Рудольф Баландин - Странствующий рыцарь Истины. Жизнь, мысль и подвиг Джордано Бруно Страница 3

Сам Петрарка, прославленный поэт, «властитель дум» своего поколения и даже последующих, не имел официальных чинов и званий. Главное его стремление — независимость: «Не терпеть нужды и не иметь излишка, не командовать другими и не быть в подчинении — вот моя цель». Остро ощущая свою личность, он был углублен в самопознание, но одновременно умел восхищаться окружающим миром, старался познавать природу. Он путешествовал из любознательности и по той же причине восходил на гору или осматривал развалины античных строений. Все это было совершенно не характерно для людей средневековья.

Не будем, однако, упрощать, огрублять и оглуплять средневековых обывателей. Эти люди умели не только молиться и трудиться, но и веселились, что называется, от души. Устраивали грандиозные представления, в которых участвовали едва ли не все жители данной местности. Торжественные религиозные шествия сопровождались потешными маскарадами. Существовали особые праздники дураков, когда осмеивались надоевшие казенные мудрости и правила, когда дурачились, веселились, радовались жизни.

В средние века вовсе не все и не всегда принижали роль человека в мире. В сочинениях того периода порой повторялась мысль: человек — микрокосм, малое отражение всего мироздания. Основатель средневековой философии Аврелий Августин полагал, что наиболее загадочен мир человека: «Люди идут удивляться высоте гор, и огромным волнам моря, и величайшим водопадам, и безбрежности океана, и течению звезд, а не обращают внимания на самих себя». Византийский богослов и поэт Иоанн Дамаскин утверждал, что человек — «как бы некий второй мир: малый в великом».

Ирландский философ IX века Иоанн Скот Эриугена считал: «Важнейший и едва ли не единственный путь к познанию истины — сначала познать и возлюбить самое человеческую природу… Ведь если человеческая природа не ведает, что совершается в ней самой, как она хочет знать то, что обретается превыше ее?», «Ведь недалеко ушел от бессловесных животных тот, кто не ведает ни себя самого, ни общей природы рода человеческого».

Однако почтение к авторитетам и у Эриугены представлялось вполне естественным: «Истинный авторитет не противоречит правильному разуму, так же как правильный разум — истинному авторитету. Ведь не может быть сомнения, что оба проистекают из одного и того же источника, а именно из божественной мудрости».

Через пятьсот лет Петрарка совсем иначе относился к авторитетам: «Я стараюсь идти по дороге, проложенной нашими предками, но не хочу рабски вступать в следы их ног. Я хочу не такого вождя, который на цепи тащил бы меня за собою, а такого, который шел бы впереди меня, только указывая мне путь».

А еще пятьдесят лет спустя великий философ раннего Возрождения (кардинал) Николай Кузанский в написанном им диалоге словами Простеца говорит:

«…Тебя ведет авторитет и вводит в заблуждение. Кто-то написал слова, и ты веришь. Но говорю тебе, мудрость кричит снаружи, на улицах…»

На это его оппонент отвечает вопросом: «Если ты — Простец, как ты смог прийти к знанию своего назначения?» — «Не из твоих книг, — отвечает Простец, — а из книг бога». — «Что же это за книги?» — «Те, что он начертал собственным перстом». — «Где они находятся?» — «Повсюду».

Такова одна из основных черт мышления эпохи Возрождения: обращение к мудрости природы и человеческой жизни — всего окружающего мира, откуда разум постоянно и беспредельно черпает идеи. При этом ссылки на высший разум встречались все реже и реже: человек учился понимать язык природы непосредственно, учился осмысливать реальность такой, какая она есть, снимая с нее покровы тайн.

В средние века знания обожествлялись и восхвалялись, расценивались как духовное богатство и как драгоценности хранились. Ничего плохого, ясно, в этом не было. Если только забыть о том, что за горизонтом знания расстилаются дальние беспредельные области незнания.

Довольствуясь известным, человек ограничивает возможности познания. Одним из первых это понял Сократ, любивший выступать в роли «Простеца», не кичась заученными мудростями, а стараясь осознать свою ограниченность. Ведь только понимание незнания открывает путь к новому знанию. Так отважный мореплаватель должен верить, что мир не ограничен видимой линией горизонта и в запредельных далях имеются неведомые острова и континенты…

Для человека Возрождения знания были тем известным континентом, от которого можно отправляться в незнаемое.

