Алексей Соловьев - Обет мести. Ратник Михаила Святого Страница 32

Анна счастливо хохотнула:

– А об том, миленький, мы с тобой только к осени спознаем. Лишь бы все теперь прошло хорошо.

– Дак, это… Может, нам теперь спать не надо вместе отныне? Вдруг невзначай своей штукой там чего растревожу?..

– Где там твоя штука? Дай-ка еще раз на нее гляну!

Голова Анны нырнула под теплое одеяло, и Иван вновь застонал в неописуемом блаженстве. А она, пошалив, оседлала замлевшего мужика и, качаясь на нем в женской скачке, самозабвенно и ритмично повторяла:

– Надо, надо, надо!! До июля ты мой, дурачок!

Неделя пролетела незаметно, и была она для молодого ратника заслуженной наградой после тяжелых кровавых будней.

Опять жена провожала мужа до самой околицы, утопая лаптями в снегу. Опять просила навещать при первой возможности.

– Береги себя и его, – нагнувшись с седла, целовал Иван горячие губы. – Будем в городе стоять, на Масляную обязательно приеду. Жди, любая!

Они расставались на месяц, не подозревая, что лесной житель Федор был прав, говоря о непознанности и непредсказуемости человеческой судьбы, что перемена ее для Ивана была уже близка. Ехал налегке, оставив тяжелую новгородскую добычу дома. Отцова бронь покоилась в тороках. Может быть, именно это и спасло ему вскоре жизнь? Может быть…

Глава 23

Снег был глубок и рыхл. Иван добрался до Волги и с облегчением вздохнул, когда Заграй ступил на укатанную дорогу и сам по себе перешел на рысь. Еще верст десять, и покажутся стены Твери.

Он дважды обогнал небольшие отряды татар, неспешно возвращавшиеся в степи и гнавшие перед собой дрожащих пленных, скот, крестьянских коней, запряженных в набитые различной рухлядью сани. Цепкий взгляд узких глаз жадно шарил по сторонам, готовый прибрать любую, даже самую дешевую мелочь. Что не пригодится в хозяйстве – все равно уйдет за мелкую монету на шумных торжищах Сарая. Так зачем оставлять в снегах эту самую малость, когда есть на кого ее надеть или в чем довезти до далекого и уже манящего дома?

Оба раза Иван провожал эти караваны с болью и душевной жалостью. Война есть война, он сам вернулся в деревню не пустой. Но оставленные отцу пленные все же не оторвались от русской земли! А эти?.. Пополнят ли они невольничий рынок в Кафе, чтобы потом плыть в трюмах или за веслами галер еще дальше к югу? Станут ли новыми татарскими пастухами, сторожами, ремесленниками, наложницами? Или падут вскоре от усталости, холода и голода на обочине, весеннее половодье обмоет их напоследок, звери и птицы расклюют плоть, и лишь черепа Ставра, Грикши или Офросьи будут еще несколько лет смотреть в небеса круглыми глазницами…

Толстый жидкобородый татарин, перехватив взгляд проезжающего мимо русича, широко улыбнулся и оценивающе окинул взором ладные сапоги, полушубок, саблю на поясе, горячего жеребца. Он понял, что парень был явно не смерд, бывший союзник в недавнем удачном набеге. Но война закончилась… значит, и союзников уже не стало. Остались лишь райя, рабы, не вольные никогда жаловаться на своих старых и новых господ!

Если бы Иван хоть немного понимал в татарском, если б он смог угадать смысл тех фраз, что на слуху обменялись оставшиеся позади воины, он бы имел хоть какой-то шанс. Заграй свеж, сабля остра, удар поставлен… Но он неторопливо продолжил свой путь, лишь запоздало обернувшись на ускорившийся перестук конских копыт. И тотчас три волосяные петли пали на плечи, шею, крепко затянулись, вырвали русича из седла и поволокли по дороге. Радостные крики нарушили морозную тишину.

Парню удалось изловчиться, вытащить засапожник и перерезать один из арканов. Но он тотчас получил ослепляющий удар длинной палкой с железным шаром на конце и провалился в небытие. Лишь теплый рысий треух спас Ивана от смерти.

Когда очнулся, увидел себя уже в одной рубахе, брошенным на старую солому саней. Вывернутые назад руки ныли, наброшенная сверху дерюга слегка грела, но беспощадно лезла в ноздри нитями необметанных концов. Услышав чих пленника, толстый татарин, видимо, хозяин семейства, тотчас подъехал:

– Карош мужик, крепкий мужик! Я думал, тибе ворон кормить будешь. Арсен, дурак, совсем не думай, кого как бить нада. Идти нада!!

Ивана вытащили из саней, втолкнули в ряды остальных пленных. Одной веревкой связали его шею с чужой. Гортанный окрик, и уже усвоившие эту команду русичи покорно побрели дальше.

Произошедшее было столь неожиданно и нелепо, столь разительно отличалось от планов княжьего слуги, что Иван замешкался. Кто-то задний ощутимо толкнул его коленом под зад:

– Пошел давай! Сразу плетей ввалят, а то и палкой огреют. Тут о тебе никто жалиться не будет! Тут каждый сам за себя, понял?

