Ольга Погодина-Кузмина - Герой Страница 30

Выстрелы раздались совсем близко. Отупевшие от холода и страха юнкеры бросились бежать, натыкаясь друг на друга, на телеги и вещи. Из арьергарда прискакал закутанный в башлык офицер на белой в яблоках лошади. Он чуть не наехал на купца и помогающих ему добровольцев. Хрипло и грубо выругался.

– Не армия, погорелый театр! Чего застрял, ватнозадый? Проезжай!

– Колесо слетело, ваше благородие…

– А куда ты столько добра навалил?

– Так имущество… Годами наживали.

– Сбросить вещи! – коротко приказал офицер, и студенты с готовностью начали скидывать с возка узлы и сундуки. Толстый купец поймал офицера за стремя.

– Помилосердствуйте, ваше высокоблагородие! Имущество! От красных спасаемся!

Долматов вглядывался в знакомую фигуру офицера. Особая, надменная посадка в седле, хрипловатый резкий голос – он не мог ошибиться. Всадник развернул лошадь.

– На что тебе в аду сундуки? Там своего топлива хватает!

– Иван Карлович? – окликнул Долматов.

Офицер быстро взглянул в его сторону, натянул поводья, узнал. Соскочил с лошади и застыл, глядя в лицо Долматову. Из-под заиндевелого башлыка, из-под светлых бровей, покрытых инеем, смотрели растерянно голубые глаза, теперь казавшиеся теплыми от внезапной душевной боли. Андрей Петрович знал, что фон Ливену, как и ему, на мгновение пригрезился солнечный день, берег озера, пикник офицеров. Две девушки в летних кисейных платьях, взволнованная радость влюбленности. Как, для чего неведомая сила отняла у них обещание счастья и бросила на гибель в ледяную степь?

Офицеры крепко, по-братски, обнялись. Ливен сообщил, что идет с отрядом Богаевского, Долматов кратко рассказал о бое у станции Е-ской, о ранении и случайном спасении.

– Присоединился к частям три дня назад, в Лебединой.

Лошадей распрягли, застрявшую телегу оттащили в сторону, обоз медленно тронулся. Купец с женой остались хлопотать над своими узлами. От реки снова раздались выстрелы, по обозу прошла перекличка. Долматов и фон Ливен направили коней к головным частям.

Холод пронизывал до костей, пахло вечерней сыростью из лощины. Напитанная дождем и подтаявшим снегом речка быстро несла свои мутные воды. Передовой отряд офицеров стоял в раздумье у разрушенного моста.

– Ваше превосходительство, лазутчиков споймали! – крикнул, подъезжая, дозорный казак. – В кустах сидели, шаромыжники, с винтовками…

Подвели двух людей в обтрепанной, промокшей одежде. Один, с черной курчавой бородой, в кудлатой шапке, стоял с обреченным видом, глядя в землю. Другой, хромой, кривобокий, в полинялой солдатской шинели, поглядывал на офицеров с притворным испугом. Казак толкнул его в спину прикладом, он затараторил с лакейской угодливостью, проглатывая слова:

– Братцы, да какие ж мы лазутчики! Ваше благородие! Я инвалид, на австрийском фронте раненный, братцы! Я газами отравленный, ваше превосходительство!.. Сами от красных бежим!

– Откуда бежите? Кто вас распустил, дезертиры?! – оглянувшись на генерала, гаркнул казачий есаул. – Где ж вы, сиволапые, винтовки взяли?

Долматов смотрел в лицо мужичка, одутловатое и серое, как очищенная картофелина. Тот тревожно поводил округлыми, смышлеными глазами. Тьмы и тьмы таких же дезертиров теперь блуждали по улицам русских городов, лежали на папертях, плясали в кабаках. Быстро же они, солдаты из народной сказки, обратились в бесовских прислужников. Или им все одно, какой правде служить – лишь бы чуять за хозяином силу? Что она, кто она, эта новая сила?.. Андрей Петрович вспомнил, что уже однажды думал эту мысль и где-то видел уже это лицо-картофелину, всё составленное из окружностей.

Корнилов, поеживаясь от сырого ветра, проговорил негромко:

– Пусть зайдут в воду… Посмотрим, есть ли брод.

Лазутчиков подтолкнули к воде.

– Да как же, ваши благородия, – заныл, запричитал хромой. – Вода-то ледяная! Мы ж тут околеем! Разве креста на вас нет?..

Штабс-ротмистр вспомнил имя солдата – Ефим. Ефим Щепкин. «Тульские мы…» Где они встречались, отчего запомнились лицо и имя? Австрийский фронт? Госпиталь? Рига? Новочеркасск?

