Кейт Уиггин - Ребекка с фермы «Солнечный ручей» Страница 33

Слушайте, я просушу чулки у вас на печке? Ненавижу носить боты, разве уж только в непролазную грязь. В ботах нога такая уродливая. Мои ботинки на французском каблуке так всем понравились, и как я могу теперь появиться в ботах? Ведь мальчики прежде всего смотрят на наши ножки. Однажды Элмер Вебстер шел к доске и нечаянно наступил мне на ногу. И вот после урока он подошел извиниться и заметил, что его нельзя слишком винить, потому что у меня такие маленькие ножки — их и не увидишь. Все-таки он умеет быть галантным. На самом деле у меня второй размер, но эти французские ботинки очень скрадывают стопу, и к тому же выделяется высокий подъем. Мне сначала показалось, что они даже портят форму, но все считают, что это потрясающе красиво. Ну-ка, поставьте ваши ножки рядом с моей. Не для сравнения, а так, для смеха.

— Мне главное, чтобы обувь была удобная. А сейчас, мне надо мерить стороны треугольников, а не высоту подъемов, — сухо отозвалась Ребекка. — С тех пор как у тебя появились эти ботинки, ты все время вытягиваешь ноги в проход, поэтому немудрено, что Элмер наступил.

— Да, может, я слишком много думала тогда про эти ботинки, в них было очень удобно… Ну, расскажите, какие новости?

— Ты имеешь в виду рождественские подарки? — спросила Эмма Джейн. — Миссис Коб подарила мне игольницу, кузина Мэри из Северного Риверборо — коврик, Ливинг и Дик сплели вдвоем корзинку. На письменный стол и наволочки для подушек мы сами скопили деньги. А ширму мне подарил мистер Лэд.

— Вам повезло, что вы его встретили. Мне тоже хотелось бы кого-нибудь повстречать. Ширма — это чтобы кроватей не было видно, да? Я тоже всегда считала, что кровати лишают комнату стиля, особенно когда они плохо заправлены. Но у вас, между прочим, есть в комнате альков, больше ни у кого здесь нет алькова. Надо же! Новенькие — и получили самую лучшую комнату.

— Это вышло случайно, — стала объяснять Эмма Джейн. — Рут Барри взяла отпуск из-за смерти отца, и мисс Максвелл предложила нам пока занять ее комнату.

— Великая и неповторимая Макс стала в этом году еще холоднее и надменнее, — заявила Хильда. — Прежде я старалась во всем ей уступать, а теперь решила рукой махнуть. Она лишена чувства справедливости: добра только к своим любимчикам, а остальные существуют лишь для того, чтобы упражняться на них в злословии. И все время она встревает в чужие дела. Сегодня я чуть было не сказала ей прямо в лицо, что ее дело — учить меня языку и литературе, а не хорошим манерам.

— Послушай, прекрати говорить при мне о мисс Максвелл в таком тоне! — не выдержала Ребекка. — Ты должна понимать, что я при этом чувствую.

— Понимаю, как же… Только не возьму в толк, как ты ее терпишь.

— Я не просто терплю — я люблю ее! Когда солнце слишком печет или дует ледяной ветер, я всегда думаю о том, как бы защитить ее от зноя или непогоды. Мне нравится, как она поднимается на мраморный помост в классе и садится на свой бархатный стул перед золотым столиком.

— Пусть она себе сидит за своим золотым столиком. Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

— А разве у вас сейчас нет занятий? — спросила у Хильды Эмма Джейн, предчувствуя назревающую ссору.

— Да, но дело в том, что я вчера потеряла учебник по латинской грамматике. Я его оставила в холле после того, как у нас произошла очередная сцена с Гербертом Даном. Я с ним всю неделю не разговаривала, а потом взяла да и вернула значок, который он мне подарил. Он был просто в бешенстве. Я вышла из холла, а когда вернулась, то учебника не было. Сейчас пойду к галантерейщику, а потом зайду к директору школы узнать, не принес ли кто мою латынь. По этому случаю я решила приодеться.

На Хильде было шерстяное платье, перекрашенное из серого в ярко-синий цвет. На свой жакет Хильда нашила три ряда белой тесьмы и крупные белые перламутровые пуговицы — чтобы «придать шику». Серую шляпку она украсила большим белым пером и тончайшей вуалеткой с крупными черными мушками, которые подчеркивали цвет ее кожи. Правда, Ребекка обратила внимание на то, что прекрасные рыжие волосы Хильды, собранные в узел, спереди несколько поредели и потускнели от слишком частого употребления горячих щипцов.

Когда Хильда распахнула жакет, девочки увидели на подкладке миниатюрный американский флаг, эмблему местного клуба любителей гребного спорта и еще разные значки всяких клубов и обществ. Эти декорации должны были свидетельствовать о ее популярности — так великосветские красавицы украшают стены своей спальни котильонными сувенирами.

