Марта Шрейн - Эрика Страница 30

— Если в больнице будет непорядок, все на фронт пойдете, — пригрозил помощнику начальник лагеря. Но оказалось, что все в порядке — и даже больше. Похвалились профессором мировой величины. Тот сделал начальнику несколько несложных операций и выписал рецепт на будущее. Уходя по коридору, довольный, в окружении свиты, инспектор заметил Аделину. Ее худенькое личико светилось под белой косынкой с красным крестом.

— Хм! Какие женщины, однако, здесь у вас! — сказал он.

Это был намек, и все это поняли.

— Да, это наша медсестра. Она не совсем здорова, — не моргнув глазом, соврал профессор Тринкверт.

Грубо прервав профессора, инспектор спросил начальника лагеря:

— Что еще можете показать?

— Мы для вас показательную программу подготовили. Пойдемте в клуб. И еще кое–что… Это — рыцарский турнир. Специально для вас готовили. Сейчас врача вызовем — может кровь пролиться.

И он крикнул:

— Фонрен, берите перевязочные материалы и идите за нами.

* * *

Турнир высоким гостям из Москвы понравился. Проверяющие остались всем довольны и составили хороший акт проверки, который нынешнему начальству сулил и повышение, и награды. А когда старший инспектор получил в подарок шашку с инкрустацией и «личным клеймом» мастера, он удивился еще больше, узнав, что именно князь Александр Гедеминов, который в доспехах гарцевал на турнире, делает такие прекрасные вещи. Инспектор велел привести его и лично похвалил:

— Молодец, князь! Прямо Александр Невский! Как ты этого немецкого рыцаря сшиб с коня. У меня мурашки побежали по спине, когда ты его мечом якобы проколол. А ведь прекрасный спектакль получился. Даже медичка возмущалась, поверила, что ты его убил. Я, пожалуй, привезу после войны сюда командующих фронтами. Вроде в древней Руси на турнире побывал… — И добавил: — Князя берегите и этого циркача тоже. Чтобы когда я в следующий раз приехал, и они, и лошади, в полном порядке были. Еще несколько пар подготовить!

Действительно, Аделина наблюдала за турниром со скамейки, на которую ей велели сесть и ждать. И она решила, что лагерное начальство нарочно устроила эту бойню и что для одного из заключенных это добром не кончится. И уже знала для кого, и вся напряглась. Когда заключенный, переодетый в Александра Невского, сшиб с коня «ливонского рыцаря», она выбежала на площадку и закричала: «Прекратите!» Но поняла, что опоздала. «Александр Невский» вонзил меч в грудь «ливонского рыцаря». Кровь брызнула во все стороны.

— Варвар! Убийца! — закричала Аделина «Александру Невскому».

Тот снял шлем с забралом и поклонился ей. Другой, к которому она бросилась на помощь, лежал на земле весь в «крови», смеялся и говорил ей:

— Это только спектакль, прекрасная дама. Князь Александр Гедеминнов вам его посвятил.

Аделина повернулась, но князь уже уходил и уводил коня.

— Меня зовут Эдуард. Я не сплетник, но князь влюблен в вас, — сказал «ливонский рыцарь», продолжая лежать на земле.

— С вами правда все в порядке? — спросила Аделина, чуть не плача с досады.

— Все замечательно!

— Этот ваш, как его, на самом деле просто грубый средневековый князь! — возмущенно сказала она, посмотрев вслед второму заключенному.

— Нет, — возразил Эдуард — Он человек с большой буквы и ваш рыцарь.

— Оставьте неуместные шутки, я замужем! — возмутилась Аделина. — Вставайте с земли, если с вами, действительно все в порядке.

Она не могла простить князю своего волнения и того нелепого положения, в котором оказалась по его милости.

А у Гедеминова на душе была весна. Там все пело и кружилось. И когда руководство позвало его к столу, он в первый раз в зоне напился до чертиков и бешено играл на гитаре «Цыганочку», так что сам инспектор бросился плясать. Но если бы только они все знали, как он их ненавидел, с каким бы удовольствием всех перестрелял.

«Вот эти, — глядя на руководство, думал он, — и им подобные уничтожили Россию, цвет нации. А оставшиеся чудом в живых должны деградировать». Он вспомнил о генерале Дончаке и об одном из вечеров после боя, когда тот сказал: «Безнравственно давать ордена за гражданскую войну. Но считайте, князь Александр, что я наградил вас офицерским Георгием за ваше бесстрашие». В тот вечер генерал тихо пел свой любимый романс «Гори, гори, моя звезда».

И Гедеминов, забыв на минутку, где он и с кем пьет, заиграл на гитаре и под свой аккомпанимент запел этот романс.

