Валентин Рыбин - Огненная арена Страница 29

— У вас есть родные или близкие? — спросил врач. Ксения Петровна, всхлипывая, вытерла глаза и лицо платочком, произнесла совершенно отрешенно:

— Аризель, иди к Нестерову… Пусть придет…

Людвиг умер ночью, в полном сознании. Только голос у него перед смертью сделался чужим и глаза запали так глубоко, что не узнать было Людвига, еще полгода назад высокого, стройного и красивого. Нестеров сидел рядом с Ксенией и держал в ладони сухую горячую руку умирающего. Глаза Людвига молили о помощи, и Нестеров отвечал, давя спазмы в горле:

— Крепись, Людвиг… Еще не все потеряно…. Мы сделаем все, чтобы ты выздоровел…

Людвиг слабо улыбнулся и попытался повернуться на бок, но не смог. Его губы чуть слышно прошептали!

— Прощай, Ваня… Прощай…

Нестеров почувствовал, как начала холодеть его рука. И вот Людвиг конвульсивно вздрогнул и на губах у него появилась алая струйка крови.

— Все… Это конец, — отрешенно выговорил Нестеров и положил руку умершего ему на грудь.

Ксана заплакала, запричитала в голос. Из коридора вбежали Аризель и Тамара и тоже дали волю слезам. Нестеров постоял еще немного и быстро вышел из палаты…

Еще не рассвело, а у ворот военного лазарета уже толпился народ. Первыми пришли деповцы, затем потянулись армяне: гнчакисты и соседи Асриянца. Начались хлопоты о похоронах. Гроб с телом покойного решили поставить в доме Асриянца, в комнате, где жил Людвиг. И тут же возник вопрос — как хоронить умершего?

— Ксана, дорогая, послушай, что я скажу, — заговорил Асриянц. — С самого первого дня, как вы приехали из Петербурга в Шушу, Людвиг дружил с армянами. Все друзья у него в Асхабаде — тоже армяне. Ксана, сестренка моя, доверь умершего грегорианской церкви. Пусть распоряжается наш священник Гайк. Похоронят с большими почестями. И наши, гнчакисты, всегда будут помнить о Людвиге как о своем вожде!

— Погоди, Асриянц, — вмешался Нестеров. — Решим по-партийному. Эсдеки не против того, чтобы хоронили Людвига по армянскому обычаю. В конце-концов, русская православная церковь и пальцем не шевельнула, чтобы спасти замученного в тюремной камере большевика. Но эсдеки хотят похоронить своего председателя в красном гробу, под красными знаменами, с революционными песнями. Пусть ваш священник это учтет.

— Хорошо, Иван Петрович, я сейчас поеду к священнику, — согласился Асриянц.

— Вячеслав, — обратился Нестеров к Вахнину, — скажи деповцам и всем, кто хочет идти в красных колоннах, чтобы собирались на Асхабадку… Проведешь спевку… Будем петь «Варшавянку». Запевалу найди. Ваську бы Шелапутова, у него голос мощный.

— Ваську и заставим, — согласился Вахнин и вышел.

Деповцы один за другим начали покидать двор лазарета. К ним тотчас присоединились некоторые чиновники из Управления железной дороги, члены Союза железнодорожников — в основном, эсеры и сочувствующие демократам обыватели и гнчакисты. Асриянц остался с Нестеровым. Тут же они наметили группу по организации похорон, которую возглавил сам Нестеров, и приступили к делу. Ксения сидела возле Людвига и ни во что не вмешивалась.

После полудня пожаловал тюремный начальник с двумя солдатами из тюремной охраны. Слез с лошади, растерянно глядя на скопившуюся толпу у ворот. И не успел еще и во двор проскочить, как посыпалось со всех сторон;

— Вот они, убийцы людей! Самих бы их в гроб, проклятых!

— Не только их! Придет пора — всю охранку на тот свет спровадим!

— Сгноили человека в тюрьме! И какое же надо иметь сердце, чтобы довести больного до гибели!?

— Да они же специально замучили Стабровского, чтобы нас устрашить! Дескать, одного сживем со свету — другие подумают, стоит ли против царя итить!

Тюремный начальник, сопя и отмахиваясь, пробился к бараку и, войдя в коридор, опять столкнулся с группой людей, стоявших возле палаты. Тут же, присев на окно, дремал не спавший всю ночь часовой из тюремной охраны.

— Что это?! — возмутился он. — Вы почему не на месте, часовой? Вы почему позволили посторонним входить к арестованному!

— Чего шумите-то? — одернул тюремного начальника Нестеров. — Умер арестованный.

— Знаем, что умер. Да только часового с поста я пока что не снял, и он обязан сторожить арестанта хоть мертвого, хоть живого.

— Посмотрите-ка на него! Он еще взялся кощунствовать над покойником! — возмутилась Тамара. — Совести у вас нет. Имейте хоть капельку порядочности!

— Ишь чего! Порядочности захотели, — заартачился тюремщик.

