Светлана Кайдаш–Лакшина - Княгиня Ольга Страница 29

Порсенна скривился, и Ольга обеспокоилась, что от этрусков он уже не вернется к христианам. Но история с поджогом его тоже сильно задела.

— Видишь, все боги спокойно в язычестве уживаются, а христиане никого не терпят, кроме своего,.. Они ненавидят всех других богов, и поэтому язычники ненавидят христиан. Знаешь, как воспринимали их в Риме? Как новую расу людей, у которой нет ни родины, ни старых традиций, и они столь бесстыдны, что гордятся общим презрением. Хотя, конечно, христиане проповедовали покорность властям и в своих подземных храмах — совсем как у тебя в Киеве! Да, да, я знаю, кроме церкви Ильи, они собираются еще в пещерах и там служат своим богам.. Так вот, они молятся за мирное царствование любого властителя, где они живут, за его дружную семью, победоносную армию, покорных подданных, вот вы, князья, и обманываетесь. Они лицемеры, они потом пожирают все…

Ольга не прерывала старика, с удивлением отметив, что голова его не седеет, вот только лицо стало совсем морщинистым. Ей было тяжело его слушать, но она знала, что Порсенна любил князя Игоря, любит Святослава, предан ей… Предан? Да, да.

— Знаешь ли, княгиня, что во всех христианских книгах, столь покорных власти, есть только одно исключение, возможно, что именно оно стоило жизни Риму… Я никогда не мог равнодушно думать о его гибели и всегда собирал, пока жил в Константинополе, все свидетельства о тех, кто проклинал Рим — И тем его погубил. О, эти тупые римляне, они не понимали силы слов, они забрали себе так много богов из разных земель, что уже в них путались и слова не различали: кто говорил с любовью, а кто со злобой — им было все равно… Только этруски это понимали, и поэтому они до конца держали при себе этрусков гадателями, но римлянам нельзя было объяснить, как опасно проклятие…

Ольга вспомнила старуху–древлянку и поскорее отогнала это воспоминание.

Порсенна опять встал со скамьи и вытянул вперед одну руку:

— Рим прокляли еврейские сивиллы[139] после падения Иерусалима в 76 году. Войска императора Тита взяли и разрушили город, думая, что одержали победу…

Старик неожиданно обратился к княгине совсем по–детски:'

— Ты знаешь, как трудно представить себе, что будет даже на следующий день нашей жизни, проснешься ли, не будешь ли убит врагами… Так вот — несчастный Тит не знал, какую погибель он устроил Риму… Да не только Риму. Вот у тебя уже давно живет еврейская община — еще князь Игорь разрешил ей устраиваться в Киеве. Поговори с любым из нее — они тебе расскажут о Тите, о взятии Иерусалима подробнее, чем ты помнишь взятие Искоростеня.

Весь древний мир слушался сивилл — дельфийскую Аполлона, Кумскую. Много их было, но все они предсказывали, а еврейские — проклинали. Еврейские сивиллы из Александрии и других восточных городов, взяв обличье христианское, не переставали проклинать Рим. Они проклинали богатых римлян, они называли Рим злым городом, причинившим миру слишком много страданий. Они уверяли, что Рим погибнет, что он будет разрушен. Они мечтали присутствовать при этом разрушении Рима, они с наслаждением описывали свое торжество, когда они увидят дымящиеся развалины римских храмов, дворцов, улиц, поверженные статуи, убитых воинов, граждан, женщин, детей… И что же? Все, все сбылось, все проклятия воплотились — воплотились, стали плотью. Слова сгустились и стали бродить по улицам, поражая всех смертью…

Нашествие Алариха, спустившегося с Балкан, было страшным. Рим был взят 24 августа 410 года, Аларих был христианин и многое пощадил в городе. Знай, княгиня, что пройдет после этого полторы тысячи лет и снова будет взят и разрушен неведомый нам с тобой Рим[140]… И через тысячу лет тоже падет Рим, только мы с тобой даже не узнаем названия этого Рима[141].

В истории срок полтысячи, тысячи, полторы тысячи лет, но кто может их считать? Только боги, но они не говорят смертным их судьбы. Да вот иногда священные куры могут проговориться…

— Странно, что это говоришь ты, предсказатель и жрец, — сказала княгиня.

Порсенна опустил голову почти виновато:

— Я больше историк, чем жрец. Поэтому я тебя предостерегаю против христианства. Я знаю, что ты его приняла, но не смущай народ. Это принесет ему только вред. Когда еще римские императоры преследовали христиан, то христиане уверяли всех: если бы чтили единого Бога, то не было бы в империи никаких раздоров, прекратились бы войны и перевороты, потому что люди были бы связаны любовью к Богу и друг к другу, жили бы как братья, довольствовались бы малым, не было бы разбоев, воровства и убийств. Начался бы золотой век! И что же? Великий Константин принял христианство, но войны не кончились, а между людьми не воцарилась любовь. Ваш святой Августин написал сочинение о взятии Аларихом Рима — «Государство Божие», он уверяет, что язычники страшнее христиан и в Троянскую войну убивали более жестоко, чем теперь. Аларих не грабил церкви и пощадил людей, там укрывшихся. А в Трое? Царь Приам был убит у алтаря, и в храмах держали пленных.