Мужик с курчавой бородой обреченно шагнул с глинистого берега в воду, ломая невидимую корку едва намерзшего льда. «Какие там, на другом берегу, густые заросли лозы и камышей, – мельком подумал Долматов. – Как просто спрятаться, даже большому отряду». Хромой все вертелся, скулил как ушибленный пес:

– Да что ж это, ваши благородия! Братья-казачки! Вместе же кровь проливали… За царя и отечество!

Фон Ливен соскочил с лошади, наставил на солдата револьвер.

– Сказано тебе, каналья, – в воду!

Долматов испытал странное чувство, будто с ним уже происходило все то, что повторялось в эту минуту. Как солнечный просвет в облаках, перед ним вдруг развернулась картина прошлого – ясный день, берег озера. Солдат, офицер, револьвер в протянутой руке. Нет, кажется, в тот раз был браунинг.

Что это за игла, которая насквозь прошила время, чтобы вновь поставить друг против друга двух ничем не связанных людей, судьба которых отчего-то вновь соединялась с жизнью ротмистра Долматова? Чью волю исполнял каждый из них? Притворно простодушное лицо Ефима внезапно покривилось, вытянулось в морду, заросшую сивым волосом. «Узнал, запомнил, – понял вдруг Долматов. – И не простил. И вот отсюда, из семян обиды и тысячи таких обид, которые мы совершили вольно и невольно, и родился весь этот хаос».

Мысль, как и чувство, материальна. Из наших чувств и мыслей составляется поток энергии, который может созидать и сокрушать Вселенную. Мы связаны единым полем страхов, вожделений, ненависти и любви. Из нашего страха рождаются духи войны, наша ненависть пробуждает стихийные разрушения. Упорядочить мир может только терпение, верность и доблесть. Озарить его гармонией может только любовь.

История перемолола нас в жерновах страданий, но там, в кубанской степи, на дне оврага у мутной речки, мне открылись вещи, которые до сих пор составляют мой символ веры и оправдание жизни. Мир не стоит без праведника, способного возвыситься над человеческими слабостями и показать другим пример душевной твердости. И прежде и после я встречал людей великодушных, честных, верных слову. Но штабс-ротмистр Долматов, спасший мою жизнь ценой своей жизни, навсегда останется для меня образцом доблестного и деятельного воина, истинного рыцаря, которые еще существовали в те времена. Теперь, когда на смену аристократии пришла власть денег, а вместо Бога и царя людьми стала править банкнота, верность своему слову почитается наивной и вызывает лишь насмешку. Для нас же кодекс чести был и останется единственным точным мерилом качества человеческой души.

Обоз наш, двигавшийся на Екатеринодар, задержала разрушенная переправа. Были пойманы два вражеских лазутчика и направлены в воду для поисков брода. Мы не заметили, как под прикрытием кустов к противному берегу подошел красный отряд. Как только пленные оказались на середине речки, раздались взрывы. Начался артиллерийский обстрел нашего беззащитного на открытом холме обоза. Гражданские, а с ними и студенческий батальон бросились кто куда, полезли под телеги. Красные подтащили к самому берегу пулемет и начали поливать обоз сплошным огнем.

Помню, как в ледяном воздухе громко звучали разрывы шрапнели, как плыли над оврагом бело-розовые облака от взрывов. Снаряд попал в телегу с ранеными, бились на земле упавшие лошади. Началась паника, слышались беспорядочные крики. Это была самая гибельная минута нерешительности, когда требуется организовать отступление или принять бой, но командиры не отдавали приказа. Мы не знали численности отряда противника, к тому же перед нами лежала водная преграда.

Помню, как, пытаясь защитить раненых, отец Вадим в своей черной рясе встал на берегу и закричал на другую сторону:

– Опомнитесь! Что творите вы?! Мы – один народ, одна вера, одна душа!.. Где брат убивает брата, там нет Бога!

Батюшку срезала пулеметная очередь. Нужно сказать, что простые, малообразованные священники проявляли тогда истинные чудеса христианского мученичества. Духовенство истреблялось с особой лихостью теми же рабочими и крестьянами, которые прежде заполняли церкви по праздникам.

Нас расстреливали почти в упор, всех ожидала гибель. Но вдруг я услышал за спиной полковой горн. К реке скакал галопом отряд – это Долматов поднял кавалеристов в атаку. Отчаянный рейд, который в условиях новой войны казался утопией, тогда спас всех нас от неминуемой гибели.

Конница бросилась в воду, я на своей лошади последовал за ними, увлеченный горячечным и вполне безнадежным предприятием. Лошади чудом перескочили речку, только немногие увязли копытами в иле. Пулемет замолчал. Небольшой, как стало понятно на том берегу, отряд красных был разбит за считаные минуты. В пылу атаки догоняли, добивали врага. Лошадь подо мной пала. Долматов тоже соскочил с коня. У меня в револьвере кончились патроны. Рубили шашками, сражались врукопашную.