Валентин Пикуль - Баязет Страница 34

– Карабанов, бегите скорее: там ваши казаки милицию убивают!..

– Ну и пусть убивают, – ответил Андрей.

Решил не вмешиваться. Потом раздумал. Не спеша дошел до милицейских казарм, выбил ногою дверь. Черт возьми! – кажется, действительно убивают. Озверелые казаки, загнав дезертиров в угол, хлестали их нагайками, били ножнами шашек, из дикой свалки доносились хрипение, вой и приглушенные крики.

Андрей крикнул:

– Довольно! Довольно, говорю я вам… Они и так будут помнить, каково бросать своих товарищей…

Подошел Дениска в разодранной до пупа рубахе; с рассеченной губы стекала струйка крови.

– Хоть душу отвел, ваше благородие!

– Иди спать. Все идите…

………………………………………………………………………………………

И была ночь, и снился сон: усадьба Карабановых стояла на опушке леса, а за лесом, говорили, лежит Рязань, и он убежал однажды мальчишкой в ночь, и его нашли цыгане и привезли домой; нянька уложила в постель, и ему было радостно, что это его постель, и бежать больше никуда не надо; а утром он проснулся оттого, что кто-то гладит его по лицу и слезы капали ему на щеки: это мать гладила его, это мать плакала над ним…

Карабанов открыл глаза. Аглая сидела перед ним, гладила его лицо и тихо, закусив губу, плакала.

Он протянул к ней руку:

– Ну, что ты?.. Не надо…

– Ох, Андрей!..

Она, припав к его груди, разрыдалась. Он гладил ее вздрагивающую спину и смотрел в потолок. Красный персидский таракан вылез из щели и шевелил усами.

– Ну, ладно, ладно. – Он похлопал ее по спине.

– Ты же ничего не знаешь, – сказала Аглая, поднимая лицо. – Ты не знаешь, что было со мной… На вот, возьми…

Она кучкой сложила ему на грудь: пачку патронов, четыре сморщенные сливы, краюху хлеба. Вещи показались чужими. Андрей равнодушно посмотрел на них.

– Не молчи, – попросила она. – Слышишь?

– Слышу…

– Говори со мной. Приласкай меня… Хоть немножко. Ну, что же ты, Андрей?

Он перевел взгляд на нее.

– Тридцать два, – сказал с расстановкой, – тридцать два… И где-то заломят руки матери, где-то завоют девки, Аглая… Ох, сколько костей там осталось!..

– Не надо. Об этом потом.

– Сколько костей…

– Скажи – ты любишь меня?

Он отвернулся:

– Иди, Аглая: не до тебя мне сейчас…

– Андрей, милый, что с тобой?

– Оставь…

– Я все понимаю, но… зачем же так?

– Иди, иди.

Она встала, одернула платье:

– Ну, так я пойду…

– Ладно. Увидимся, может, вечером.

– Андрей, я пошла…

– Иди…

Вечером, сдав Пацевичу подробное обо всем донесение, Андрей Карабанов напился. Аглая побоялась войти в дом к нему, откуда доносились пьяные крики, бесшабашные песни и чей-то судорожный плач. Она подошла к окну, осторожно заглянула.

– Боже мой! – сказала она. – Боже мой!..

Андрей сидел за столом, окруженный своими казаками, в одних грязных подштанниках, пьяный, раскисший. Справлялись поминки по убитым. Какой-то бородатый гигант-сотник грыз зубами стакан и сплевывал на пол осколки. В табачном дыму мелькали орущие красные хари казаков. И, как бараны, сидели двое урядников, все в крестах и медалях, уткнувшись один в другого потными лбами. Стекла, казалось, звенели от бесшабашной песни:

Славен выпивкой и пляскойГарнизон наш закавказской… 

И, отшатнувшись от окна, она вспомнила…

Она вспомнила первую встречу с Андреем, еще там, в позлащенном сверкающем мире, где даже не знают, что есть такой Баязет; их представили; был он ловок, как бес, и весь ходил перед ней на пружинах. Потом он был с визитом у ее тетки, и тетка, вскинув к глазам лорнет, одобрительно кивнула головой; ах, каким он умел быть обаятельным; и весь-весь, наполненный ослепительным блеском, как он был чудесен!.. И тетка делала Аглае знаки глазами, а он уже тогда играл, кутил с цыганами; говорили, что он живет на долги и за счет многих женщин; но все это было благопристойно; и долги он скрывал, кутежи проходили за городом, а своих любовниц он умел хорошо прятать.

Она его любила… И вот теперь этот человек, как последний мужик, в одних грязных подштанниках, сосал с казачьем сивуху и, наверное (а наверное, так и было), отвратно скабрезничал заодно с ними. Ей стало обидно до слез. Если бы он только знал, как она ждала этой встречи, как она готовила себя к ней, томясь и замирая. А он – забыл… не захотел… променял на водку!..