Конечно, у христиан есть чем привлечь — они обещают вечную жизнь, но какую скучную делают жизнь из нашей земной, повседневной, лишают ее радостей, запрещают бои гладиаторов, бег колесниц, поэтому даже христиане становятся язычниками, чтобы вкусить наслаждений этого мира!

— Скажи, княгиня, зачем жить нам на земле, если не радоваться жизни? — и Порсенна прикусил губу. Ольга знала, что это означало у него признак сильного волнения, но вдруг подумала, что ничего не знает об этом человеке, не знает, кого он любил до них, пока не попал сюда, почему не обзавелся семьей. И были ли у него когда‑нибудь дети?

Ольга с волнением смотрела на старика, не в силах вымолвить ни слова. И Порсенна тихо прошептал: «Мою жену и двух дочерей еще в Италии захватили и увезли пираты, и с той поры я только вспоминаю о них!..»

Слезы выкатились из его глаз и исчезли в морщинах.

Ольга была взволнована, ей хотелось утешить Порсенну, сказать ласковое и утешающее слово. Она чувствовала, что и сама вот–вот расплачется.

Порсенна быстро овладел собой:

— Прости, княгиня… Я очень расстроен, что увидел такое зрелище в Киеве… Мне стало страшно, признаюсь тебе, внезапное видение всех поверженных богов вдруг пронзило душу нестерпимой болью. Я увидел, что и Киев может погибнуть… как Рим.

Внезапно па этих словах луч солнца упал на стол и отразился сиянием, будто огонь вспыхнул, на лезвии ножа.

— Вот видишь, Порсенна, — сказала Ольга ласково, — все будет хорошо. И боги, — она запнулась, — и Бог не допустит этого…

Порсенна улыбнулся:

— Наконец, княгиня, я понял, что такое Царь–Солнце бедного императора Юлиана, который решил вернуть людям язычество, отвратив их от христианства, в котором его воспитали. Мне всегда казалось смешным: Царь–Солнце — как главный бог, а вот смотри — и нам с тобой вдруг этот Царь показался… и утешил.

Он повертел в руке стальной нож и положил его обратно на столешницу: нож как нож, а какое было сияние…

— Юлиан был не, просто императором, он был философом, писал трактаты, и когда раненного в бою его принесли в его шатер, он сказал своим придворным: «Неприлично оплакивать государя, готовящегося отойти на небо». И умер, княгиня, как видишь, христианином. Хотя все храмы отдал язычникам и восстановил алтари для жертвоприношений. И думал, что отходит в жилище языческих богов. Бедный Юлиан! Он понял, в чем сила христиан — в том, что они заботятся о бедных, больных и несчастных! А этого не делали языческие жрецы. Он отверг все развлечения, зрелища, хотя был молодым человеком. Юлиан был веротерпимым и никогда не подвергал галилеян, как он называл христиан, гонениям. Он говорил, что убеждать и научать людей надо рассуждением, а не ударами, оскорблениями и наказаниями, не делать зла секте галилеян и не позволять себе по отношению к ним никакого насилия, надо скорее сожалеть, чем ненавидеть людей, имеющих несчастие заблуждаться в столь важных вещах. Но этот мир, княгиня, так подло устроен, что тот, кто не берет силой, тот чаще всего проигрывает. Проиграл и Юлиан. Он хотел, чтобы люди в спорах убедились в преимуществе язычества, за которое были все философы и сочинители древности. А народу эти химеры не нужны. Они поверили в единого Бога, который обещает им загробное блаженство, а здесь — полное равенство смерда и князя. Я слышал, что у тебя тоже тут поп Алешка хотел спор устроить, чья вера лучше, да его согнали. Предупреждаю тебя, княгиня: не допускай этого!

Ольга не любила, когда ее поучали, и не позволяла этого никому. Но она давно поняла, что лучше всего дать старику выговориться.

— Юлиан считал христиан–галилеян больными и говорил иногда, что лучше было бы излечить их против их воли, как это делают с безумными. Он думал, что если откроет запрещенные языческие храмы, то народ повалит туда толпами. Ничуть не бывало. Народу не было дела до доводов Платона, которые выставлял бедный юноша император. Он сам совершал жертвоприношения, сам носил дрова для огня, сам ножом рассекал сердца священных птиц и угадывал волю богов по внутренностям жертвенных животных. А когда ехал в Азию к своему войску, то посетил Троаду и развалины Илиона — прекрасной Трои. Там местный христианский епископ, еще не зная о намерениях Юлиана вернуть древнюю веру, повел его к могилам Гектора и Ахиллеса. Юлиан в восторге заметил, что угли алтаря близ могил были теплыми, а статуя Гектора блестит от благовоний и масел, вылитых на нее недавно. Затем епископ повел гостя к храму Минервы Троянской — нашей этрусской Менрве, но он не свистел сквозь зубы, как делают это христиане, чтобы показать свое презрение к языческим богам, и Юлиан понял, что епископ в глубине души поклоняется прежним святыням, и назначил его епископом языческой церкви, которую пытался учредить наподобие христианской, потому что жрецы — это совсем не священники…