Потом она принялась терзать, закалывать и перекалывать свою вуалетку, красиво играя пальцами. Ей хотелось, чтобы девочки спросили, чье кольцо с недавних пор украшает ее руку. Но эти норовистые лошадки, хоть и бросали на кольцо любопытные взгляды, не спешили обратиться к ней с вопросом. Со своим плюмажем, вуалеткой и всеми ужимками Хидьда весьма напоминала одного из персонажей известного стихотворения Вордсворта:

Для радужного какадуВажней всего, увы,Быть на слуху, и на виду,И на устах молвы.[4]

— Мистер Моррисон говорит, что грамматику вернут, а пока он даст мне другую. Конечно, он недоволен. У него в кабинете был изумительно элегантный мужчина. Я прежде никогда его не видела. Я с надеждой подумала, что это наш новый учитель, но надежды оказались напрасными. Он не очень молод. В отцы нам не годится, но и для брата староват. Однако хорош, как парадные портреты, и одет безукоризненно. Пока я была в комнате, он не сводил с меня глаз. Меня это так смущало, что я все время отвечала невпопад на вопросы мистера Моррисона.

— Тебе надо научиться носить маску, чтобы в любом обществе чувствовать себя уверенно, — сказала Ребекка, подражая интонациям Хильды. — И что же, этот джентльмен согласился пожертвовать для тебя своим школьным значком? Или он так давно окончил школу, что значок ему все равно не нужен? А признайся по секрету: он не попросил у тебя прядь волос, чтобы носить под крышкой своих часов?

Все это говорилось весело и со смехом, однако Хильда не могла понять, показывает ли Ребекка свое остроумие или просто ревнует. Скорее всего, решила Хильда, это именно ревность — обычное чувство девочек, обделенных вниманием.

— Что еще про него сказать? Особенных украшений у него нет — только в галстуке булавка с камеей, а на пальце роскошное кольцо — оно как будто обвивает палец… Ой, девчонки, уже звонок. Мне пора бежать. До чего же быстро летит время!

Последние описания Хильды Ребекка выслушала с вниманием. Ей вспомнилось, что именно такое необычное кольцо носил единственный (если не считать мисс Максвелл) человек, покоривший ее воображение, — господин Аладдин. В глазах Ребекки и Эммы Джейн он был неким романтическим героем, они восторгались им как человеком и мужчиной, а кроме того, испытывали к нему огромную благодарность за те прекрасные подарки, которые он им преподносил. Со дня их первой встречи он всякий раз на Рождество напоминал о себе каким-нибудь подарком, выбранным с редкостным вкусом и предусмотрительностью. Эмма Джейн видела его лишь дважды, Ребекка немного чаще, потому что он несколько раз наведывался в кирпичный дом. И она сумела составить о нем некоторое представление. Письма, записки, благодарственные открытки от имени их обеих всегда писала Ребекка, Эмма Джейн очень переживала по этому поводу, хотя и понимала, что ей во многом далеко до подруги. Однажды господин Аладдин написал Ребекке из Бостона. Он спрашивал, что нового в Риверборо, и она с детской непосредственностью описала ему местные пересуды и события, приложив еще к этому свои стихотворные пробы, которые он читал и перечитывал с каким-то тайным восторгом. Если незнакомец, про которого рассказывала Хильда, не кто иной, как господин Аладдин, то почему он не зайдет к ним? Они с Эммой Джейн так рады были бы показать ему свою красивую комнату, где повсюду его подарки.

Когда девочки устроились в Уорехаме на полный пансион, у них началась по-настоящему радостная жизнь. Ребекке верилось, что предстоящая зима будет спокойной и плодотворной. Они жили в комнате вдвоем с Эммой Джейн и сообща пользовались всем, что привезли из дома. Им в самом деле удалось создать вокруг себя красоту и уют: круглый стол был покрыт красной скатертью, прекрасно гармонирующей с гарнитуром кленовой мебели. Как правило, Ребекке принадлежали идеи, а Эмме Джейн — материал и исполнение. Метод разделения труда в данном случае весьма себя оправдывал. Дедушка Эммы Джейн был владельцем магазина и после своей смерти оставил дочери и внучке много всякой всячины. Патоки, уксуса, керосина — всего этого хватило им на пять лет. Мансарда Перкинсов была завалена отрезами полосатой и клетчатой ткани, различными полотнами и рекламными проспектами всяческих фирм. Ребекка упросила миссис Перкинс сшить гардины и ламбрекены из небеленого муслина, которые она оторочила красной атласной лентой. Затем она подобрала две одинаковые скатерти — у каждой из девочек было свое рабочее место. Ребекке после многих уговоров удалось увезти из дому свою чудесную настольную лампу, которая могла бы служить украшением любого жилища. А когда к этому прибавились еще новые подарки господина Аладдина — японская ширма для Эммы Джейн и полочка с томиками стихов английских поэтов для Ребекки — то подруги почувствовали себя, по их собственному признанию, настоящими взрослыми дамами.