Христофор Колумб — дитя средневековья — ощущал неведомое и стремился к нему. В отличие от Николая Кузанского он не обладал обширными научными познаниями. Правда, у него было более ценное качество: ясный острый ум, помогший осмыслить округлость Земли (размеры планеты он преуменьшал, а исходя из библейского текста полагал, что на ней преобладает суша). О Колумбе прекрасно сказал великий советский ученый В. И. Вернадский: «Он представлял собой странную смесь высокой талантливости и недостаточного образования. Он был вполне самоучка, подобно многим людям этого времени. Он выработался в школе жизни, которая развила в нем неоценимые качества точного наблюдателя… Человек для своего времени весьма начитанный, он бессистемно пользовался полученным материалом для самых удивительных выводов и теорий… Колумб думал сделать из своих наблюдений вывод о том, что Земля не имеет форму шара, а форму груши, и на узком конце ее находится возвышение, которое Колумб считал местом входа в рай».

Свое призвание великий путешественник считал велением свыше, божьим предопределением: началом объединения всего населения Земли христианским вероучением. Тогда и наступит пора всеобщего счастья! Колумб верил в конец света (это будет, считал он, через пятьдесят лет после его смерти).

Именно отсутствие систематического образования в сочетании с природным умом, сильной волей и другими качествами помогло Колумбу осуществить его величественное деяние (хотя и помешало верно оценить содеянное). Для большинства тогдашних книжников-умников все было ясно, и никаких земель за Атлантическим океаном быть не могло. К счастью, в подобные «давно доказанные» премудрости Колумб не верил.

Кузанец пришел к осознанию незнания иным путем: глубоким изучением философии, прежде всего — древней, античной. Этот кардинал отрицал религиозный фанатизм и даже имел смелость указать на черты сходства ислама и христианства. Удивительны его научные прозрения. Он обожествлял знания, как и всякий ученый средневековья, но при этом преступал рубежи, дозволенные богословием, полагая законы природы первоосновой мироздания: «Поистине бог применил при сотворении мира арифметику, геометрию и музыку вместе с астрономией — искусства, которыми и мы пользуемся, исследуя пропорции вещей, элементов и движений».

Он блестяще использует аппарат логики. Доказывает, что ни Земля, ни другое небесное тело не находятся в центре мира, причем основывается на… догме! Делает это так: истина христианства — вездесущность бога, его всемогущество и центральное положение в мире. Но если бог — во всем, то и центр мира — во всем. Кузанский утверждает: центр мира — везде, окружность мира — нигде. Остерегаясь резко критиковать идею о центральном положении нашей планеты, он с необычайной прозорливостью пишет о шаровидности Земли и кругообразности ее движения вокруг Солнца. Именно — о шаровидности и кругообразности, а не об идеальных геометрических фигурах! И вновь опирается на умозрительное богословское представление о некотором несовершенстве творения, ибо полное совершенство было бы абсолютным торжеством Добра и Красоты; тогда бы наступило царство недвижности, отсутствия противоречий и борьбы, стремления к лучшему — конец света.

Явно или неявно титаны позднего средневековья по-новому ощущали или понимали течение времени, ход истории — именно как непрерывное движение от прошлого к будущему. Это было открытием исторической перспективы. Человеку Возрождения видится в руинах античности величественное прошлое, которое следует изучать для познания, сути прекрасного, для познания человека.

Одновременно художники стали осваивать геометрическую перспективу. В средние века такая задача не представлялась важной, ее не замечали. Далекое нередко изображали близким — крупно, близкое — далеким, мелким по мере идейной значимости.

Человеку средневековья жизнь древнего святого или страсти распятого Христа порой представлялись более близкими и подлинными, чем переживания современников.

Это вполне отвечало представлениям о «вечном настоящем», включающем прошлое и будущее в едином монолите. В таком объемном недвижном трехмерном времени, как в магическом кристалле, было воплощено все.

Изучение перспективы отражало стремление наиболее точно изобразить природные объекты, какими мы их видим. И не случайно мудрый Николай Кузанский сопоставлял измерение и познание. Поиски точности художники Возрождения справедливо называли наукой. «Благодаря живописи, — писал Альбрехт Дюрер, — стало понятным измерение Земли, вод и звезд, и еще много раскроется через живопись». Он писал о теории пропорций человеческого тела. Рисунок был для него не только средством выразить некую идею, но и способом познания окружающего мира. Только будем помнить: остро ощущая перспективу, четко передавая ее на своих рисунках, создавая превосходные реалистические пейзажи, Дюрер оставался мистиком — верил в чудеса, предполагал наступление конца света (изобразив это в гениальных гравюрах), имел видения (одно из них — всемирный потоп — запечатлел в акварели).