Вельяминовы. За горизонт. Книга 4 (СИ) - Шульман Нелли Страница 29

– Не сказал ли Я тебе, что если будешь веровать, то увидишь славу Божию…  – он опустил руки в отрытую ямку, – я тоже говорил, что мы увидим, как Советский Союз изменится…

За скромной трапезой после службы, Катерина Петровна вздохнула:

– Вы могли бы стать пресвитером, Иван Иванович. Люди вас слушают, тянутся к вам…  – Джон видел по ее глазам, что женщина хочет сказать что-то другое:

– Но такого делать нельзя, – невесело подумал он, – это недостойно джентльмена. Хотя она мне нравилась, очень нравилась…  – несмотря на протесты Катерины Петровны, они оставили женщине почти всю наличность:

– Вам деньги нужнее, – сварливо сказал Джон, – а в столице о нас позаботятся…  – он, по крайней мере, на это надеялся:

– Хотя если здесь, или в другом тайнике ничего нет…  – второй схрон находился в Лосином Острове, – то придется идти к дружкам Волка с пустыми руками. Живы ли они, эти дружки, пятнадцать лет прошло…  – руки скользнули по металлу. Неверный луч фонарика осветил облезлую жестяную банку: «Spiced Luncheon Meat». Джон лично ел такие консервы в Северной Африке:

– В СССР мы их поставляли по ленд-лизу. Правильно, Волк закладывал тайники осенью сорок пятого года. Банка пустая, иначе быть не может…  – он даже не хотел поднимать американскую тушенку. Нож подцепил крышку, он услышал сзади тихий голос:

– Дядя, что это…  – луч фонарик осветил тусклое золото часов, заиграл в бриллиантах колец. Герцог поднялся:

– Твое приданое, Мария Максимовна, но придется из него кое-что потратить…  – забросав ямку землей, он сверился с трофейными часами, полученными от Катерины Петровны. Швейцарский хронометр привез с войны ее покойный муж, служивший танкистом:

– Катерина Петровна говорила, что он уверовал на фронте, – вспомнил Джон, – до войны он был комсомольцем…  – стрелка подходила к четырем дня:

– Теперь в Лосиный остров, – распорядился герцог, – а оттуда в Марьину Рощу…  – сунув банку под немногие вещи в рюкзаке, они зашагали к метро.

– Очей прелестных огонь я обожаю, скажите, что иного я счастья не желаю…

Пластинка похрипывала, вертясь на старомодном патефоне. Сладкий голос Лемешева наполнял сумрачную комнату, заставленную пышными цветами. Блестели глянцевые листья фикусов, под стеклянным колпаком трепетала белыми лепестками орхидея в горшке. Рядом с разоренным диваном, валялись раздавленные ягодки винограда. На потертом ковре стояла полупустая бутылка советского шампанского. Платье и чулки скомкав, бросили в угол. Джинсы и кашемировый свитер оказались под столом.

Осторожно пошевелившись, Данута скосила глаза к стене. Он по-детски уткнул лицо в подушку, рыжеватые волосы растрепались. Данута послушала уютное сопение:

– Сейчас видно, что ему восемнадцать. Сначала я думала, что он меня старше…

Она вытянула из-под сбившейся простыни яркий американский журнальчик. Девушка видела такие издания у интеллигентов, с которыми она работала в Кракове. Она, разумеется, не рассказала Павлу, что знакома с журналом:

– Я разыграла смущение, он, кажется, поверил…  – по голой спине пробежал неприятный холодок, – но если меня опять проверяют, если он не тот, за кого себя выдает…  – Данута видела его паспорт, с пропиской где-то на Миусах:

– Он студент художественного училища. Он действительно отлично рисует…  – Павел делал наброски ее лица и фигуры, – он сирота, живет со старшими сестрами…  – Данута не могла просить коллег о справке касательно гражданина Бергера, Павла Яковлевича:

– Придется все объяснять, а такие контакты нам запрещены. Тем более, я иностранка…  – она успокоила себя тем, что навещала костел по служебному заданию:

– Пусть проверяют, – хмыкнула девушка, – они хотят направить меня на работу среди религиозных кругов. Понятно, что без посещения церкви я не обойдусь. Но я уверена, что Павел не имеет отношения к Комитету…

О принятии обетов пока речь не шла:

– Торопиться некуда, – сказали ей на совещании, – пока поработайте с местными прелатами. Вернувшись в Краков, вы начнете подготовку основного задания…  – Дануту ждало пострижение, но девушку это нисколько не занимало. Потянувшись, она зевнула:

– Ерунда, отсталая чушь. Выполнив задание, я вернусь в Польшу, и все. Обеты, ничего не значащий пережиток прошлого…  – Павлу она не рассказывала правды. Для него девушка была обыкновенной студенткой, филологом, приехавшей по обмену в Москву.

