Владимир Лебедев - За святую обитель Страница 32

— Тяжкие времена! — молвил Ананий, вздыхая.

— Из людей-то Останкова никак всего десятеро в живых осталось, — продолжал Суета. — С московского-то вольного житья да попали в неволю такую. Мы на что привыкли, и то порою душа мутится. Эх, бой, что ли, затеяли бы поскорей воеводы! Этак, за стенами сидючи, мохом обрастешь.

— Неужели же веселее тебе кровь людскую лить? — остановил говорливого Суету Селевин. — Слава Богу, что еще ляхи смирно сидят. Должно, и они приуныли: чай, тоже не по сердцу им в шатрах мокнуть.

— Что-то Оська наш? — выпалил, не подумав, Суета, кивая на стан ляшский. — Чай, совсем паном стал?

Засверкал впалыми очами Ананий, глухо промолвил:

— Не хочу имени его слышать, не хочу и помыслить о нем! Не брат он мне! Жив ли, мертв ли — все одно. И не растравляй ты мне, Суета, язвы сердечной!

— Я лишь невзначай, — пробормотал, смутившись, тот. Поставил он готовую рогатину к стене, через зубец перегнулся, вниз взглянул.

— Ишь, ты! Опять воевода со своим Мартьяном рыжим по стенам пошел. И чего, прости Господи, полюбился ему литвин неведомый? Что из пищали палит ловко?

— Экой ты, Суета! — степенно, с укором сказал Ананий. — Не нам, чай, воеводе указывать. Не обижен разумом воевода Григорий Борисович. А литвин в деле воинском зело искусен. Пушки старые да поломанные он нам поправил, лучше прежнего палят. Он же выдумал засеки деревянные над воротами, что от ядер треснули. По всему видать, что бывалый человек, ученый. Как воеводу недуг скрутил, чай, его литвин вылечил; отец-то Гурий вовсе отчаялся.

— Верно, — пробурчал Суета, — а только не лежит у меня сердце к этому искуснику рыжему. Лукав он больно.

— Не стал бы воевода худого человека в одной горнице с собой день и ночь держать, — строго сказал Суете Ананий и тотчас же, опираясь на костыль, поднялся с места и снял шапку. Вошли на башню воевода Долгорукий и литвин Мартьяш. Сменил ляшский пушкарь иноземный наряд на однорядку меховую, у пояса его висела тяжелая стрелецкая сабля. Свободно говорил Мартьяш с воеводой; видно, привык уж к его милости. Две недели всего, как прибежал рыжий литвин в обитель, а уж пуще его любимца не было у князя Григория Борисовича.

— Здравствуйте, молодцы! — ласково сказал князь. — Чай, скучаете, без дела сидючи? Ничего, не горюйте — еще потешимся в чистом поле. Вот Мартьян мой сулит такое лукавство ляхам подстроить, что себя не узнают. Дайте срок, ребята!

— Били мы ляхов и без лукавства всякого, князь-воевода, — хмуро молвил Суета, косясь на литвина.

Князь не расслышал порядком слов его, но Мартьяш ничего не проронил; злобным взором окинул он дюжего молодца: погоди, мол, сосчитаемся еще!

— Поди-ка сюда, Мартьян, — позвал его воевода к зубцам, где пушки стояли. — С этого места наш пушкарь подбил пушку большую ляшскую, что досаждала нам пуще других.

— Что ж, воевода, это дело нехитрое. Отсюда не только что пушку, а и шатер полковничий ядром достать можно. Погоди, князь, я еще пушку поболее выберу да исправлю по-своему — тогда увидишь, как пушкари ученые палят.

— Ладно! — весело отвечал князь. — Делай как знаешь — наверно, худо не будет. Ты у меня на все искусен.

И ласково потрепал воевода нового любимца по плечу.

— А тут, — заговорил снова лукавый перебежчик, — надо бы щиты толстые у зубцов поставить: когда полезут ляхи на приступ — отсюда на выбор их стрелять можно.

— И щиты поставим! — соглашался на все князь. — Экая у тебя, Мартьян, голова разумная: знать, побродил ты по белу свету вдосталь. Как еще ты веру свою православную соблюл? Хвала тебе за то великая.

— Да, княже, везде побывал я на своем веку: в свейской земле был, где горы каменные, острые прямо из моря глядят; в дацкой земле жил, где, куда ни глянешь, со всех сторон вода и вода. В цесарских землях всяких я чудес нагляделся, научился чему хотел. Вот, князь-воевода, где воевать умеют. Любую крепость осадят — стены разобьют, подорвут, в прах сроют. А про ваших воинов московских молва идет, что стойки они в бою полевом да засадном, а как до городов дойдет — не под силу им.

— Пожалуй, то правда! — молвил князь. — А только и наши рати немало городов брали. В Ливонии-то царя Ивана вожди до самой Риги дошли, лишь ее не одолели.

— Изготовил я тот чертеж, воевода, что посулил тебе. Пойдем в горницу к тебе — все расскажу, растолкую.

— Для ворот-то крепостных, что опускать да поднимать можно? — радостно спросил князь.

— Для них чертеж, князь. Пойдем, что ли?

— Идем, идем! Утешил ты меня, — говорил князь, спускаясь по лестнице с башни.

Суета вслед литвину рыжему кулаком погрозил.

— Околдовал воеводу! Прямехонько опоил чем-нибудь. Ишь, какую над ним власть взял! Что ж это будет, братцы!

— А ты помалкивай, — махнул на него рукой Ананий. — И мне теперь сдается, что лукав да ненадежен литвин, а что с ним поделаешь? В оба глядеть надо: чуть что приметим — сами расправимся.

Согласно переглянулись четверо молодцов: порешили.

Опять уселись товарищи около зубцов, опять потонули взоры их унылые в туманной и дымной дали. Небо нахмурилось, не то дождь, не то снег идти хотел. Пронесся по стенам и башням порыв грозного вихря.

— Вон еще лях скачет. Не сидится им в стане. Да какой у него конь бойкий. А сам-то какой рослый, широкоплечий. И у них, видно, богатыри есть, Ананий?

Ничего не ответил Суете Селевин: он тоже любовался подъезжавшим ближе всадником. Видно, что был пан не ниже ростом, чем длинный Суета; густые черные волосы выбивались из-под низкого ляшского шлема.

Все близился неведомый воин, можно было уже рассмотреть его угрюмое загорелое лицо, его черные очи под густыми бровями, с грозным и острым взглядом. Черные висячие усы падали ниже бритого по-ляшски подбородка.

Под самые стены башни подъехал он.

— Переговорщик, что ли? — И наклонились все четверо над зубцами, ожидая, что скажет всадник.

Но ни слова не вымолвил пришелец. Поднял он кверху угрюмое свое лицо и махнул рукой, словно маня к себе. Удивились воины.

— На бой, что ли, зовет? На поединок? — сказал быстрый Суета. — Я, пожалуй, схвачусь с ним; авось…

— Погоди! Не то! — перебил Тимофея Ананий.

И вправду — не биться прискакал чужой витязь. Все без единого слова — снял он с головы шлем, железную кольчугу на груди расстегнул, вынул крест нательный, из золота чистого, резной работы. Широко перекрестился всадник православным крестом, приложился благоговейно к святыне и, высоко подняв могучую руку, показал тот крест товарищам.

— Что за диво? Не лях он, видно? — сказал Ананий и позвал громким голосом витязя: — Эй, молодец! Зачем прискакал? Нашей ты, что ли, веры?

Закивал головой воин, опять перекрестился и свой тельник поцеловал, и опять рукой к себе позвал.

— Да ты отвечай, кто ты да отколе? — крикнул Суета.

Уныло покачал головою витязь, рукой себе на рот указал и плечами тряхнул: не могу-де.

— Да он немой, братцы! — догадался Ананий.

Меж тем черноволосый гость с коня сошел, отогнал его в поле, опять обернулся и начал сперва на себя, потом на верх башни рукою показывать: туда-де, к вам хочу — возьмите.

— К нам просится. Сбежал, видно, от ляхов. Пустить его, что ли? — молвил Ананий.

— Вестимо, втащим на веревке, — заторопился Суета. — Ведь тоже душа православная. Ну-ка, подмогите, ребята!

Нелегко было грузного богатыря на высокую башню втащить: целых три толстых веревки связали, вчетвером поднатужились молодцы. Ступил, наконец, неведомый воин на верхушку башни. Показалась на сумрачном лице его светлая улыбка, осенил он себя крестом и по-братски обнял всех крепким объятием, облобызался с ними, словно в праздник великий.

Несмотря на угрюмое лицо, пришелся сразу новый гость по сердцу всем четверым. Почуяли сразу они, что не лукавец перед ними, не изменник.

— Ты у ляхов был в стане? — спросил Ананий, сидя с новым знакомцем рядом. — Или только нарядился по-ихнему, чтоб к нам попасть? Эх, не понять тебя!

Немой показал рукой на блестящие обительские кресты, потом на чело и на грудь себе.

— Сердцем болел за обитель? Мыслил помочь ей? — догадался Ананий. — В пору же ты пришел. Людей у нас мало.

Немой радостно головой закивал, потом нахмурился, очами сверкнул и гневно погрозил рукой ляшскому стану.

— Ишь ты, какой удалой! — потрепал его рукой по широким плечам веселый Суета. — Погоди, мы с тобой покажем нехристям, как обитель святую воевать!

Начал немой витязь о чем-то или о ком-то товарищей знаками допытывать: от земли рукой невысокий рост указывал, на стан вражий и на обитель кивал, по пушке ударял. Не поняли его.

Тогда омрачился лицом неведомый воин. Долго сидел он, глубоко задумавшись; потом достал из-за пазухи бумажный свиток и внимательно оглядел окружающих.

Всех степенней да разумней показался немому Ананий, и подал он ему грамоту: прочитай-де.