Николай Асламов - Шаг вперёд, два назад Страница 3

«Интересно, кто забирается в такую глушь? Или здесь наливают только своим?» – подумал Вальтер, замирая на пороге и стараясь унять учащенное дыхание. До того, как его толкнут в грудь или в спину, пройдет всего несколько мгновений, а отшагнуть в сторону, никого не задев, всегда было задачей невыполнимой. Столы везде расставляли, как Бог на душу положит.

Музыкант ловко извлек флейту, приложил к губам, и в следующий миг мелодия жаворонком взлетела к потолку, приветствуя вселенную.

Проклятая дрожь никак не унималась! Подъем в горку дался сравнительно легко, но общая слабость и волнение (вечное волнение, как в первый раз!) сделали свое дело – жаворонку нужно было слишком часто махать крыльями, чтобы оставаться в воздухе. Но результат публике вроде понравился. По крайней мере, разговоры и смех стихли, и бить Вальтера не начали.

Жаворонок, спикировавший было к полу, снова взмыл вверх, затрепетав всем своим хрупким существом, затем, коротко побившись в дверь, окна и крышу, вырвался на волю и, поймав ветер, вылетел на простор. Трель вестника полей заполнила собой все пространство от земли до неба. Пробуждающееся солнце только-только поднялось над краем земли, чтобы прогреть уставшую от холодов землю и обратить к жизни едва пробившиеся былинки. Маленькая, невзрачная и дрожащая от весенней прохлады птичка купалась в его лучах, словно святой в сиянии славы Господней, поющий осанну Царю царей и Господу господ. Вечно изменчивый и каждодневно постоянный голос благоговейно трепещущего восторга. Бесконечно одинокий в своем слиянии с миром, никем не слышимый, кроме Него…

Смешок, короткий и неуклюжий, прозвучал, словно выстрел. Трель жаворонка сбилась, раненая птичка, неуклюже взмахнув крылышками, камнем рухнула вниз.

Один за другим люди подхватывали смех. Хохот сначала пробивался через силу, с натугой выходил из онемевших глоток, то вымученно подскакивая вверх, срываясь на визг, то опускаясь вниз, переходя в надрывное хрюканье, будто кто-то давился трактирным пойлом. Затем разноголосый смех прорвал плотину и беспрепятственно хлынул на Вальтера, мгновенно затопив весь кабак до самой крыши.

Окровавленный жаворонок в отчаянии рванулся было к небу, но десятки глоток, надрывавшихся в тупой истерике, вопящих от восторга и разбрызгивавших пьяную слюну, утопили его в разнузданном реве, разорвали на части и мгновенно сожрали без остатка. Ощущая тихий шелест опадающих перьев, с кровью вырванных из маленького тельца, Вальтер отнял флейту от дрожащих губ и замер в немом ужасе…

– Не старайся, дружище! Они уже оценили, – шепнул прямо в ухо знакомый голос шута, панибратски приобнявшего Вальтера за правое плечо.

Музыкант сжался в бессильном отчаянии.

– Послушай-ка!

На пол одна за другой падали монеты.

– Налейте им! Налейте!

– Хорошо веселят!

– Ух, что творят, стервецы!

– Неплохо для первого раза, совсем неплохо, – так же шепотом одобрил недавний знакомый. – Все делим поровну, если не возражаешь.

– Давай, дружище, освободи себя от зла!

Новый знакомый одной рукой давил ему на шею, а другой придерживал отросшие волосы, чтобы они не лезли в лицо и не перемазались. Перегнувшийся пополам Вальтер, сильно шатаясь, держался за стену. Было холодно, ночь, наверное. Музыканта ощутимо трясло, но от чего именно, сказать было трудно.

– Переборщил ты маленько, с кем не бывает! – сочувственно произнес шут, а потом вдруг расхохотался. – Трактирщика ты обдал знатно! Зачем ты к нему целоваться полез? Он же не девка!

Колотившийся в ознобе Вальтер хотел было сказать, что не видел, к кому приставал, но вновь почувствовал, как во рту появилась желчь, по пояснице побежали мурашки и живот скрутил новый позыв.

– Надо… извиниться… – произнес музыкант некоторое время спустя, пытаясь сплюнуть мерзкий привкус и наконец выпрямиться.

– Ты давай там голову наклоняй, виноватый! – прикрикнул шут, еще сильнее надавив на шею. – Ладно себя испоганил, а мне одежонка дорога. В ней еще работать и работать!

– Почему они смеялись? – спросил Вальтер, вновь сплевывая желчь. Он задал этот вопрос едва ли не каждому в харчевне, но в ответ всякий раз слышал все тот же пьяный смех и предложение выпить.

– Из-за меня, дружище! Все твои беды из-за меня! – расхохотавшись, ответил шут. – У меня много талантов, и один из них – подражать людям в голосе и привычках, а если надо, то и во внешности. Я просто показал им, как ты играешь, но чуточку по-другому.

– Зачем, Йост?

– Им не нужно рвать душу, дружище. Они не за этим пришли. Они просто хотят забыть о своем убожестве, видя убогость других.

Музыкант хотел было сказать шуту, что шее больно и за волосы дергать не нужно, но его снова вырвало. На этой раз скупо, одной желчью. От спазмов содрогалось все тело, а желудок, сжимавшийся так, будто хотел вывернуться наизнанку, и не думал успокаиваться.

– Слушай, что-то ты больно часто извергаешь эссенции, – обеспокоенный голосом сообщил Йост. – Ты столько не съел!

– Надо… к лекарю… – произнес Вальтер, чувствуя резко накатившуюся слабость внизу живота.

– Ума лишился? Где мы тебе в такой дыре врача найдем? И денег больше нет, мы ж прогуляли все!

Музыканту сейчас было не до денег. Он буквально содрал с себя те тряпки, что служили ему штанами, и присел на корточки.

– Дружище, ты хоть за сарай зайди! – возмутился было шут, но, заметив решительность вальтеровых намерений, сменил гнев на милость:

– Ладно, чего уж. С природой не спорят.

Легкость во всем теле была необычайная. Вальтер буквально взлетел с лежанки, попытался выпрямиться во весь рост, но уткнулся затылком в какой-то колючий веник и сразу же присел. Слабость в теле тут же дала о себе знать; чтобы унять легкую дрожь в руках и ногах и накатившее головокружение пришлось немного посидеть и отдышаться. Заодно ощупал новую одежду. Кое-где залатанные и пахнущие затхлостью – видать, долго в сундуке лежали – льняная рубаха и такие же штаны сидели свободно, но телу были гораздо приятнее его прежних обносков.

Всю ночь Вальтера крутило. Вчерашний шут тащил его в неизвестном направлении, трещал без умолку, то и дело стучался в дома, прислоняя его к стенам и заборам, рядом надрывно лаяли собаки, кто-то ругался… Все это музыкант помнил плохо. Зато ему отчетливо врезались в память заботливые руки, которые поили его странным на вкус питьем, аккуратно поддерживая голову, и голос, так уверенно убеждавший, что все будет в порядке, что Вальтер ни на миг в этом не усомнился. Питье в животе не задерживалось, раз за разом гулко выливаясь в кадку, но голос от этого не расстраивался, понуждая пить еще.

Потянуло сквозняком. Вальтер прислушался, но кроме тихого сухого шелеста, бульканья и обычного деревенского шума ничего не расслышал.

Пытаясь сориентироваться в пространстве, музыкант снова поднялся к венику. В нос ударил яркий запах можжевельника. Вальтер на ощупь двинулся дальше и уткнулся в связку чеснока. Его ребристые головки с шуршащей шелухой, хитро привязанные к бечевке, висели вдоль стены, как праздничная гирлянда. Вальтер повернул налево, ощупывая проконопаченные деревянные стены.

Следующие несколько пучков были мятными. Веточки короткие и совершенно сухие, но свежий запах спутать было трудно. Раньше мать давала ему мяту, чтобы спал покрепче. Затем были веточки подлиннее. Не дерево и не куст, трава какая-то, с разлапистыми листьями, на рябину похожа. Пахнет… Музыкант сорвал край листочка и задумчиво пожевал. Сладковато-пряный запах и горький вкус казались смутно знакомыми. Точно, пижма!

– Мам, он проголодался? – шепотом спросил незнакомый детский голос. Вальтер тут же замер. И жевать перестал.

– Это вряд ли, – засомневался тот же самый женский голос, который ночью убеждал музыканта, что все будет хорошо. – Давай-ка, трактирный герой, выпей! Как раз настоялось. А ты, Томас, мешок приготовь!

Послышался быстрый топот, шелест одежды, и в руку Вальтеру сунули деревянную кружку. Он понюхал осторожно, но не различил ничего, кроме древесины. Настой коры?

– Живот не болит? – поинтересовалась женщина.

– Нет, – ответил музыкант, слегка покачивая кружку в руках. Заполнена на две трети.

– Тогда тысячелистник зря добавила.

Ее речь звучала не так резко, как у других уроженцев здешних мест, да и сам голос был мягким, грудным, обволакивающим. Правда, сейчас в нем отчетливо слышались искрящиеся нотки веселья.

Вальтер осторожно поднес кружку к губам и начал пить. Вкус был сложный, чуть сладковатый и очень вяжущий. Одним тысячелистником точно не обошлось.

– Там на дне крупинки, в них самое главное, – предупредила женщина. – Взболтай и выпей!

– А что это? – поинтересовался музыкант, пытаясь раскусить одну из тех, что застряли во рту.