Виктория Холт - Исповедь королевы Страница 30

В воротах города меня ждал маршал де Бриссак, губернатор Парижа. Он держал в руках серебряное блюдо, на котором лежали ключи от города. Под крики одобрения он вручил их мне. С площади Инвалидов, а потом — от ратуши и Бастилии послышался грохот ружейной стрельбы.

О, какое это было чудесное зрелище! Невероятное множество людей собралось здесь, чтобы приветствовать меня в своем городе!

Я слышала их реплики:

— Ну, не прелестна ли она? Что за маленькая красавица! Изящна, как фея!

Милые люди! Как я любила их! В порыве чувств я даже послала им воздушный поцелуй, и они радостно ответили мне.

Все рыночные торговки, одетые в свои лучшие платья из черного шелка, собрались, чтобы приветствовать меня. Они кричали, что счастливы видеть дофину в своем городе. Я была поражена тем, что все эти люди имели вид хозяев, и поняла, что город принадлежал им, а не королю. Если у короля не было любви к Парижу — что ж, Париж мог обойтись и без него. Париж принадлежал торговцам, лавочникам, подмастерьям. Все это я поняла в тот день. Город принадлежал им, и они приветствовали меня в нем, потому что я была молодая и хорошенькая и показала, что хочу им понравиться. Я влюбилась в Париж, поэтому и Париж влюбился в меня.

Что это была за процессия! Нас эскортировали личные телохранители короля, а за нашей каретой ехали три другие кареты, в которых располагались слуги.

После того как мне вручили ключи, мы въехали в город, и наши кареты двинулись по направлению к собору Парижской богоматери, где мы прослушали мессу. Потом мы направились в коллеж Луи-ле-Гран. Там, в Сент-Женевьев, нас ждали аббат и монахи.

Выслушав его приветствия, мы продолжали свой путь. Миновав Триумфальную арку, наша процессия объехала весь город, чтобы люди, собравшиеся на улицах, могли увидеть меня хотя бы мельком.

Это было одно из самых волнующих событий в моей жизни. Я была по-настоящему счастлива. У меня было прекрасное чувство, что все идет хорошо. Наконец мы прибыли в Тюильри, где должны были обедать. Толпа, заполнившая сад, была еще больше, чем те, что я видела до сих пор.

Не успели мы войти внутрь, как люди начали вызывать нас.

Мсье де Бриссак сказал:

— Они не успокоятся до тех пор, пока вы не покажетесь им.

— Тогда я так и сделаю, ведь я не могу разочаровать народ Парижа! — ответила я.

Мы вышли на балкон. Увидев меня, люди, собравшиеся в саду, закричали, приветствуя свою дофину и желая ей долгих лет жизни. Я стояла, улыбаясь и кланяясь, и чувствовала себя очень счастливой.

— Мы обожаем ее! — кричали они. — Она такая милая! Да благословит Бог нашу очаровательную маленькую дофину!

Я была так счастлива! Я очень страдала от критики со стороны моей матушки и Мерси, поэтому так нуждалась в поддержке! И здесь я получила гораздо больше поддержки, чем где-либо.

— О, дорогие, дорогие мои люди, — кричала я, — Как я люблю их! Mondieu[41], какие толпы! Сколько же их пришло сюда!

Мсье де Бриссак улыбался, стоя рядом со мной. Потом он поклонился и сказал:

— Мадам, я надеюсь, мсье дофин не обидится, но там, внизу, стоят двести тысяч человек, которые влюблены в вас!

Я заверила его, что это самое восхитительное событие за всю мою жизнь.

Париж принял меня от всего сердца, и я тоже приняла Париж от всего сердца.

Я вернулась в Версаль словно во сне. Мне казалось, что я все еще слышу аплодисменты и комплименты.

Король пришел послушать, как прошла моя поездка. Я боялась, что, если расскажу ему о том, как меня принимали, он опечалится. Ведь я поняла значение этих неистовых приветствий. Те люди, которые приветствовали меня и моего мужа, не стали бы приветствовать короля. Они ждали его смерти, потому что ненавидели его. Людовик, которого когда-то называли Многолюбимым, стал теперь Людовиком Ненавистным. Как это было печально для него! Но он, казалось, не обращал на это внимания.

Он взял мои руки и поцеловал их.

— Я слышал, это был триумф, — сказал он.

— Ваше величество, вы рады этому?

— Я бы отрекся от них, если бы они не проявили достаточно хороший вкус и не встретили вас с обожанием.

Ох уж эти французы! Как хорошо они умеют скрывать свой холодный цинизм под цветистыми словами!

Все еще пребывая в торжественном настроении, я села и написала письмо матушке.

«Дорогая матушка! Невозможно описать тот восторг и ту любовь, которые выказал нам народ… Как мы счастливы, что с такой легкостью завоевали его дружбу! Я знаю, насколько эта дружба драгоценна, глубоко осознаю это и никогда об этом не забуду!»

Я радовалась, когда писала матушке свое письмо. Теперь она будет знать, что я вовсе не обманула ее надежды, как она, казалось, иногда думала. Возможно, Мерси не одобрял многого из того, что я делала, зато народ Парижа с первого взгляда совершенно ясно выказал мне свое одобрение.

Какой счастливой я себя чувствовала, когда ложилась в постель в ту ночь! Мой муж лежал рядом со мной и крепко спал. Церемония утомила его, в то время как меня она только возбудила.

Дни скуки подошли к концу. Париж подсказал мне новый образ жизни, и я едва могла дождаться, чтобы начать вести его.

Привлекательный незнакомец

Sa figure et son air convenaient parfaitement a un heros de roman, mais non pas d’un roman francais.[42]

Мадам дофина разговаривала со мной в течение долгого времени, а я так и не узнал ее. Наконец, когда она открыла, кто она такая, все столпились вокруг нее, и она удалилась в свою ложу. В три часа я покинул бал.

Несколько месяцев спустя после моей поездки в Париж Артуа женился. Его невеста была сестрой Марии Жозефы. Их отец, Виктор Амеде, король Сардинии, конечно, хотел, чтобы мужем одной из его дочерей стал дофин, поэтому сестры были в обиде на меня.

Новая невеста, Мария Тереза, была даже еще более безобразной, чем ее сестра. Единственной ее запоминающейся чертой был нос — и то благодаря его необычной длине. Рот у нее был огромный, глазки маленькие, вдобавок она слегка косила. Мария Тереза оказалась очень маленького роста и к тому же была совершенно лишена грации. Король ясно показал, что находит ее отталкивающей. Что касается Артуа, он не показывал своего разочарования, а вел себя так, как будто все это было ему безразлично. Мария Тереза, казалось, постоянно хотела спрятаться от всех, и он ей в этом не мешал, тем более что у него уже была любовница — очень красивая женщина, гораздо старше его самого, по имени Розали Дюте, дама, которая прежде служила герцогу Шартрскому в том же качестве, в каком теперь она служила Артуа.

Подобное отношение Артуа к женитьбе всех забавляло, и никто особенно не жалел бедную маленькую невесту. Всеобщее сочувствие было отдано Артуа. Ведь он в конечном счете оказался достаточно несчастен, получив такую уродливую жену.

В то время в Версале были характерными высказывания типа: «Получив расстройство желудка от gateau de Savoie[43], принц уехал в Париж, чтобы отведать Du the[44]».

Я была одной из тех немногих, кто пожалел Марию Терезу, и делала все, что могла, чтобы стать ее подругой, но она была очень неприветлива и груба со мной.

В то время я наслаждалась жизнью так, как никогда прежде, с тех пор как приехала во Францию, поэтому не особенно нуждалась в дружбе моей невестки. Принцесса де Ламбаль стала моей близкой подругой, и мы болтали с ней так же, как когда-то с Каролиной. Впервые у меня было ощущение, что нашелся человек, сумевший хотя бы частично заменить мне мою сестру.

Однажды выпал снег, и мне вдруг показалось, да так ясно, что я снова нахожусь в Вене. Как-то раз я нашла в конюшнях Версаля старые сани. Принцесса была со мной, и я рассказала ей о том, как мы веселились в Вене и как для Иосифа привозили снег с гор, если его не было внизу, потому что он очень любил кататься на санях.

— А почему бы нам не покататься? — внезапно воскликнула я. — Не вижу никакой причины, которая могла бы помешать нам. Вот сани, а вот — снег!

Я приказала конюхам приготовить сани и запрячь в них лошадей, и мы с принцессой выехали на прогулку.

Мы поехали в Париж — как всегда, в Париж. Как весело было мчаться по дороге! Наконец мы достигли Булонского леса.

Стоял ужасный холод, но мы были закутаны в меха, и только приятное пощипывание кожи лица говорило, как наши лица зарумянились от мороза.

— Все точно как в Вене! — воскликнула я. — А ты напоминаешь мне мою дорогую сестру Каролину.

Но в действительности все было совсем не так, как в Вене. Там повсюду было много саней, и это был единственный способ путешествовать зимой. В Булонском же лесу наши сани были единственными, и мы не путешествовали, а просто, казалось, играли в какую-то игру. Люди приходили посмотреть на нас, и они почему-то не были похожи на тех, что приветствовали меня в своем городе летом. У этих людей были озябшие, посиневшие лица, они стояли, дрожа от холода, и контраст между ними, закутанными в какое-то тряпье, не спасавшее их от холода, и нами, одетыми в меха, был разительным. Я чувствовала это, но старалась не замечать, потому что иначе портилось все веселье.