— Ну ладно, только без окриков, — остановил его Нестеров. — Не лезьте под руку. Разве не видите! Люди собрались вынести умершего.

— Куда вынести-то? — ошалело спросил тот.

— Домой понесем, а оттуда на кладбище…

— Господа хорошие, господа хорошие, — торопливо заговорил тюремщик. — Да он же осужденный… Он же за мной числится! Или вы захотели, чтобы я вместо него в тюрьму сел?!

— Иди, иди, не мешай, не мешай, — оттолкнул его Нестеров и сказал: — Тамара, начинайте одевать Людвига, сейчас гроб привезут.

— Что за самочинство! Видано ли такое?! — заорал начальник. — Видано ли такое?! — Он выскочил во двор и под возмущенные крики толпы побежал к лошадям.

— За генералами поехал! Сейчас генералов призовет! — послышалось из толпы.

Тюремщик сел на лошадь и поскакал по пыльной дороге в город. Встретив на пути телегу, запряженную двумя черными лошадями, с красным гробом, шарахнулся в сторону — чуть из седла не вылетел. Гроб на цирковых лошадях в повозке везли Романчи и Ратх.

— Эк ты, богом ушибленный! — послал ему вдогон» ку Романчи. — Жандарм, кажется? Небось испугался смертушки, проклятый!

Вскоре тюремный начальник возвратился с приставом Тонакевичем. Затем подъехал Пересвет-Солтан а полицейскими. Толпы, загородившие ворота, не дали войти им в лазарет.

— Значит, бунтовать?! — вскричал Пересвет-Солтан. — Значит, долой все законы?! Как захотели, так и делаете? А надо по-человечески!

— По-человечески и делаем, — вступил в разговор Нестеров.

— В красном революционном гробу, по-вашему, это по-человечески? Кто у вас тут главный? Пусть выйдет.

— Честь имею, — сказал Нестеров. — Я распорядитель похорон.

— Ах, вот кто! — усмехнулся Пересвет-Солтан. — Частный поверенный? Ну-ну… Запомним ваше имечко… Вы-то, конечно, как образованный юрист, должно быть, знаете все законы! Так скажите мне, по каким таким законам вы собираетесь хоронить покойника в красном гробу?

— По пролетарским законам, господин полицмейстер.

— Значит, вроде бы политическая демонстрация?

— Состоится гражданская панихида, — отвечал спокойно Нестеров. — Люди пришли, чтобы отдать дань любви и уважения прекрасному человеку, каким был Людвиг Стабровский.

— Люди, говоришь? Да какие же это люди, если в руках у них красные флаги и транспаранты? Да ты, сукин сын, всю социал-демократию на ноги поднял! Нарочно поднял!

— Никто никого не поднимал. Время всех на ноги поднимает, господин Пересвет-Солтан. Не мешайте нам. Все равно вам не справиться со всеми. Посмотрите сколько народу! Это только здесь. А сколько примкнет потом к похоронной процессии?! Не советую. Будьте благоразумны…

— Да как же так! Да я же… Что скажет генерал

Уссаковский?!

— Господин Пересвет-Солтан, — попросил Нестеров, — идите к генералу и скажите: если со стороны властей не будет никаких насилий во время шествия процессии, то похороны пройдут нормально. Всякое же вмешательство полиции или казаков чревато серьезными последствиями, за которые ответим не только мы, но и вы. Поверьте мне!

Поняв, что с народом не сладить, не уговорить, Пересвет-Солтан со всей своей свитой вскоре уехал. Нестеров организовал дежурство у гроба, а вокруг лазарета выставил пикеты. Охранять улицу и задворки взялись солдаты железнодорожного батальона во главе с Метревели. Уже больше месяца воинская асхабадская организация РСДРП состояла на автономных правах при организации эсдеков Асхабада. Дважды Метревели присутствовал на заседаниях комитета, получал от Нестерова партийную литературу. В войсках асхабадского гарнизона партийная работа велась успешно. И сегодня, как только узнали солдаты-железнодорожники о смерти Стабровского, пришли на помощь своим товарищам по борьбе. Метревели заверил Нестерова:

— Будьте спокойны, Иван Николаевич. Идите в город, занимайтесь делами. Наши не подведут…

Нестеров оставил на ночь в лазарете Вахнина и Красовскую. Сам отправился в город.

Весть о смерти и завтрашних похоронах революционера распространилась по всему Асхабаду. Готовясь к гражданской панихиде, деповцы делали красные флаги, надписи на транспарантах, сплетали венки и обвивали их черными лентами учащиеся гимназий и технического училища, типографские рабочие, приказчики магазинов, хлебопеки. Город погрузился в траур. Не слышалось ни звуков духового оркестра в городском саду, ни кавказской музыки в армянских и персидских кварталах. Лишь азанчи в туркменском ауле не изменил себе: прокричал клич к вечернему намазу. Но он показался людям призывом к завтрашним похоронам.