На следующий день Карабанов, опухший и страшный, с красными, воспаленными глазами, ходил к Аглае просить прощения. Он как-то странно не огорчился, когда она отказалась извинить его. Постоял немного с дурацким видом, подумал о чем-то своем и, надвинув фуражку, ушел. Ушел, даже не вздохнув, мало, видимо, огорчившись. Аглая, назло всему, удвоила свое внимание к мужу, и старый полковник был эти дни снова счастлив.

Пацевич же послал подробное донесение в ставку кавказского наместника. Он писал, что противник двинулся к Баязету, но удачным маневром ему удалось перехватить и разбить его на подходах к городу, что наиболее отличились из офицеров поручик Карабанов и капитан Штоквиц (о себе Пацевич решил скромно умолчать) и что у неприятеля погибли в роковой схватке «два предводителя»…

Читатель может не поверить этому, но документ, наполненный ложью Пацевича, сохранился. И в Тифлисе успокоились и пили за здоровье героев Баязета, а генералы хвалили Адама Платоновича Пацевича:

– Дельный офицер, господа. Весьма дельный. Это вам не старая размазня Хвощинский, который умел только скулить и жаловаться… Вот вам! Перехватил. Разбил. Победил. И все тут!..

Да, неплохо было Пацевичу лежать на шахской кровати с хрустальными ножками и смотреть в потолок:

– Хи-хи-хи!..

Из Тифлиса пришла почта. Среди газет лежал очередной номер «Вестника Кавказского отдела императорского русского географического общества», Пацевич машинально листанул журнал: что-то о горах, какие-то таблицы, справки об атмосферном давлении.

– В общем, чепуха! – подытожил Пацевич и сказал: – Отдайте Некрасову: все умники любят читать о скучном.

Потом пришел прапорщик Латышев и скромно доложил, что гарнизонные верблюды, за голову которых в Игдыре казна платила чуть ли не по сорок рублей, отказываются есть лепешки из маисовой муки и дохнут теперь с голоду. По негласному мнению, в верблюдах хорошо разбирался Исмаил-хан Нахичеванский, и после совещания с ним было решено – отдать лепешки казакам. А то они и без того зажрались, пока баранту стерегли от курдов.

Карабанова вызвал к себе Штоквиц. Проходя по рядам коновязей, Андрей увидел на разостланных рогожах и одеялах какие-то черные комки, которые казаки вынесли на солнце.

– Тютюн сушите? – мимоходом спросил он.

– Нет, какаву, – зло огрызнулись казаки.

Штоквиц встретил поручика так:

– Говорят, вы вчера крепко подгуляли?

– Был грех, – сознался Андрей.

– А вы не догадываетесь, что я хочу предложить вам?

– Наверное, стакан лафиту. Для похмелки…

Ефрем Иванович поглядел на поручика какими-то шалыми глазами – то ли от жары, то ли от недоумения.

– Нет, – серьезно ответил он. – Для вас уже выписана подорожная до Игдыра и ведомость на получение денежного довольствия для гарнизона. Заодно и проветритесь после Персии!

– Что за абсурд! – рассердился Карабанов. – Полковник Пацевич просит, чтобы я поцеловал его, а вы поручаете мне свою бухгалтерию. Неужели в гарнизоне, кроме меня, некому больше возить мешки с деньгами?

– А кого же еще, как не вас?.. Ватнин – мужик и считает по пальцам, Некрасов – во всем политикует, Потресов честен, но не умеет вырвать из глотки нужное даже для себя. Не посылать же барона Клюгенау, который даже не знает, наверное, зачем люди изобрели деньги. А ведь вытянуть от наших чинодралов свои же кровные – не так-то просто!..

Баязет прискучил уже поручику, мир с Аглаей после вчерашней пьянки восстановить было нелегко, и он, недолго покуражась, все-таки согласился.

– Сколько там? – спросил Андрей, беря ведомость. – Всего сто шестнадцать тысяч с мелочью? Черт возьми, почти столько же я проиграл однажды в карты, после чего мои именьишки пошли с молотка… Ладно, еду!

Обрадованный майор Потресов провожал его до рогатки.

– Вы уж там не загуляйте, пожалуйста, – трогательно просил старик. – Я понимаю: молодость, девицы, желание кутнуть, все такое… Но и время-то сейчас тревожное: налетят турки хоть завтра – и не успею деньжонки послать семейству. Дашеньке вот и платьице надо новенькое, ведь к ней, слава богу, порядочный человек сватается!

Карабанов, перекинув через седло пустые тулуки, рассмеялся невесело:

– Так и быть, майор: ради уважения к вам обещаю кутить только на свои, не касаясь ваших фуражных…

Игдыр встретил его пылью, горячечной сумятицей тыла и букетами легкомысленных дам, понаехавших ради экзотики. Стены домов ломились от вывесок. Духаны и майдан кишели разной нечистой силой. Тут были ветеринары «без места» и прогоревшие подрядчики, лихие крепколобые интенданты с прямыми честными взглядами и просто мелкотравчатые мерзавцы, о которых старый Егорыч, взятый Карабановым в попутчики, выразился так: