Валентин Пикуль - Баязет Страница 35

– Вольные люди. Над нами землю сгребут лопатой, а они деньгу загребут лопатой. Эх, слава казачья, да жизнь-то собачья!..

Андрей Карабанов был поражен, когда ему тут же, при въезде в город, один толстобрюхий прапорщик в мундире квартирмейстера предложил «по дешевке» гусарскую саблю с темляком, перевитым анненской лентой.

– Стыдитесь, прапор! – возмутился Карабанов. – Хозяин этой сабли был кавалером российского ордена, и на эфесе еще не успел высохнуть пот от его ладони.

– Да ведь я не дорого и прошу, – не унывал спекулянт. – Всего-то тридцать рублей. Другие дерут и дороже…

– Егорыч! – взбеленился поручик. – Свистни-ка его нагайкой… Бей, такие все стерпят!..

В казначействе армии кисла длинная очередь давно не бритых офицеров. «Ждем вот, – вздыхали они, – пока что денег нет ни гроша».

– Э-э, вы просто не умеете разговаривать с тыловыми крысами, господа! – И сгоряча Карабанов разлетелся прямо к управляющему.

Статный господин с высоким лбом мудреца сидел в кресле, читая вслух какую-то ведомость длиной аршина в два. Андрей успел разглядеть на его груди лавровый веночек с цифрою XXXV – сие означало, что за спиною у господина целых тридцать пять лет беспорочной службы. Тут же находились гусарский корнет в нежно поскрипывающих лосинах и полковник гвардейской артиллерии; это были офицеры из числа тех, которые говорят: «Война-матушка!» – и потирают при этом руки.

– Что вам угодно, господин поручик? – спросил управляющий бархатным баритоном.

– Прикажите немедленно начислить деньги гарнизону крепости Баязет. Я прямо с позиций, ждать в очереди не могу.

– Ох, какой же вы нервный и скорый!.. Впрочем, – добавил чиновник с некоторым оттенком глубокомыслия, – деньги вы, конечно, получите. Только вам требуется для этого приложить кое-какие… да, кое-какие старания.

– Вот я и приложил. – Андрей брякнул по полу шашкой. – Всю ночь скакал от самого Баязета и, как черт, весь в грязи, даже не перекусив, – прямо к вам! Что же еще?..

Деликатным щелчком чиновник поправил манжету, выглянувшую из-под рукава, и снова повернулся к собеседникам-офицерам:

– Так, говорите, Любовь Германовна укатила на Каджорские дачи? Ах, в Нарзан, на воды?.. Чудо-женщина. Сколько в ней блеску, просто диво. Здесь, в этой дыре, только и отдыхаешь с такою Аспазией…

– Послушайте, – снова начал Андрей, – я ведь жду. У нас в гарнизоне уже дохнут верблюды, лошадей мы кормим ячменем вместо овса.

Чиновник потер свой сократовский лоб, оглядел Карабанова всего – от шпор до фуражки (словно оценивая, за сколько бы купить молодчика) – и хладнокровно, нисколько не стесняясь свидетелей, вдруг спросил:

– А вы, голубчик, сколько даете процентов?

Такой патриархальной бесцеремонности поручик никак не ожидал:

– Не разумею: какие проценты?

Желторотых всегда надо учить, так повелось еще при царе Горохе, и управляющий выговорил поручику уже тоном строгого наставника.

– Молодой человек, – сказал он, – мне обычно платят по восьми процентов с общей суммы. Но вы, казаки, – мужичье ведь упрямое: с вас я беру меньше. Однако ниже пяти процентов брать все-таки не намерен… [9]

– Восемь? – Андрей даже покачнулся, рука сама потянулась к эфесу. – Господа! – в растерянности кинулся он к офицерам. – Вы же ведь люди чести, носите мундиры. Прошу засвидетельствовать, что болтает этот подьячий.

Полковник густо крякнул, а гусарский корнет отвернулся в сторону:

– Извините. Мы в семейные дела не вмешиваемся.

– Хороша семейка! – выкрикнул Карабанов.

– Не кричите, молодой человек, – строго цыкнул на него Сократ-управляющий. – Здесь не трактир, и нечего кричать! Я тоже не с нищих беру. На этих-то делах уже нажил себе крест в петлицу и геморрой в поясницу, – все знаю!.. Ваш полковник Пацевич не пять процентов, а рубль с рубля имеет…

Карабанов подумал о майоре Потресове, который бьется над каждой копейкой, пришли на ум сухие армянские чуреки, которым радуются солдаты, он вспомнил голодный рев верблюдов и печальные глаза лошадей, глодавших дубовые ветви…

– А ты вот так не умеешь? – В сладком бешенстве поручик шагнул к столу и, забыв о приличии, мастерски сложил перед носом чиновника двойной кукиш.