Когда он закончил петь, инспектор сказал:

— Ну тебя, Гедеминов, прямо хоть сейчас на сцену. Душевно поешь. — И начальнику лагеря: — Сложите ему в ящик три бутылки вина, коньяк, две палки колбасы, вот это сало, еще шоколад — пусть женщин угощает, и еще ему дополнительный паек. Чтобы там была и тушенка, и масло сливочное. — И Гедеминову: — Это тебе премия за хорошую работу.

У двери профессора, как всегда, дремал «сторожевая собака при сейфе с лекарствами», как называл его профессор. Чуть поодаль над больничными бумагами склонилась его Адель. Она подняла голову, и ему ничего не оставалось делать, как только поклониться. Контролер с испитой рожей тупо посмотрел на него и проворчал:

— Чего тут ходят паршивые заключенные?

Гедеминов молча снял со стоящей вешалки халат и, не удостоив взглядом контролера, зашел к профессору.

— Профессор, я принес вам, доктору Фонрен и Мари продукты. Мне теперь дополнительный паек полагается… Только доктор не должна знать, что это от меня. А лично вас прошу: не делите все это на десять частей для больных. И других не спасете, и собой и ею зря пожертвуете. В этой женщине — смысл моей жизни. Прошу вас, проследите, чтобы она при вас все съела. Я влюблен, профессор. Я ослеплен ее красотой. Но здесь в лагере никаких земных радостей, кроме продуктов, предложить ей не могу.

Профессор улыбнулся:

— Кажется, любовь посетила наш жестокий лагерь. Это прекрасно. Даже если она еще безответная. Имейте терпение, князь.

— Но профессор, представьте наконец меня ей. Я должен с ней заговорить.

— Да–да, конечно, — согласился профессор. — Но вы, наверное, уже знаете: она замужем.

Гедеминов, казалось, не расслышал этих слов. Когда они вышли за дверь, Адели на месте уже не было.

Немецкие дети

Наступила весна, и солнце пригрело землю. Маленькая Эрика помнила, что сначала немецких женщин и детей в доме было много. Все спали где попало. Лиза уходила рано, пока Эрика еще спала, и приходила поздно, когда она уже спала. Иногда она украдкой от девочки уносила вещи, которые ей купила, и приходила с хлебом. Лиза что–то перешивала ей, но обувать уже было нечего. Девочка бегала босиком, недалеко от дома. Рядом был лес, и она знала — там волки.

Часто кого–то уносили из дома, и казахские ребятишки что–то говорили, показывая пальцем на того, кого уносили. Их речь наводила девочку на мысль, что они друг друга и сами не понимают, а только делают вид. Но постепенно она начала понимать чужой язык. Смуглые черноволосые мальчишки всячески старались дотронуться до ее косичек. Таких волос они никогда не видели. Она убегала, отыскивала в траве жучков и играла с ними, строя им домик из травы и накрывая стеклышком. Когда голод был нестерпимым, Эрика выкапывала палочкой корень колючей травы и грызла его.

А в доме становилось все меньше и меньше людей. «Они все умерли, а я не умру», — думала она и не хотела, чтобы ее закапывали в землю, и на похороны никогда не ходила.

Однажды утром Лиза не встала. Девочка прижалась к ней, но Лиза была холодная и чужая. В ужасе она заплакала и побежала в другую комнату. Там уже встали женщины.

— Лиза холодная и молчит, — пожаловалась им напуганная Эрика.

Женщины посмотрели друг на друга и пошли в комнату к Лизе. Одна из них наклонилась к ней и сказала: «Да она давно умерла, еще вечером».

— Она встанет? — с надеждой спросила Эрика.

Вместо ответа одна из женщин погладила ее по голове и печально, ни к кому не обращаясь, сказала:

— Мы умрем, а тогда и их очередь наступит, если война не закончится, — и, вздохнув, добавила: — Надо пойти, начальству сказать.

Эрика в ужасе выбежала на улицу. Ей так хотелось к Лизе! Но то, что лежало на полу в комнате, было чем–то чужим и страшным. А по небу плыли белые облака. Лиза когда–то говорила про умерших, что они уходят на небо. «Теперь и она будет жить на облачке», — подумала Эрика.

Как унесли и похоронили Лизу, Эрика не видела. Вечером одна из женщин сказала ей:

— Спи между нами, тебе теплей будет. А утром поищи себе работу. Лиза говорила, что тебе скоро пять лет. Можешь зерно молоть. У казахов есть маленькие каменные жернова. Тогда дадут тебе отрубей поесть.

Другая посмотрела на девочку, хрупкую, как вьюнок, и сказала:

— Не выживет. Чего ей молоть такими слабыми ручками? Да и другие дети, постарше, занимают очередь на эту работу. Вот если только шерсть перебирать. Казахи добрые. Ребенку, может, и покушать дадут. Слышишь, иди к ним работать. Прямо с утра. Мы тебя разбудим. Ох! Уже два года война длится, и конца ей не видно. Хоть бы детей взяли в приют.