Урсула Ле Гуин - Лавиния Страница 31

– Подожди меня здесь, – сказал он и вернулся в спальню. Я послушно ждала.

Маруна, потихоньку выскользнув из царских покоев, принесла мне кувшин чистой свежей воды из колодца во дворе, и я с благодарностью выпила все до последней капли – лишь совсем немножко пролила на землю для моих пенатов, да еще, смочив краешек одежды, протерла лицо. Я чувствовала себя ужасно грязной и вся пропахла потом. Грубая старая туника была изодрана и перепачкана после того, как мы в темноте пробирались сквозь заросли, а мой лучший паллий на Маруне попросту превратился в лохмотья. Мы с ней как раз оплакивали погибший паллий, когда вернулся отец. Он успел одеться и полностью привести себя в порядок. На нас он воззрился в немом недоумении.

– Ты должна пойти и немедленно вымыться, Лавиния, – только и вымолвил он.

– Да мне и самой больше всего этого хочется. Но прошу тебя, отец, скажи сперва: что за беда тут случилась? Кто с кем сражается?

– Эти троянцы отправились на охоту. Я сам разрешил им поохотиться в лесах между Вентикулой и Лаврентом. Нужно же было им как-то раздобыть себе пропитание. – Он умолк, и я тут же спросила:

– И, наверное, кто-то из наших охотников пытался им помешать?

– Нет. Они подстрелили оленя. Самца. – Лицо его при этих словах настолько омрачилось, что я никак не могла понять: почему, собственно, охотники не могут подстрелить оленя-самца? – Оленя Сильвии, – сказал он.

– Кервула! – выдохнула Маруна.

– Олень прибежал домой… в поместье Тирра… весь в крови, и стрела торчала у него из бока. Говорят, он плакал, как ребенок. А Сильвия, увидев его, закричала так, словно убили ее сына. Ее невозможно было успокоить. И тогда братья Сильвии и сам старик Тирр поклялись, что накажут охотника. А им оказался мальчишка, сын предводителя троянцев. Это его стрела попала в оленя.

– Асканий, – прошептала я.

Ну да, «война начнется с того, что мальчик подстрелит в лесу оленя…».

Мы молчали. Было слышно, как волны одна за другой бьются о берег: начинался прилив.

– Да, он, если его действительно так зовут. – Я никогда еще не видела отца таким растерянным. Он даже не сразу смог найти нужные слова, чтобы продолжить рассказ. – В общем, Тирр пришел в ярость, с ним это бывает. И с сыновьями… Короче говоря, они собрали у себя в поместье целый отряд и отправились искать тех охотников, вооружившись мечами, боевыми топорами, луками. Охотников они, конечно, отыскали, окружили и рассчитывали прямо там, в лесу, всех их и перебить. Но троянцы оказались настоящими воинами и сына своего предводителя в обиду не дали. Защищая его, они убили… – Отец на секунду глянул мне прямо в глаза и тут же отвел взгляд. – Они убили старшего сына Тирра.

«Первым умрет юный Альмо – ты хорошо его знаешь. Вонзившаяся ему в горло стрела оборвет его речь на полуслове, и он захлебнется собственной кровью».

Я почти беззвучно выдохнула имя Альмо, как Маруна тогда – имя оленя.

– И старого Галеза, – сказал отец.

«Затем погибнет старый Галез; он богат и всегда владеет собой; он попытается воспрепятствовать сражению, встанет между противниками, и в уплату за его старания ему в кровь разобьют лицо».

– Я просто поверить не могу! – воскликнул Латин. – Ведь Галез всего лишь попытался вмешаться, он хотел их всех успокоить. Он надеялся, что разгоряченные боем молодые люди его послушают…

Я стояла совершенно онемев – как тогда, во сне, когда волны прилива, набегая одна на другую, толкали меня, вытягивали у меня из-под ног песок, тащили меня за ноги придонным течением, влекли на глубину, а мир вокруг сверкал так ослепительно, что в глазах у меня потемнело…

Я быстро схватила Маруну за руку, и она, догадавшись, поддержала меня, не давая упасть.

– Прошу тебя, царь, позволь нам уйти, – шепотом обратилась она к моему отцу, и он, казалось, только в эту минуту понял, до чего мы обе измучены и грязны, до чего изорвана наша одежда и исцарапаны руки. Он сам повел нас через двор, скликая служанок и приказывая им помочь нам привести себя в порядок.

– Объясни мне то, чего я никогда не понимала, – прошу я мужа. Теплым июньским утром мы сидим с ним в одном из самых уютных уголков нашей регии – в маленьком внутреннем дворике. Муж мой обладает великой способностью радоваться самым простым вещам, а потому с наслаждением греется на нежарком еще солнышке, завтракая вместе со мною белыми фигами и свежим молоком, чуть подслащенным медом.

