Николай Бахрошин - Викинги. Скальд Страница 3

А мальчик и рад бы бежать. И чувствовал, что надо, что нельзя стоять как пришитому, да только ноги не шли почему-то. Ослабли вдруг ноги, стали мягкими как поделки из свежей глины…

Семь раз встречал Любеня в белой Яви жаркое лето, семь раз провожал за край земель ледяную Морену-зиму. По собственному разумению, был мужиком почти взрослым, бывалым, хлебавшим из одного берестяного ковша с самим Лихо Одноглазым. Еще бы! Кто, скажешь, ходил по весне с охотниками шевелить в берлоге медведя-батюшку, добывая для рода мясо и нутряной жир? А кто поборол, кинул спиной на землю самого Затеню, задиристого малого четырьмя летами старше? А кто, спросишь, верховодил среди мальцов, всегда выдумывая для их ватаги новые игры?

То-то!

А тут – оробел вдруг. Будто оторопь напала, когда, спустившись к воде, наткнулся на корабль пришлых воинов-свеев.

Так и стоял, приоткрыв рот и раскачиваясь на ослабевших ногах. В оцепенении смотрел, как огромная ладья неторопливо наплывает на него смоленой деревянной грудью. И громко, отчетливо капает вода с приподнятых длинных весел, и презрительно скалится с высоты резная морда дракона с желтыми глазами, и белеют в распахнутой пасти кривые клыки из настоящей кости. Эти почти живые глаза, эти хищные клыки так и притягивали взгляд…

Едва рассвело, белесая туманная дымка тянулась обрывистыми клочками по червленой глади Лаги-реки, глушила звуки и делала все вокруг нереальным, словно он, Любеня, уже очутился в той самой загадочной Нави, про которую часто рассказывал дядька волхв. Казалось, эта гладко-черная ладья, и страшная морда чудища, и насмешливые, удлиненные железными шлемами лица свеев, уставившиеся на него поверх бортов, – все это только видится. Стоит встряхнуть головой, прикрыть глаза, произнести нужное, защитное заклинание, как учил волхв, – и наваждение растает само по себе.

– Любеня, сынок, спасайся! Беги, малый!

Только когда тяжелый киль с хрустом врезался в прибрежный песок, когда свеи вдруг начали прыгать через борта прямо в воду, разом нарушив туманную тишину плеском и говором, обдав его тяжелым, пряным духом походного пота, задубевших на теле кож и железных доспехов, промазанных от ржави топленым жиром, мальчишка, наконец, подхватился и побежал.

Откуда силы взялись!

Свеи тоже кинулись за ним, чувствовал он. Не оглядываясь, слышал, как топочут за спиной тяжелые ноги, как позвякивает на ходу железо оружия. Чудилось, чья-то длинная рука уже протянулась сзади, вот-вот схватит за плечо.

Но дядька Ратень, родной, надежный, как гранитный утес, был уже тут как тут. Пропустил его, заступил воинам дорогу, оттолкнул самого быстрого ударом длинного посоха. Потом, увернувшись от чужих рук, цапнул за шею второго, опрокинул на землю сильным толчком. Тот кубарем покатился с откоса, каркая на своем языке как ворона, сбитая с ветки комком земли.

Отбежав еще на десяток шагов, Любеня запнулся и остановился. Слишком любопытно стало, что делается за спиной. Обернулся.

Дядька Ратень схватился со свеями умело и ловко. Не зря был когда-то из первых поединщиков в самом Юриче. Уже и третий нападавший ткнулся носом в Сырую Мать, и четвертому волхв сунул между ног посох и подсек так сильно, что только кожаные подошвы мелькнули в воздухе.

«Нет такой силы, чтоб одолела волхва, разговаривающего с самими богами!» – на миг возгордился мальчик.

Оказалось, есть. Разом набежали остальные воины, на ходу выдергивая мечи из ножен. Нахлынули, как вода на берег, хищно, слаженно заполоскали тусклым железом клинков. Любеня видел, первые удары волхв еще успел отбить крепким посохом, а потом словно потерялся между нападающими, толстыми и плечистыми в своих тяжелых кольчугах и панцирях.

– Любеня, беги, беги, спасайся! – еще раз успел крикнуть Ратень.

А потом он ничего не кричал, только хрипел и рычал, когда мечи свеев рубили его с тупыми, чавкающими звуками…

Этого Любеня уже не видел. Не хотел видеть! Он, наконец, рванулся изо всех сил. Так побежал, что сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди, птицей полетит впереди него. Только теперь мальчик испугался по-настоящему, до острой судороги в животе, до того, что хотелось голосить от ужаса. Может, он и кричал на бегу, только не слышал себя за шумом ветра и звоном крови в ушах.