Пришлось включиться в общий шаг. К этому, впрочем, принуждал и холод: пока двигался, кровь все же доставляла тепло к рукам, ногам и спине, не давая застыть окончательно. Иван смирился, с надеждой поглядывая по сторонам: вдруг увидит чье-то знакомое лицо, вдруг кто-то из княжьей дружины поскачет навстречу или вдогон?! Один окрик мог бы решить все, в беде бы его не оставили.

Но дорога была пустынна. И купцы, и простолюдины затаились, выжидая, когда окончательно схлынет иноземная волна. А ратные… ратные скорее всего все еще праздновали победу либо в своих домах, либо в княжьих людских. Попадались лишь узкоглазые лица да такие же бедолаги…

На ночь всех пленных загнали в общий сарай. Втащили бадью с теплой водой да кинули пару караваев хлеба, которые были тотчас разделены не по справедливости, а по закону сильного. Ели торопливо, прикрывая ломти от других. Еще не слишком оголодавшему Ивану это показалось страшным и диким, но на его вопрос невольный спутник с веревкой на шее резонно ответил:

– Посмотрим, чего ты завтра запоешь! Бывать, что вообще ничё не дают. А жить-то хотца даже с петлей на шее. Глядишь, пригонят на место, образумится там как-нито!..

Спать легли, тесно сбившись в кучу, грея теплом тел друг друга. И здесь более сильные оказались в середке. Близкое дыхание смерти быстро заменило в людях человеческое на звериное.

Сон не шел. Иванов спутник тоже не спал, посасывая, видимо, специально оставленную для этого случая корку. Иван толкнул напарника локтем в бок.

– Чего? Не дам!! – тотчас огрызнулся мужик.

– Жри, перебьюсь. Слышь, ты откуда сам? Из Торжка?

– На рати взяли. Хотел до ворот городских добежать – не успел. Сам Ховрул там меня и заарканил. Из Рузы я, с ополчением пригнали.

– Ховрул – это кто?

– Десятник ихний, который самый толстый. Тут, кажись, одна родня подобралась, в десятке этом. Старик еще ничего, не шибко лютует. А вот тот, что палкой тебя по башке саданул, – зверюга! Не Ховрул – порубал бы он всех, право слово! У него на рати брата прикончили, вот и лютует, ирод. Остерегайся!

– Так вы все новгородские?

– Пошто? Есть и ваши, ржевские, бабы. В лесу их переняли, волокут вот теперь. А уж кто дойдет – одному Господу известно. Троих уж эти гады прирезали. А ты дураком не будь, жри, когда дают, да спи поболе. Может, еще и дотопаем. Бают, вскоре теплее станет…

Утром Иван попытался обратиться к Ховрулу и предложить за себя выкуп в несколько гривен из тех, что были припрятаны отцом. Но татарин лишь хитро усмехнулся:

– Лучше иметь рядом с собою простого коня, чем вдалеке горячего скакуна! Ты сильный, дойдешь. У моря тепло, подкормлю, потом в Кафу поедем, за сильного раба хорошо заплатят. Отец твой далеко позади, а воин никогда не должен оглядываться и возвращаться. Примета плохая.

Дни и ночи потянулись одной нескончаемой чередой. Иван стал таким же, как все: озлобленным, дерущимся за брошенную подачку, спящим в середке, равнодушно взирающим на замерзших под утро либо оставшихся вдоль дороги. С пленными не церемонились, по дороге вливались новые. Под Рязанью, под Нижним Новгородом… Слабые и больные стоили в степях мало, так зачем переживать, что они сдыхают. Попыток убежать по дороге у пленных даже не возникало.

Да и куда было бежать? Если каким-то чудом вырваться из-под зоркого ока Ховрула, обмануть его злобных псов, уйти в леса – все равно конец! Не найдут утром по следам – замерзнешь. Найдут – зарубят в назидание другим. Или же переймут иные татары, торопливо изучающие днем все свежие лесные следы в надежде наткнуться на не разграбленную деревню или лесной схорон. А когда начались степи, стало еще хуже. Степь – не лес, ее Иван не знал и не понимал. Да и сил к тому времени у бывшего ратника заметно поубавилось, оставалось лишь смириться и молиться.

Не достигнув Сарая, Ховрул повернул на закат солнца и вскоре нашел в донских степях своих жен, молодых детей и рабов, охраняющих несколько небольших стад. Долгий путь завершился, и это была первая радость для достигших Приазовья девятнадцати человек в донельзя оборванной одежде, со спутанными грязными волосами и сбитыми ногами. О том, что для многих это будет лишь временная передышка, не хотел думать никто.

Иван был поставлен вместе с другими двумя пленными пасти табун пригнанных и здешних лошадей. Ховрул уже явно выделил людей для последующей продажи и перевел их на отдельный котел, в котором помимо крупы нет-нет, да и оказывались бараньи потроха, очищенные кости. За два месяца парень отмылся, окреп, несколько заглушил постоянное чувство голода. Хозяин частенько довольно посматривал на живой товар, прицокивая языком: