Евгений Сухов - Госпожа трех гаремов Страница 34

Чернец пел с душой, и по всему было видно, что это занятие приходилось ему по вкусу. Он осенял церковь и растянувшийся ход распятием Спаса, кропил земли и стены святой водицей.

— Да помоги ты, святая вода, устоять городу и победить басурмана, — густым голосом от себя добавлял монах.

Крестный ход, обойдя стены, вошел в ворота. Когда длинный хвост хода спрятался за крепостными стенами и врата затворились, колокола один за другим смолкли.

Город на Свияге-реке начал свое существование.

В ожидании гяуров

Казань уже давно не жила безмятежно, как бывало. Опустели некогда шумные базары, не слышно стало публичных проповедей перед мечетью Кулшерифа. Едва были похоронены убитые в предыдущей осаде, а приближение новой войны, быть может более яростной, уже чувствовалось во всем. И оставалось немного времени для того, чтобы успеть отлить пушки и просить заступничества султана.

Но раны понемногу затягивались. Вот уже и крепостная стена выглядела, как и прежде, неприступной твердыней — стерты следы былого пожара, заменены расщепленные стволы.

Бродячие монахи — дервиши, бескорыстно во всех уголках ханства проповедующие ислам, были глазами и ушами Сююн-Бике. Все чаще они возвращались к ней с одной и той же вестью:

— Царь Иван надумал строить на Казанской земле город!

Дервиши вспоминали Аллаха, требовали от Всевышнего небесной грозы на голову неверных и утверждали, что гяуров нужно ждать весной.

В самой Казани тоже было не все спокойно. Карачи недовольно роптали:

— Этот крымский улан Кучак из захудалого рода мнит себя наследником Батыя! Он казнит и милует, от нашего имени отсылает и принимает послов. Он ведет себя так, будто Большого Дивана не существует вообще. Наступит время, когда он захочет распоряжаться и ханскими сокровищами! А что же тогда делать нам? Разве не мы, карачи, настоящие хозяева ханства?

Но раздражение карачей к Кучаку меркло перед лицом еще большей опасности — царем Иваном.

Сююн-Бике писала Девлет-Гирею и «светлейшему брату и господину» султану Сулейману, умоляла не отказать в помощи. Сулейман Законодатель на письма «своей сестры» отвечал всегда исправно. Он обещал, что не отступится от нее и поможет в борьбе с неверными, даст пороха и много пушек.

Из Бахчэ-Сарая от хана Девлет-Гирея тоже пришел ответ, в котором он обещал помочь, чем может. А через день от восточного соседа — тюменского хана Махмуда — прибыл гонец, который обещал по первому зову бике прислать подмогу — тьму всадников.

Молчал только мурза Юсуф. Или, быть может, он так привязан к урусскому царю Ивану, что не осмелится поддержать даже дочь? Сююн-Бике написала злое, полное оскорблений письмо, которое и отправила в Сарайчик.

— А на словах передайте отцу, — наказала она послу, — пусть же он вспомнит, что когда-то был большим воином!

Совет в ханском дворце

Весной, в самое половодье, когда водой была залита вся пойма, от черемисского князя пришла весть, что урусские струги идут вниз по Волге и скоро будут у стен Казани. Но до столицы они не дошли. Флот остановился у Круглой горы, и урусская армия расположилась здесь лагерем.

Второй гонец прибыл в Казань через несколько дней, он встал на колени перед Сююн-Бике и рассказал все, что видел:

— Шах-Али высадился со своими уланами на Круглой горе, а с ним стрельцы урусского царя Ивана. Их очень много! Они привезли с собой пушки, пищали, в бочках порох, а затем стали ставить город!..

Брови красавицы гневно дрогнули:

— А что же сделал черемисский мурза Махмутек, чтобы прогнать со своих земель неверных?!

Гонец остался стоять на коленях перед величием Сююн-Бике. Он смотрел на ее расшитые бисером туфли, красные атласные шаровары и не мог набраться мужества, чтобы посмотреть ей в лицо.

Наконец гонец осмелился распрямить спину.

— Мурза Махмутек встретил урусов недалеко от Круглой горы. Но что он мог сделать против них с одними только стрелами?! Мурза Махмутек вынужден был уступить свою землю!

— Но почему же он не позвал на помощь других мурз? — хмурилась бике.

— Ты же знаешь, ханум, что Круглая гора проклята Аллахом и не много найдется охотников, чтобы ступить на нее! Там обитают шайтаны, и каждый из мусульман, кто ступит на эту землю, после своей смерти тотчас попадает в ад!

— Ступай! — махнула рукой Сююн-Бике.

Гонец пятился на коленях, потом уже у самой двери поднялся на ноги и, поклонившись ханум, вышел.

