Юрий Когинов - Татьянин день. Иван Шувалов Страница 33

Откуда же, точно на дрожжах, поднялось богатство Петра Шувалова? Приведём свидетельство современника, на наш взгляд рисующее одновременно как бы две стороны его, графа, бурной деятельности: «Графский дом наполнен был тогда весь писцами, которые списывали разные от графа прожекты. Некоторые из них были к преумножению казны государственной, которой на бумаге мильоны поставлено было цифрами, а другие прожекты были для собственного его графского верхнего доходу, как-то: сало, ворванье, мачтовый лес и проч., которые были на откупе во всей Архангельской губернии, всего умножило его доход до 400 000 рублей (кроме жалованья) в год».

Чуть расширим рамки сего свидетельства. В 1748 году Пётр Шувалов учредил Беломорскую коммерческую компанию, получившую на откуп промыслы на двадцать лет. Это были китоловный и тюлений промыслы. И морские промышленники, выходившие в море из Варзуги, Сумского Посада, Кеми, Мезенского и Кеврольского уездов, не имели права продавать тюленье сало и кожу никому, кроме шуваловской конторы. Его приказчики ходили на судах компании, кроме Белого, в Карское море, в Обский залив, строили по берегам магазины с хлебом и железными изделиями, которые продавали промысловикам и всему населению Севера по баснословным ценам.

Но мало того — Шувалов выхлопотал себе привилегию на заготовку казённого леса в Архангельской губернии по рекам, текущим в Лапландии и возле Пустозерского острога. Доверенность же он продал английскому купцу Вильяму Тому, за которым закрепил по контракту право рубить, сплавлять и продавать лес аж до 1790 года.

Гом, с попустительства Шувалова, который регулярно получал огромные доходы, истреблял лес хищнически. Он строил из русского леса суда на сооружённых им верфях по Онеге и Мезени, а также на Двине, у самого Архангельска. Только на одной Онежской верфи у него насчитывалось пятьдесят кораблей, экипажи которых состояли сплошь из иностранцев. За короткое время этот предприимчивый посредник Шувалова наводнил русским лесом рынки Голландии, Англии и Франции настолько плотно, что не смог продать и за три года и потому вынужден был сбывать его за бесценок.

Мало того, что Пётр Шувалов брал на откуп целые промышленные отрасли, он удосуживался ими спекулировать. Перепродажа русского леса английскому предпринимателю — ещё цветочки! Настоящую аферу граф провернул с гороблагодатскими заводами. Эти железоделательные заводы, а также и новый, ещё только строившийся на реке Туре, вместе с приписанными к заводам крестьянами он взял, как уж привык, в откуп. При этом он оттягал себе не только ещё не разработанные недра, но и сто тысяч пудов выделанного и привезённого в Санкт-Петербург железа, продав его англичанам.

Уплата денег за заводы была рассрочена на десять лет. Но, уплатив в общей сложности всего девяносто тысяч рублей, Шувалов потом ежегодно получал с них подвести тысяч. Когда же, в конце концов, истёк срок аренды и Шувалов вынужден был возвратить заводы и рудники, он исхитрился урвать из казны ещё семьсот тысяч рублей.

В тот самый день, когда Иван Зубарев подал челобитную императрице, он к вечеру уже был в доме Петра Шувалова.

Граф принял его в своём кабинете и велел выложить на стол всё, что тот имел при себе.

   — Тут, в мешочках, пробы. А вот бумага, что выдала Сенатская комиссия.

   — Оставь всё как есть у меня. И бумагу сию, — тоном, не допускавшим возражений, произнёс граф.

   — Так мне же, ваше сиятельство, велено быть у профессора химии Ломоносова. И письмо к нему отписали его превосходительство, что были аккурат при её величестве императрице, когда я предстал перед нею. Так что не с руки мне ослушаться и не объявиться в срок на Васильевском острове.

Породистое лицо вельможи изобразило неудовольсгво.

   — Порассуждай у меня... Отныне я, граф Шувалов, буду ведать сим делом. И мне вернее знать, как тебе поступать. Пойдёшь с моим человеком. Он тебе укажет, где переночевать, а к утру заявишься в академическую лабораторию химии с тем письмом, что тебе дадено, и вот сей образец прихватишь. — Граф Шувалов швырнул Зубареву один из свёртков, содержащих руду.

Зубарев помял в руках треух, собираясь напялить его на голову, когда вельможа era остановил:

   — Вот бумага, перо. Садись к столу и опиши то место, где вёл поиск. Да абрис местности, коли сумеешь, зарисуй: где гора, где лес, где низина, и то место, где брали шурфы.

