеялись, верили и молились. Но этот путь для лучших из нас стал последним. Его назовут Ледяным походом.

В первые же дни пути наши автомобили, попав в глубокий снег, застряли и никакие усилия не помогли их освободить. К тому же топливо было на исходе, и машины пришлось бросить. Шли пешком, пока не удалось отбить лошадей. Мы продвигались по мерзлой степи от станицы к станице, везде встречая красные банды. Была окончательно потеряна надежда взять контроль над железной дорогой. На станции Е-ской большевики захватили предназначенный нам груз снарядов.

Путь наш пролегал мертвой петлей, которую после вычертят на картах как знак бесконечности. К началу марта мы узнали, что казаками оставлен Екатеринодар. Известие о том, что большевики подписали позорный сепаратный мир, прибавило нам горечи, ожесточения и храбрости. Не было иного выхода, как идти на штурм Екатеринодара, где засели красные комиссары Автономов и Сорокин с армией в двадцать тысяч штыков. А наше пополнение составили только два небольших офицерских отряда, присоединившихся к нам у станицы Лебединая.

События тех недель частично стерлись из моей памяти, частично перемешались с поздними обстоятельствами службы в осажденном Крыму, но тот день Ледяного похода я помню довольно отчетливо. Возможно оттого, что фатальная предрешенность судьбы, в которую я верил и прежде, исполнилась на моих глазах. Тогда же я окончательно утвердился в мысли, что люди служат пешками в игре могущественных высших сил и постичь конечный замысел нам не дозволено, по крайней мере в этой жизни.

В день выступления, 15 марта, всю ночь лил дождь, но утром установилась ясная погода. Мы вышли из станицы, не зная, когда еще предстоит ночевать под крышами, в тепле – до Екатеринодара было два дня пути. Впереди шел авангард – дозорные текинцы на лошадях, пеший офицерский полк под командой генерала Маркова. За отрядом офицеров тянулся обоз – санитарные повозки с ранеными, телеги с гражданскими. Генерал Алексеев вез сундук с армейской казной, при нем состояла конная охрана. Рядом с телегами пешком шли юнкеры и студенты. В арьергарде – наш Партизанский полк под командой Богаевского. Две пожарные телеги тащили легкую пушку и ящики с боеприпасами.

С утра светило солнце, но часам к десяти погода неожиданно резко испортилась. С неба хлынули потоки холодной воды, которая пропитывала насквозь шинели, текла острыми струйками за воротник. Движение наше замедлилось. Усталые лошади скользили и вязли на глинистой дороге, люди тяжело волочили ноги в разбухших сапогах, облепленных грязью. К полудню задул степной ветер, посыпал снег, началась пурга. Затем ударил сильный, двадцатиградусный мороз. Промокшие шинели обледенели, мы стучали зубами от холода, помню, мои усы и волосы под башлыком покрылись ледяными сосульками. Раненые уже не стонали. Мы штыками освобождали их от ледяной корки, но многих уже нельзя было спасти. Было чувство, будто сама природа хотела помешать этой братоубийственной войне. Но выхода не было. Мы шли и шли по кубанской степи. По сплошному царству ледяной воды и жидкой грязи. Там, у переправы через небольшой приток реки Кубани, я встретил своего давнего товарища, штабс-ротмистра Андрея Петровича Долматова.

Купеческий возок покосился под грузом поклажи. Хозяин и двое добровольцев в студенческих тужурках пытались приподнять заднюю грядку и поставить на место отскочившее колесо. Мохнатый мерин, запряженный в жидовскую бричку, наткнулся боком на возок, присел, метнулся в сторону, натянув постромки. Долматов словно в медленном сне видел, как с брички падают заледеневшие узлы, лампа с абажуром, скрипичный футляр. Пешие добровольцы обходили затор, но телегам пришлось остановить движение. Звучали ругательства. Слепой юноша пронзительно кричал и ощупывал тонкими пальцами мерзлую глину. Долматов соскочил с коня, поднял и отдал скрипачу футляр. Тот прижал его к своей обвязанной дырявой шалью груди, словно нянчил ребенка.

Впереди виднелся уже поворот небольшой реки, окруженной зарослями орешника. Оттуда слышались винтовочные выстрелы, вызвавшие суету в обозе.

– Сестра, кто это стреляет? Почему обоз стал? Сестра! – окликал с телеги раненый.

– Красные впереди. Ничего, миленький, не бойся, – отвечал женский голос.

– Женя! Женя! Застрели меня! Женя, я прошу тебя, застрели меня! – кричали из другой санитарной повозки.

Выстрелы раздались совсем близко. Отупевшие от холода и страха юнкеры бросились бежать, натыкаясь друг на друга, на телеги и вещи. Из арьергарда прискакал закутанный в башлык офицер на белой в яблоках лошади. Он чуть не наехал на купца и помогающих ему добровольцев. Хрипло и грубо выругался.

– Не армия, погорелый театр! Чего застрял, ватнозадый? Проезжай!

– Колесо слетело, ваше благородие…

– А куда ты столько добра навалил?

– Так имущество… Годами наживали.

– Сбросить вещи! – коротко приказал офицер, и студенты с готовностью начали скидывать с возка узлы и сундуки. Толстый купец поймал офицера за стремя.