В тот же день в ханском дворце состоялся совет, где присутствовали все казанские карачи. Сумел подняться с постели и больной Кулшериф. Поддерживаемый имамами, он вошел в зал.

— Да хранит тебя Аллах еще многие и многие годы, уважаемый сеид! Здравствуй долгие годы, Кулшериф! — приветствовали его карачи.

— Аллах акбар! — отвечал сеид. — Мир дому вашему!

Вслед за ним в сопровождении Кучака вошла и Сююн-Бике.

Карачи дружно поднялись со своих мест. Казанская госпожа села на трон. Следом за ней удобно расселись на подушках и карачи. Кучак сел подле Сююн-Бике. Карачи переглянулись: «Пройдет время, и улан захочет со ступеней трона перебраться на его сиденье!»

Первым заговорил Кучак:

— Надо выбить гяуров с Круглой горы! Они строят на нашей земле город.

Казанцы напряженно молчали. Каждый думал об одном: «Он уже мнит себя ханом и осмеливается говорить раньше своей госпожи! Это сегодня… А что же будет завтра?! Вот уже и Казанскую землю он называет своей!»

Кучак обвел присутствующих цепким взглядом. Карачи умело отводили глаза в сторону. Только Кулшериф смотрел прямо перед собой. «Ничто не страшит, кроме суда Всевышнего!»

А улан, не замечая общей настороженности, продолжил:

— Гяуров сейчас много, но когда они построят город, то их будет еще больше!

Кучак встретил взгляд сеида, и ему сделалось не по себе. Некоторое время они смотрели друг на друга, и улан, преодолевая внутреннюю дрожь, спросил:

— Ты что-то хотел сказать, уважаемый сеид?

— Да, хочу! Не забывайте, мусульмане, что эта земля проклята! И каждый, кто на нее ступит, не сможет замолить этот грех даже в аду!

— Но от Круглой горы полдня пути до Казани! Мы вынуждены будем отбить у царя Ивана эту гору, иначе нам несдобровать! — настаивал улан.

— Гяуры не задержатся там! — резко возражал Кулшериф. — Вот увидите, правоверные, Аллах пошлет на них свой гнев! Он уничтожит их корабли, разметает по Казанской земле бревна, которые они привезли с собой, а их самих уничтожит!

— Ты заблуждаешься, Кулшериф, ничего такого не произойдет! Они построят на Круглой горе город, и Казани придет конец! Но что скажет Сююн-Бике? — повернулся Кучак к повелительнице.

— Я не хотела бы нарушить казанских обычаев, — негромко заговорила ханум. — Но у нас нет другого выхода, мы должны отправить воинство на Круглую гору, даже в том случае, если там каждый камень проклят Аллахом.

Она поднялась со своего места и, ни с кем не прощаясь, вышла. В наступившей тишине зашуршали ее атласные одежды.

Две просьбы Сююн-Бике

Ночью Сююн-Бике хотела забыться в ласках. И Кучак восторгался своей госпожой и богиней. А потом пришла блаженная истома, и женщина, мягкая и податливая, уснула на шелковых голубых покрывалах.

Утром Сююн-Бике проснулась от легкого прикосновения, так мог притронуться только мужчина — уверенно и нежно. Кучак был уже одет в казакин, в руках он держал саблю. Он не желал обидеть свою госпожу неожиданным уходом, надо проститься. Кто знает, что ждет его в долгой дороге.

— Посиди со мной немного, — попросила Сююн-Бике.

Улан покорно присел рядом.

— Ты едешь в Крым?

— Да. Меня ждет Девлет-Гирей. Я буду просить у него помощи.

— У меня к тебе будет просьба. — Женщина вдруг потянула на себя голубое покрывало. Так поступает юная наложница, стыдясь алчных взглядов престарелого господина. — Береги себя.

После утренней молитвы бике пригласила в ханский дворец Кулшерифа.

Престарелый отпрыск Мухаммеда робко переступил порог женской половины дворца, выложенной оранжевой мозаикой — цветом смирения и покорности. Сююн-Бике сидела в окружении рабынь на высоких красных подушках. Девушки, заметив Кулшерифа, прикрыли рукавами нижнюю половину лица и по знаку госпожи поспешно удалились в соседнюю комнату.

— Ты хотела меня видеть, Сююн-Бике? — Старик присел на высокий золоченый сундук, и пальцы беспокойно забегали по острому краю его крышки.

— Как твое здоровье, уважаемый сеид? — ласково спросила госпожа.

Кулшериф привычным движением ухватил кончик бороды в ладонь, а потом развел руками:

— Мы сами и наши дни целиком находятся в руках всемогущего Аллаха! Вижу я, что у тебя ко мне разговор непростой, не томись, бике, спрашивай!