Когда Зубарев присел к уголку стола и стал корябать на бумаге то, что ему было велено, граф отошёл к окну, и мысли его обратились к сегодняшнему происшествию, о коем его уже к концу дня успел уведомить брат Иван.

Лет пятнадцать назад вот так же были обнаружены на Алтае серебряные руды заводчиком Демидовым. Правда, по первости Акинфий Никитич решился на невиданное — утаил находку. Но выдала алчность непомерная — стал из подпольно выплавленного серебра на своём Невьянском заводе изготовлять рубли. Знал ведь, что за такое — каторга, а то и лишение живота. Однако жадность затмила взор, затуманила совесть. А чтобы не попасться, производство фальшивых монет обставил тайною. Работные люди, занятые секретным ремеслом, были помещены глубоко под землёю. Сверху же подземелья — плотина. Знал ведь, чуял — государственные люди доберутся, нагрянут с проверкой, потому и готовился в случае чего открыть плотину. Так и сделал, потопив сотни мастеровых.

Уже задним числом, чтобы, значит, замолить свой грех пред новою императрицею Елизаветой, преподнёс ей якобы первую с того завода выплавку. Притом просил, чтобы серебро сие было употреблено на раку святого Александра Невского.

«Дай Бог, чтобы находка сибирского малого подтвердилась — развернусь не хуже уральского Демидова! — довольно ухмылялся про себя граф, предвкушая размах работ, которые он поведёт в башкирских местах, о которых только что поведал тобольский не промах парень из купеческого сословия. — Его не возьму в дело — откуплюсь. А рудники и заводы — всё возьму в собственные руки. Однако для верности надо бы надлежащим образом подстраховаться. Апробация у Ломоносова — хорошо. Только для пущей уверенности надо бы пробы ещё отослать в Монетную канцелярию и в Берг-коллегию».

Ошибка профессора химии

   — Глашка! Не слышишь, что ли, меня? Ты где, негодница, вот ужо я тебя проучу! — кричала старая дама, выходя из своей комнаты. — Ты кому там открывала?

   — Да это не к нам — к Михаилу Васильичу человек приходил, только дверью ошибся, — оправдывалась служанка.

   — Это к какому такому Михаилу Васильичу? Не знаю таких.

   — К Ломоносову, профессору.

   — A-а, это к тому, непутёвому. — Дама удалилась снова к себе, на ходу завершая разговор: — Пустой человек. И прислуга в его доме такая же — все по соседям бегают. У кого кофейник одолжить, у кого скалку для белья. То ли дело Тредиаковский Василий Кириллович. Тоже академический профессор. Но в его доме порядок, потому как самостоятельный господин. И люди к нему редко захаживают — только нужные. А у энтого, считай, проходной двор с утра до вечера. Правда, и вельможи частенько заезжают, особенно один — Иван Иванович Шувалов! Главный, говорят, фаворит императрицы! Ну и водил бы с ним дружбу, коли подфартило. Так нет же — и людишки подлого звания, в зипунах да с котомками, обивают его порог. Тьфу ты, прости, Господи, душу грешную.

А в то время, когда ворчливая соседка выговаривала эти слова, человек с котомкою за плечами и в изрядно затерханном полушубке входил к Ломоносову.

Профессор встретил его в халате — плечистый, высокого роста, с усталым умным лицом и добрыми глазами, без парика — считай, совсем лысый. Руки — крупные, жилистые. В одной из них табакерка, в другой — перо.

   — Вот ты какой Зубарев, — встал, прочитав протянутую ему записку. — Иван Иванович, его высокопревосходительство, мне уже успел о тебе поведать. Теперь и сам вижу: хорош! Что рост, что стать — наша, природно русская. А более обрадовал ты меня тем, что несть числа талантам в российском народе, как нет предела богатствам нашей земли.

Встал, заложил перо за ухо, обхватил за плечи сибиряка, ощутив под ладонями литые мускулы, пытливо вгляделся в открытое, оправленное аккуратно подстриженной русою бородёнкою лицо.

   — Сие немцы придумали: «скудость недр российских». Дудки! Косогоры и подолы гор Рифейских, сиречь — Уральских, простираются по области Соли Камской, Уфимской, Оренбургской и Екатеринбургской. Сё — промеж рек Тобола, Исети, Чусовой, Белой, Яика и других. И земли те толь довольно уже показали свои сокровища, и на заводах выдано немало металла. А тут — такие, как ты: к открытым уже сундукам — новая прибавка! А неверующей немчуре не устаю изрекать: богатства России Сибирью прирастать будут. Пётр Великий открыл одного — Демидова. И нам завещал искать новых, быстрых и пытливых умом, с русскою природною упрямкой.