Лейла Вертенбейкер - Львиное Око Страница 3

— Ваш адвокат утверждает, якобы ему удалось склонить вас к сожительству.

— Нет, нет! Только не этот милый старик. Уверяю вас. — И она отказалась подвергнуться осмотру.

Тем дело и кончилось.

В три часа ночи 15 октября мне позвонил мой знакомец Бушардон:

— Пора. Я за тобой заеду.

Я ответил, что уже готов.

На правительственном автомобиле мы отправились в тюрьму Сен-Лазер. Оставив меня у ворот, Бушардон вместе с чиновниками вошел внутрь. Когда он вернулся и сел рядом со мной, его бил озноб. Похлопав шофера по плечу, он велел ему остановиться на углу около бистро. Подойдя к стойке, возле которой рабочие в спецовках пили свой утренний кофе с ликером, он заказал двойную порцию коньяку.

— Как она выглядела? — спросил я.

— Сонной, — отозвался Бушардон.

— Ей дали наркотик?

— Не думаю. Просто у нее был сонный вид…

Обогнав направлявшуюся в Париж повозку, нагруженную зеленью, шофер настиг кортеж. Во втором автомобиле я увидел Мата Хари. На ней была шляпка с перьями. По бокам сидели две монахини.

У стены старинной Венсенской крепости на лужайке выстроились две роты солдат. Между ними оставался узкий проход. В конце его возвышался вкопанный столб.

Послышалась барабанная дробь и звуки рожка. Раздались слова команды; салютуя, простучали винтовки. Похожая на львицу, она прошла мимо помоста, на котором восседал трибунал. У кого еще могла быть такая походка? Утренний ветерок шевелил плюмаж на ее шляпке.

Признаюсь, я ощущал Герши каждой жилкой своего тела, вспоминал каждым нервом, испытывая в паху непреодолимое желание. Боже! Она вела себя перед смертью как принцесса крови. Я попытался презирать ее за позерство. За то, что обнялась с монахинями, извинилась перед лейтенантом, отказавшись надеть на глаза повязку… Что же это было, если не представление? Не последняя ее ложь?

Но перед смертью не лгут! Расстрельный отряд состоял из раненых солдат под командой безусого юнца с саблей наголо. Приблизившись к ней на восемь метров, восемь стрелков выстроились в шеренгу и прицелились ей в сердце. Сабля поднялась и разом опустилась.

Двое одетых в черное служителей вытащили из катафалка гроб.

Очевидно, оттого, что Ривьер раззвонил повсюду о своем «заговоре», впоследствии говорили, будто Мата Хари сбежала и неглубокая могила в Венсене оказалась пустой. На самом деле никем не востребованный труп ее был передан медицинскому институту, и, несомненно, когда-нибудь юный шалопай-медик похвастается, что первую свою аппендэктомию он провел на некогда знаменитом животе.

Если только к тому времени ее не забудут.

Чтобы прийти к собственному финалу, мне потребовался еще год. Я в госпитале на севере Пруссии. Нахожусь здесь вот уже пятнадцать суток, с десятого ноября, когда я был ранен и, испытывая адские муки, эвакуирован в тыл.

Старик, что справа от меня, — статистик. Он австриец. Как он сюда попал, не знаю. В октябре началось настоящее столпотворение.

Нынче Рождество. В палате небольшая елочка без украшений.

— Из Шварцвальда, — чтобы утешить нас, говорит сиделка.

— Австро-Венгрия потеряла девяносто процентов мужчин, мобилизованных в армию, — заявляет статистик. — Девяносто процентов! Гораздо больше, чем вы.

— Кто это «мы»? — спрашиваю я, хотя обычно со стариком не разговариваю. От него исходит такое зловоние.

— Вы, немцы.

— Я голландец.

Что заставило меня произнести эти слова? На спинке моей кровати табличка: «Веель, Франц ф., ефрейтор». В немецкой армии я успел дослужиться до ефрейтора. Для этого мне потребовались две недели. Потом меня ранили.

Сосед слева, совсем мальчик, все кашляет и кашляет. Мы оба ранены в грудь. Оба не операбельны. Оба безнадежны.

— Какого же черта вы здесь лежите, если вы голландец? — с усилием проговорил он.

— Я заменил германского императора, — ответил я.

Кайзер уехал в Голландию. Он, несомненно, станет выращивать тюльпаны и, приподнимая шляпу, здороваться на улице с моим отцом. У нас, голландцев, есть королева, и мы кичимся своей демократией. Юноша, который лежит слева, революционер. Больше всего его огорчает то обстоятельство, что он не сможет отдать свой голос социалистам, так как умирает.

— У него не все дома, — говорит юноша, крутя пальцем у виска, — Франц из ума выжил.