Шелестя журналом, Данута увидела, что юноша улыбается. Она подавила желание залезть под теплое одеяло, устроиться у него под боком:

– Спит и улыбается, – девушка скрыла вздох, – с ним хорошо, спокойно. Он не товарищ Матвеев, – Данута дернула уголком припухших губ, – который меня проверял. Павел меня младше, но с ним лучше, чем с другими…  – отложив журнал, она обхватила коленки руками:

– Я не давала ему телефона на квартире Светы…  – Данута боялась комитетских жучков, – а ему звонить можно, но только в мастерскую его наставника…  – Павел предусмотрительно попросил у Неизвестного разрешения пользоваться телефоном:

– Сколько угодно, – отмахнулся учитель, – как говорится, свидания, встречи, расставания…  – Павел полюбовался изящной головой Нади на деревянном постаменте:

– Стиль непохож на французского скульптора…  – кусок старой газеты с фотографией бюста Марианны пришпилили к щиту, где Неизвестный собирал, как он говорил, задумки, – но Надя очень напоминает эту женщину, кем бы она ни была…  – Неизвестный заметил:

– Твоя сестра вернется с гастролей и займемся фигурой…  – голос Лемешева оборвался, Данута встрепенулась:

– Восемь вечера. В девять меня ждут рядом с МИДом…  – в студенческом общежитии ленинградского пединститута, где поселили девушку, Данута получила телеграмму из столицы. Зайдя, как и было предписано, в Большой Дом на Литейном, она услышала по телефону о новом задании. Разговаривал с ней сам товарищ Матвеев:

– Вы временно переселяетесь на загородную дачу, – сухо сказал он, – займетесь девушкой, участником важной операции. Подружитесь с ней, ей нужна женская компания…  – Данута понятия не имела, сколько продлится задание:

– Надо сказать что-то Павлу…  – подумала она, – хотя зачем? Товарищ Матвеев обещал, что по выходным я смогу ездить в Москву. Я позвоню Павлу, мы увидимся…  – по словам юноши, комната принадлежала его дальнему родственнику:

– Он в больнице, нам никто не помешает, и вообще квартира тихая, – весело сказал он на перроне, забирая у Дануты сумку. Багаж стоял в углу комнаты, рядом с ее смявшимся платьем. Девушка подняла с ковра белье:

– Надо одеваться. Я оставлю Павлу записку, извинюсь…  – она вздрогнула. Ласковые губы коснулись ее спины, он потерся щекой о мягкое, белое плечо:

– Не убегай…  – Данута откинулась в его руки, – не убегай, прекрасная полячка…  – он шептал что-то нежное, глупое, привлекая ее к себе, зарываясь лицом в спутанные, вороные волосы:

– Он ничего никогда не узнает, – пообещала себе Данута, – и вообще, через год все закончится. Я уеду, он забудет обо мне…  – обнимая Павла, она шепнула:

– Только быстро, я должна идти…  – в серых глазах юноши мелькнула усмешка:

– Так и быть, но в следующий раз я тебя никуда не отпущу. Я тебя больше никуда не отпущу, Данута…  – девушка незаметно сглотнула: «Я тоже о нем забуду. Забуду».

Пыльные клавиши старинного пианино заныли на разные голоса. Пройдясь по краю инструмента, черный котик ловко прыгнул на колени сидящего за круглым столом плотного мужчины. Наборный орех обеденного гарнитура когда-то искололи ножом, о стол явно тушили окурки. Хозяин дома, как думал о нем Джон, перехватил взгляд герцога:

– Люди дураки, – скрипуче сказал его собеседник, – они выбрасывают антикварную мебель на помойку, а через полсотни лет их внуки будут за такими стульями ездить на запад…  – опрокинув стопочку ледяной водки, Джон понюхал соленый огурец:

– Марта в Мейденхеде, в подвале, держит дубовые бочки, заказанные в Бордо у виноделов, – вспомнил герцог, – она на участке развела укроп и черную смородину. У нее лучшие огурцы в Лондоне, то есть единственные, как она смеется…