– Ну, что ж, – нисколько не обиделся тот и даже засмеялся, подлец. – До сих пор я говорил с вами келейно, желая добра. Как боевой товарищ с боевым товарищем. Теперь же перейду на официальную ноту… Денег нет! – выкрикнул чиновник, отбрасывая ведомость баязетского гарнизона. – И когда будут – не знаю! Наверное, в августе.

Карабинов в гневе повернулся к офицерам. Немного смирил себя, чтобы не нарваться на скандал, и заметил с прискорбием:

– А вам-то, господа, совсем не к лицу носить мундиры!

Гвардейцы переглянулись. Полковник промолчал, но корнет по молодости лет вякнул что-то невразумительное по поводу единого бремени, которое следует нести всем без разбору.

– Ну и несите, – отмахнулся Андрей, – я тоже несу… Дело в том, что

Мы несем едино бремя,Только жребий наш иной:Вы оставлены на племя,Я назначен на убой… 

В приемной казначейства все так же томились полковые приемщики. На вопрос Андрея один ответил, что проживает в Игдыре с полмесяца, другой приехал с позиций уже вторично, третий только махнул рукой.

– Господа! – сказал он, этот третий, – я недавно был в Севастополе. Вы не представляете, какой подъем патриотизма вызвала в обществе эта война!.. Дворец генерал-губернатора был буквально осажден. И кем бы, вы думали? – проститутками. Да, эта гулящая корпорация тоже решила служить отечеству под Красным Крестом. И самое интересное, что все они давали подписку на целый год обета безбрачной жизни. Проститутки, господа, и те умеют жертвовать для отечества!

– Ну, – кощунственно подхватил Андрей, – нашли, что сравнивать: ведь это же русские проститутки, а не русские чиновники… Впрочем, за кем я могу занять очередь, господа? Хорошо, я буду стоять за вами.

………………………………………………………………………………………

Прошло четыре дня. Прожились в Игдыре дочиста. Егорыч нанялся к богатым духоборам косить траву и тем кормил себя, кормил и своего сотника. Было все постыло, бесчестно и как-то стыдно…

От доброты душевной старый Егорыч частенько советовал:

– Ваше благородие, всю-то жизнь на каждой титьке у нас по сотне воров висло. Дайте им отступного, пущай уж и здесь пососут… А я, когда в Баязет возвернемся, на иконе поклянусь перед всеми, что вы чисты, аки голубь!..

– Нет, Егорыч, – упрямился Карабанов, – я лучше сгнию здесь в очереди, но от меня никто ни копейки не получит!..

Ночи стояли сухие, знойные. По вечерам женский смех дразнил воображение. Память об Аглае сидела в теле прочно, словно наболевшая заноза. И, как назло, за стенкой один маркитант колобродил по ночам с девицами, распевая во все горло под гитару:

Дама милая, напрасно выНе даете свои губоньки:Поцелую вас за красненькую,Приплачу еще голубенькую…

До рассвета ворочался Карабанов на тощих подушках, давил клопов, вожделел к Аглае и сумрачно матюкал музыкального маркитанта. Небритый и крикливый, шел по утрам в казначейство, еще с улицы складывая губы для тошнотного вопроса:

– Ну, как тут сегодня, господа? Дают или нет?..

Только сейчас начал он понимать, что та армия, на которую он глядел когда-то свитским кавалергардом из высокого седла своей лошади, – еще совсем не армия: разбросанная по глухим трущобам империи, сермяжная и полуголодная, обворованная и униженная, армия Ватниных и Потресовых, Егорычей и Денисок, – вот она-то и есть истинно российская опора, и было как-то стыдно вспоминать свои прежние гарцевания на Марсовом поле, скачки в Красном Селе, бесшабашные кутежи на Полюстровских дачах.

– Да, – сказал однажды Андрей, вспомнив почему-то своего деда, который в молодости дружил с гусаром Денисом Давыдовым, – был ведь, господа, «век богатырей, но смешались шашки и полезли из щелей мошки да букашки»… Черт вас всех возьми, когда же на Руси будет порядок?

– Вся у нас система такая: насквозь прогнила… – ответил ему офицер, который рассказывал о патриотизме проституток.

– Да при чем тут система! – искренне возмутился Карабахов. – Подлецы, дураки, казнокрады, взяточники – это да, но разве в Петербурге об этом знают?..

На восьмой день бесплодного ожидания в казначействе раздался голос молодого секретаря: он говорил, что взятки брать подло, что он ни минуты не остался бы служить в том месте, где такая мерзость заведется, что каждый благородный офицер должен дорожить совестью и честью своего мундира.

Карабанов, словно отпив живой воды, нагрянул к секретарю с визитом, выразив горячую надежду, что они, как честные люди, несомненно, поймут друг друга. Секретарь как раз обедал и, выслушав признательные распинания поручика, пригласил его к столу. Обгладывая фазанье крылышко, молодой чиновник говорил горячо и страстно, как Цицерон, и закончил свою речь словами, что брать взятки – преступление.