Как взвизгнула тетива лука, как прошелестела ему вслед свейская стрела с железным боевым наконечником, Любеня точно не слышал. Только почувствовал, как откуда-то появилась огромная, злая оса и воткнула ему жало ниже колена. От боли и неожиданности он осекся, кувырнулся вперед, сильно ударившись телом о землю …

Когда свеи подошли к нему, Любеня так и сидел на траве, руками зажимая рану с торчащей стрелой. Тяжело дышал, часто и мелко всхлипывая. Сквозь сжатые пальцы сочилась кровь, горячая и удивительно красная, очень яркая, как казалось ему. Он старался сжать пальцы как можно сильнее, но кровь все равно сочилась.

Один из воинов нагнулся над ним. Молодой, но уже с дорогим оружием, украшенным золотыми насечками и тонкой вязью узоров. Совсем близко мальчик увидел серые, холодные как зимнее небо глаза и мягкий, пшеничный пушок бороды. Наличник шлема, спускался, как маска, до самого носа. Шлем тоже не простой, на налобном обруче – навита золотая проволока, успел рассмотреть Любеня. Плечи – широкие, бедра – узкие, в каждом движении – упругая сила. Воин был не слишком высоким, но каким-то очень прямым, показалось Любене, весь словно натянутая тетива. Знатный воин, сразу заметно. И пахло от него как-то по-особому, по-воински – терпко, прогоркло.

Молодой коротко сказал что-то, и остальные ратники поспешно расступились, отстраняясь от света. Свей, опершись руками о колени, внимательно осмотрел рану. Одной рукой крепко, как клещами, ухватил Любеню за голень, а второй – отломил железный наконечник стрелы, высунувшийся из раны. Сжал ногу еще сильнее, резко дернул стрелу, мгновенно протянул через ногу. Отбросил в сторону окровавленное жало.

Любеня успел только охнуть, чувствуя, как боль горячей волной хлынула вверх, к бедру. Кровь заструилась из раны еще быстрее, и вместе с ней словно сила-жива потекла из него – такая навалилась внезапная слабость.

Молодой воин выпрямился. Опять что-то сказал своим, словно рявкнул. Отвернулся и стремительно зашагал прочь. Остальные, даже старше годами, отступали с его пути, заметил Любеня.

Кто-то кинул мальчику кусок холстины.

– Завяжи потуже, – приказали ему на языке родичей.

Любеня с надеждой вскинул глаза, ища своего, но взглядом наткнулся только на незнакомые, равнодушные лица свеев.

Да, старшие родичи говорили про свеев, что они ушлые, быстро берут себе на язык любую речь, вспомнил он.

Мальчик опустил голову, неловко, торопясь, мотал ногу, стараясь поплотней наложить повязку. А свеи стояли над ним, негромко, по-своему, переговаривались. Широкоплечие, высокие и загадочные.

Мальчик еще не знал, что его захватила дружина молодого ярла Рорика Неистового, сына знаменитого ярла и конунга Рагнара Победителя Великана. Дружина возвращалась из восточного викинга без большой добычи, поэтому и брали по дороге пленных. Раб – хоть и не стоит так дорого, как золото, серебро или железо, но тоже имеет цену.

Впрочем, Любеня тогда вообще не задумывался, что попал в плен, просто ему было больно и страшно.

Наверное, прав был Ратень, когда недавно, в ответ на удалое хвастовство мальчишки, рассказывавшего, какой он уже взрослый, лишь насмешливо щурил умные глаза и дразняще встряхивал головой. Мол, мели-мели, паря, что с тебя взять, с такого маленького…

– Пошли, – сказали ему.

Любеня поднялся. Поковылял, несмотря на боль и липкую кровь, уже хлюпающую в ноговице. Сдерживал щипучие слезы, старался держаться гордо, независимо, как подобает мужчине и воину.

Только свеям было плевать на его гордый вид. Погнали к ладье, как барана. Перед высоким бортом мальчик замешкался, сильные руки подняли его под мышки и кулем перекинули внутрь.

Стоять на раненой ноге было тяжело, он присел было на сундук рядом с веслом, но его пинком сшибли оттуда. Любеня больно ударился о твердые доски днища и остался лежать, сжимаясь в комок. От неожиданности и обиды даже дыхание перехватило.

Доски густо пахло горьковатым смоляным варом и еще чем-то, сальным, приторным, напоминающим застарелый запах от рыбьих внутренностей. А свеи больше не обращали на него внимание. Налегли всем скопом, стащили ладью с песчаной косы, попрыгали внутрь, переваливаясь через борта. Расселись по своим сундукам, взялись за длинные весла, крепко и слаженно плеснули ими, выводя ладью на глубокую воду. Любеня услышал, как под тонким днищем, где-то совсем рядом, зажурчала-запела вода.