Рангея Рагхав - Гибель великого города Страница 32

Бросив на Манибандха многозначительный взгляд, Амен-Ра неожиданно спросил:

— Скажите мне, высокочтимый, неужели все эти народы сторонники равенства среди людей?

— Нет, не все, почтенный Амен-Ра. У каждого народа свои обычаи, но все они чтут нашу веру и обычаи, торгуют с нами.

Амен-Ра обрадовался.

— Это хорошо, высокочтимый! Но такая их независимость со временем станет губительной для вас.

— Губительной? — пренебрежительно протянул Манибандх. — Вы ошибаетесь, почтенный Амен-Ра. Никто в мире не дерзнет поднять глаз на Мохенджо-Даро! Мохенджо-Даро — самый славный и великий город на земле!

Манибандх с удовольствием рассматривал красивых рабынь, принесших блюда. Рабыни пододвинули стоянки, поставили на них блюда и, сняв драгоценные покрывала, с поклоном отошли. По залу распространился аромат плодов.

— Угощайтесь, дорогой гость! — почтительно предложил Амен-Ра.

Они принялись за еду. Рабыни быстро, бесшумно подавали все необходимое. Одну из них Амен-Ра знаком послал во внутренние покои. Вернувшись, она сообщила:

— Господин! Рабыня исполнила ваше повеление! Танцовщицы идут!

— Это все, чем я могу вас порадовать в своем доме! — сказал Амен-Ра. — Вас не ждут здесь богатые дары. Откуда возьмутся у старика сокровища!

Явились танцовщицы. Весь их наряд составляли узкие набедренные повязки и тонкие полоски материи, едва прикрывавшие их округлые груди. Танец прекрасных египтянок был безыскусен и прост, но нагота их разжигала сладострастие в старом Амен-Ра. Танцовщицы, чувственно изгибаясь, двигались в такт египетской музыке, иногда кто-нибудь из них звонко ударял в ладоши, и раздавался напев на чужом языке.

Сердце Манибандха вдруг загорелось, он увидел среди танцовщиц совсем юную девушку, похожую на распускающийся бутон. Тот, кто видит в женщине венец красоты, не находит предела, своим любовным миражам…

— Изумительно! — восхитился Манибандх. — Хвала вам, почтенный Амен-Ра. Вы обладаете сокровищем из сокровищ! Вы никогда не говорили мне о нем.

— Прикажете положить к вашим ногам?

— Кто она, почтенный Амен-Ра?

— Это шнин[16] среди всех моих рабынь!

Танцовщицы удалились, а Манибандх все думал о чудесной девушке-лотосе. В этом цветке, рожденном в грязи болота, трепещет чарующая красота.

Как лотос раскрывает нежные лепестки восходящему солнцу, так юная красавица цветет под лучами жаркой любви. Но слабый свет заката уже не властен над цветком, и его лепестки неумолимо закрываются, — так бессилен старик пробудить страсть в молодой женщине. Манибандху стало жаль старого Амен-Ра, он встал и простился с хозяином.

Взойдя на колесницу, купец лениво произнес:

— Сайндхав!

Возничий взялся за поводья.

Полдень давно миновал. Вокруг ложились тени, распространяя прохладный покой. Все гуще становились толпы людей, освободившихся от дневных трудов. Город оживал. Руки музыкантов потянулись к инструментам. Радуясь прохладе, раздувал мехи мастер, изготовлявший оловянную посуду.

С самого утра возничему не удалось даже поесть. Но кому он мог сказать об этом? Если бы он ехал с госпожой, та могла бы пожалеть его, но за ним, словно злой демон, стоял Манибандх. И возничий молча переносил муки голода — раб лишь в душе может таить обиду на своего господина.

Колесница подъехала к огромному храму богини Махамаи.

«Любители развлечений еще не появились на улицах», — подумал Манибандх, проходя через главный вход. Он чувствовал себя утомленным, как храбрый воин после жестокой битвы.

В ушах купца все еще звучали слова Амен-Ра: старик предупреждал об опасности, грозящей великому городу со стороны соседей. Кто дерзнет напасть на знаменитый Мохенджо-Даро? Да и в городе сильная стража!..

Но сомнения не покидали Манибандха. Разве в силах городская стража противостоять целому войску? Он вспомнил, непобедимую армию египетского фараона — при каждом ее шаге катятся в прах тысячи непокорных голов. Почему нет такой армии в Мохенджо-Даро?..

Купец тряхнул головой, отгоняя назойливые мысли. Зачем он думает обо всем этом? Что ему слава и власть, если он одинок?

Манибандх опустился на колени перед статуей Махамаи и простер к ней руки.

— О всемогущая Махамаи! — закинув голову, взывал он. — Доныне ты была милостива ко мне. Ты дала мне силу свою и сделала таким великим в этом ничтожном мире. Если хочешь, возьми все назад и снова пусти меня по свету нищим. Ты своей властной рукой чертишь знаки судьбы на челе человека, и тебе ведомо, что я не хотел стать преступником! О мать, почему в моей душе нет покоя?

Тяжело вздымалась широкая грудь Манибандха. Глядя снизу на огромную статую богини, он восклицал:

— Никогда я не дерзал сомневаться в твоей силе, о всемогущая! Даже в детстве мне, голодному мальчишке, никто не сумел бы внушить непочтения к тебе. Сам Озирис, великий египетский бог, не смог поколебать моей веры. Но почему же теперь суровое мое сердце ввергнуто в тревогу, почему становлюсь я порой ничтожным и слабым? Ты дала мне все, так почему не вольешь в мои жилы благородную кровь, чтобы душу мою никогда не терзали муки бессилия? О мать! Знаю, я должен искупить свои преступления! Так дай мне силу! Страшные бури в океане я почитал за испытания, посылаемые мне твоей безграничной милостью. Смилуйся надо мной, я твой верный слуга, я сын твой! Как поддержала меня в рождении, так поддержи и за гробом!

Словно обновленный, поднялся он с колен — печаль в сердце уступила место чувству удовлетворения и радости. Львиной поступью направился Манибандх к выходу. Сейчас он был великолепен: настоящий, истинно сильный мужчина, повелитель. Казалось, будто богиня дала ему частицу своей силы и сказала: «Манибандх! Не отчаивайся! Разве нынешний день для тебя страшней того далекого дня, когда жалкое деревянное суденышко беспомощно металось во мраке под ударами волн? Вспомни, как люди, устав бороться с волнами, падали на колени, моля небо о пощаде! Кто в тот день утихомирил бурю? Кто выбросил суденышко на берег?»

Неподалеку от храма Манибандх заметил аскета, неподвижно сидевшего на земле. Купец долго смотрел на этого изможденного, человека, который молчаливо и покойно, словно привязанный к месту, сидел здесь, удалившись от тщеты жизни, не замечая бега времени. Неужели богатство и разнообразие жизни не привлекали этого беднягу? Неужели никогда не влекла его к себе красота женщины?

Женщина! Махамаи!

Толстый слой камня может вспыхнуть от солнца, как пламя светильника, эхо уйдет из гор, океан навсегда застынет в неподвижности, но женщина не перестанет бросать на мужчину лукавые взгляды. Это природное, вечное оружие всех женщин — от возлюбленной фараона до последней рабыни. Женщина полна великой силы. Вся мудрость Манибандха ничто перед ней, ибо не может утихомирить жар сердца.

Сам великий бог Махадев пробуждается от забвения, когда супруга его, Махамаи, начинает свою сладострастную пляску.

Но кто нарушит святое раздумье великого царя йогов. Кто превзойдет его в величии и достоинстве? Что дает ему силы равнодушно взирать на соблазны жизни? Почему, временами пробуждаясь, он опять погружается в священный сон? Неужели это безбрежное забвенье выше всех тревог и забот человеческой жизни, такой бурной и деятельной?

Когда Манибандх всходил на колесницу, кто-то протянул к нему руку и попросил подаяния:

— Господин! Я давно ничего не ел!

Манибандх взглянул на нищего. По виду это был деревенский житель из страны дравидов, что лежит к северу от Мохенджо-Даро. Глаза нищего сверкали голодным блеском. Одежды его так износились, что не прикрывали выступавших, на теле ребер, и это вызывало жалость и отвращение к несчастному. Но, видимо, он давно перестал заботиться о своем внешнем облике, — жажда жизни поборола в нем все другие чувства.

Обрывистые берега сострадания — ничто перед несокрушимой скалой равнодушия, ибо человек, даже исполняя святой долг перед ближним, прежде всего помышляет о своей корысти. Манибандх швырнул нищему золотую монету. Блестящий кусочек золота, за который можно сразу приобрести мальчика-раба и двух телят, валялся в пыли! Нищий не верил своим глазам. Неужели это сделал простой смертный? Ведь только богам доступны такая доброта и милосердие! Дравид забыл о том, что люди щедры лишь в богатстве, когда минутный порыв сострадания стоит им недорого.

Проезжавший мимо эламский жрец восхищенно наблюдал эту сцену.

— Хвала вам, высокочтимый! — закричал он. — Хвала! Воистину неистощима ваша щедрость!

Колесница его остановилась. Эламский жрец нараспев произнес несколько молитв на своем языке. Их никто не понял, и он перешел на язык великого города.

— В городе Ур есть счастье, — учтиво сказал он. — но несчастье — в людях Ура. В богатстве тоже счастье, но несчастье в расточительности. Вы, высокочтимый, счастье для людей!