— Бедный император, — со слезами на глазах роняет старик. Он имеет в виду Франца-Иосифа. Тот, по крайней мере, успел вовремя умереть.

— Долой тиранию, — произносит юноша. — Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

— Вот кого надо было расстрелять, — заявляет старик, и оба заходятся в кашле. Я следую их примеру.

Мама, ты довольна? Я попаду на небо, как немецкий солдат, который погиб за отечество, твое отечество, мою прародину. Я истекаю кровью, она сочится из всех отверстий. Или ты считаешь, что раны эти я нанес себе сам? Как заявила тогда, когда порвал губу. Зачем же наносить себе одни и те же раны?

Я хочу есть. При поражении героев не бывает. Лишь голодные рты. Я хочу есть, хотя больше не в состоянии принимать пищу.

Я, барон Франц Брейштах ван Веель, испытываю удовлетворение. Я стер с лица земли Мата Хари.

Мы с герром Гельмутом Краузе все поставили на свое место. Она вычеркнута из списков агентов германской секретной службы. А что она такого сделала, чтобы помнить о ней? Ровным счетом ничего! Она пала жертвой французской военщины, отчаянно стремившейся каким-то образом отвлечь внимание публики. Теперь, когда война окончена, они со стыдом вспомнят, как обошлись с нею. Их победа и наше поражение положили конец ее маскараду.

Ты никто. Ты потеряла друзей, ставших твоими врагами. Лишь я помню тебя, Мата Хари, но и я скоро умру.

Ты потеряла друзей, ставших твоими врагами, и врагов, ставших твоими друзьями, Мата Хари. Я один помню тебя, и я умираю.

Это мой последний акт жестокости и любви. Я уношу тебя с собой, Герши, по собственной воле. Уношу тебя в небытие.

В блаженное небытие.

III

ЛУИ ЛЯБОГ. 1926 год

Поскольку я заявил, что хорошо знал ее, признаюсь, я получаю удовольствие от своей роли — специалиста по Мата Хари. Я позволил своим клиентам и новым друзьям думать, что я был не только ее антрепренером, но и ранней ее страстью. Мне это льстит и создает вокруг меня некий ореол среди молодых завсегдатаев моей маленькой лавки. Я уверен, что Герши не стала бы возражать.

В наше время, для того чтобы прослыть истинным рыцарем, нужно обращаться со своей дамой грубо и небрежно, словно с младшей сестрой-сорванцом. Если ей это по душе, значит, она душка и умница. Женщины, согласные с таким обращением и готовые прослыть душками, спустились со своих пьедесталов. Они бинтуют себе груди и, закидывая худые руки за коротко остриженные головы, обнажают коленки. Носят короткие юбчонки и закатывают чулки таким образом, чтобы они морщились, но не сваливались.

Мне за пятьдесят, и я, конечно, старомоден. Война привела к глубокому расколу между поколениями. Тех из нас, кто сформировался до ее начала, люди помоложе, даже воевавшие с нами бок о бок, считают древними стариками. Мои пристрастия в области искусства, музыки считаются устаревшими, а манеры — странными. Все считают, что мы не знаем жизни. Эти люди не оригинальны, и их разочарование почти ничем не отличается от Weltschmerz[2], свойственной нам в молодости.

Да нет же, я не справедлив. В их ясных глазах есть что-то новое, и я молю Бога о том, чтобы им удалось найти ответ на вопросы, на которые не ответили мы сами.

Поскольку я признаю, что они честны в своих романтических поисках неромантической реальности, я тоже слыву «душкой» — высшая похвала в их устах. Это очень полезно для бизнеса, к тому же мне нравится le jazz hot[3]. Он такой примитивный, а псевдовосточной музыкой я сыт по горло!

Я готов был стать сторонним наблюдателем этого дикого и печального разгула, если бы не Герши. Хотя Герши пала 15 октября 1917 года, кружась словно зеленый лист с одного из деревьев Венсенского парка, она для них такое же далекое прошлое, как и Клеопатра. И столь же любопытна с точки зрения истории. Что она собой представляла? Кто была она, женщина, совершенно не похожая на вашу младшую сестренку-сорванца, эта таинственная соблазнительница, сама ставшая историей? Женщина, которая, по слухам, умела выведывать у мужчин самые сокровенные их тайны?

То, что сообщалось о ней в печати, нисколько не удовлетворяет современников. В конфликте, в результате которого погибло целое поколение их предшественников, они считают повинными всех. Хуже того, люди эти полагают, что немцы виноваты в меньшей степени, чем французы. Во всяком случае, так считают иностранцы. А клиентура моего ателье интернациональная.

Поэтому у меня часто спрашивают, какова же была на самом деле эта знаменитая шпионка.