– Хорошо, попытаюсь, – говорит он.

– А если у тебя не получится?

– Посмотрим.

– Скажи, почему ты тогда сразу не пришел к моему отцу? Ну, когда он пригласил тебя прийти и, если ты согласен, заключить с ним предложенный союз?

Мой вопрос Энея явно заинтересовал. Он садится прямее и задумывается, словно оглядываясь на год назад. Для него всегда важно быть как можно ближе к истине, а поскольку труднее всего правдиво охарактеризовать то, что случилось в прошлом, он тщательно взвешивает каждое свое слово, прежде чем начать говорить.

– Видишь ли, я собирал кое-какие дары, которые мне хотелось преподнести вам, – говорит он. – Я хотел найти нечто, достойное тебя. Сделать тебе настоящий свадебный подарок. Я ведь уже отослал твоему отцу в дар и чашу Приама, и корону, и скипетр – самое лучшее, что у меня осталось. И самое последнее, что я успел прихватить из Трои. Если не считать наших богов, конечно. Но с пустыми руками, как нищий, я к вам приходить не хотел! У матери Эвриала была шаль, вытканная серебряной нитью; она ее берегла и хотела подарить невесте своего сына на свадьбу. И эту шаль она принесла мне, бедная женщина!.. В общем, пока я беспокоился насчет подарков, пришло известие, что банда вооруженных крестьян напала на наших охотников, потому что Асканий нечаянно застрелил ручного оленя какой-то девушки. Гия был ранен в плечо стрелой, и наконечник так там и застрял; двоих крестьян убили мои люди. Это были очень плохие новости, очень плохое начало. И, похоже, жители Лация вовсе не желали, чтобы мы тут оставались, хоть их правитель сам нам это предложил. Затем в наш лагерь на берегу реки прибыл Дранк. Ты об этом знала?

– Нет.

– Он, правда, не говорил, что был послан Латином или что Латин, по крайней мере, знает, что он к нам направился. Взяв на себя ответственность, он по собственной инициативе решил предупредить нас, что Турн намерен воспользоваться этой стычкой с крестьянами, чтобы поднять против нас всю страну. Что он уже послал гонцов к вольскам, к сабинянам и даже на юг, к Диомеду, прося прислать войско ему на помощь.

– Дранк всегда терпеть не мог Турна и завидовал ему.

– Вот как? А я все ломал голову, пытаясь понять, почему он к нам явился. Но разве я смог бы предотвратить эту войну, даже если б сразу отправился вместе с ним в Лаврент?

– Нет, – уверенно отвечаю я.

И Эней ничуть не сомневается в том, что я говорю правду. Он просто принимает на веру то, что я действительно знаю некоторые такие вещи, о каких обычным путем узнать невозможно. Он не спрашивает, откуда я все это знаю. Я, конечно, рассказывала ему, что мы с отцом часто ходили в святилище Альбунеи, надеясь услышать оракула, но о поэте я ему ничего не говорила. И вряд ли когда-либо расскажу.

Мне оказалось совсем нетрудно поверить в то, что поэт меня выдумал; в конце концов, я этого почти не чувствовала. Но моему мужу принять это было бы слишком сложно. Хотя вот сейчас, например, он кажется человеком мирным, домашним и всем довольным, хоть он и греется спокойно на солнышке, беседуя с молодой женой, однако же он по-прежнему остается героем моего поэта, человеком страстным, властным, беспокойным и опасным. И для него, конечно же, весьма затруднительно было бы смириться с тем, что его собственная воля и желания почти ничего не значат, что они ничтожны по сравнению с волей и желаниями поэта. Милосердие, верность, стремление к справедливости, ко всему тому, что составляет понятие «фас», – вот его заветные принципы жизни. Узнать, что он всю жизнь подчинялся воле какого-то поэта, а не собственному разуму, не собственной совести, было бы для него огромной трагедией, даже если б он все это увидел и воспринял так, как вижу и воспринимаю это я, даже если он понял, что и мой поэт, создавая свою поэму, подчинялся голосу совести и разума и следовал тем же благородным понятиям, что и он сам. Зачем же мне тревожить любимого мужа подобными вещами? Ведь у него так много забот, а время, отведенное ему, столь коротко!

Так что Эней соглашается с моим кратким суждением о возможности предотвращения той войны и кивает.

– Да, это действительно было время войны, Марс в расцвете сил… Даже Дранк сказал: люди сочтут это провокацией, если я вздумаю сейчас идти в город. Так что, надеюсь, ты понимаешь: это никак не было связано с моим пренебрежением к приглашению твоего отца или к тебе? Я просто не смог прийти.

Даже если тогда это его и не слишком волновало, то сейчас он так взволнован, что это дорогого стоит. И мне хочется поскорее его успокоить, но я все же упрямо говорю: