Мишель Ловрик - Книга из человеческой кожи Страница 36

Господи Иисусе, и тогда я увидел, как это случилось. Взгляд его добрых карих глаз поднялся над кронами деревьев и плетями винограда к окну, у которого в ужасе застыла Марчелла роняя слезинки на стекло.

Она видела все от начала и до конца.

И их взгляды встретились в первый раз, и в глазах обоих промелькнуло узнавание, пока дыхание конта Пьеро с хрипом рвалось у него из легких.

И вроде бы не случилось ничего особенного. Но мне все сразу стало ясно, как если бы молодому человеку подали вспененную Кровь Христову в чаше для причастия. Я понял, что Пьеро Зен только что передал Марчеллу Фазан попечению молодого доктора Санто Альдобрандини.

И Марчелла – она стала для него светом в окошке! При виде ее мальчишка был сражен наповал. А я подумал: «Господи, сделай так, чтобы раб Твой Санто сбросил власяницу и восстал из пепла, и спас ее, и подхватил на руки, и прижал к груди».

Доктор Санто Альдобрандини

Я ничего не мог сделать для бедного конта Зена. Мне оставалось только обнять его, пока он метался в судорогах, покидая этот мир, и шептать слова утешения, которые обычно говорят у постели больного (так я, во всяком случае, думал, поскольку самому мне не доводилось их слышать): «Все будет хорошо. Ну, тише, тише».

Пьеро Зен боролся со смертью. Его рана оказалась из разряда тех, что жестоко вредят человеческой коже. Яд в буквальном смысле разъедал его изнутри. Жизнь могла бы совершить акт милосердия, если бы быстро покинула его, но она, похоже, не хотела уходить просто так. Его затуманенный взор по-прежнему был устремлен на второй этаж, где находились спальни. В Палаццо Эспаньол жил кто-то, о ком он слишком сильно беспокоился, чтобы оставить без защиты.

Я оказал ему последнюю услугу из тех, которые врач может сделать для своего пациента. Я сказал ему, что теперь он может умереть с осознанием выполненного долга и что ему больше нет нужды героически сражаться со смертью. Он посмотрел мне в глаза, последний раз взглянул наверх, и тело его обмякло. Когда я накрыл его веки ладонью, задержав ее на мгновение, мой собственный взгляд устремился к тому месту, куда перед смертью смотрел он.

И там, у окна, стояла та самая девочка, кожа которой заставила меня позабыть обо всем на свете в украшенном фресками холле виллы у канала Брента. Волосы ее пушистым облаком обрамляли личико, как будто светившееся внутренним светом. Прошедшие годы добавили красоты изгибу ее скул, нежно приподняли ей брови и сделали пухлыми ее губы. От неожиданности язык присох у меня к гортани, потому что я всегда носил это лицо в своем сердце.

Марчелла Фазан

Там был молоденький доктор, который пришел, чтобы осмотреть Пьеро. Когда я увидела этого юношу, в груди у меня возникло щемящее чувство, как бывает всегда, когда рядом с вами пролетает птичка.

А потом я увидела, как темнеют от крови каменные плиты под плечами Пьеро. Во двор колобком вкатился священник-доминиканец. Я подумала, что он пришел причастить Пьеро, но он промчался мимо тела моего друга, одарив его лишь мимолетной гримасой, и скрылся в palazzo. Я услышала, как радостно приветствовал его Мингуилло.

Я без сил опустилась на пол прямо там, где стояла, и просидела так, пока меня не нашли Анна и Джанни. Я же горько упрекала себя. Пока утекали последние секунды жизни Пьеро, я лепетала что-то бессвязное о Сесилии Корнаро. А ведь я могла выдвинуть ящик комода и показать всем мои скороспелые наброски лица матери в качестве доказательства. Я могла отправить Джанни за Сесилией. Я могла бы закричать или забиться в рыданиях, чем наверняка отсрочила бы планы Мингуилло настолько, что Пьеро благополучно выбрался бы живым из Палаццо Эспаньол. Я могла бы закрыть Пьеро своим телом. Ведь даже Мингуилло наверняка не рискнул бы проткнуть меня насквозь на глазах у слуг?

Но я не сделала ничего. И теперь мой самый лучший и близкий друг был мертв.

Анна обняла меня и крепко прижала к своей груди. Джанни бормотал, гладя меня по голове, что «все произошло очень быстро» и что «он ничего не почувствовал». Но я-то знала что это ложь.

Я бережно высвободилась из их объятий.

Мингуилло убил не только Пьеро. Я только что видела своими глазами, что может случиться с человеком, которому я доверилась полностью, вставшему на мою защиту: Мингуилло продемонстрировал мне фатальные последствия такого поступка. И теперь мне придется разрываться на части даже в присутствии Анны и Джанни, чтобы уберечь их от заинтересованных взоров моего брата.

Сестра Лорета

Доктор заставил меня посмотреть на свет и попросил описать моих ангелов.

С тяжелым вздохом он повернулся priora и заговорил, как будто речь шла не обо мне.

– Мы называем их Muscae volitantes, солнечными пятнами. Появление плавающих Muscae означает болезненную чувствительность сетчатки глаза, которая часто вызывается нехваткой сна и нарушениями пищеварения. Судя по ее изможденному состоянию, сестра соблюдает строгий пост, полагаю? Обычный человек практически не замечает подобного явления. И напротив, ипохондрики или склонные к истеричности пациенты, однажды увидев Muscae, столь часто обращают на них внимание, что те становятся предметом нездорового возбуждения.

– Но я люблю их! Это мои ангелы! – вмешалась я в разговор.

– Это не ангелы, неужели вы не понимаете? – прошипела priora.

Доктор продолжал:

– Для сестры эти зрительные образы являются достаточно реальными. Чтобы предотвратить дальнейшее ухудшение, я пришлю ей очки с синими стеклами, которые она должна носить в дневное время.

Priora пробормотала:

– О, это ей понравится! Она вновь сможет выделиться среди других.

В синих очках мир казался мне залитым небесной глазурью, которую даровал мне Господь. Однако же случались и плохие дни, когда мне казалось, будто Господь устроил второй потоп, дабы смыть земные грехи монастыря Святой Каталины.

Таких плохих дней становилось все больше, поскольку priora обманула мое доверие самым возмутительным образом. Хотя я согласилась принимать еду и питье, сестре Софии по-прежнему не разрешали прийти ко мне. Я видела ее лишь мельком в дальнем углу церкви или во дворе монастыря. Она не поднимала на меня глаз. Вокруг нее порхала и суетилась сестра Андреола, то и дело безо всякой причины и повода прикасаясь к ней своими белыми ладонями с вытянутыми пальцами.

В своей hornacina[78] в келье я хранила гипсовую статуэтку Господа нашего в виде младенца, лежащего в колыбели. По воле Божьей я была очень привязана к ней, и мне все время нестерпимо хотелось покрывать ее поцелуями и прижимать к груди, особенно после того, как сестра София перестала приходить ко мне в келью. Господь сам милостиво повелел мне следовать своим желаниям. Однажды ночью, после того, как я исхлестала себя бичом и в прострации лежала на полу, правым ухом я услышала Его слова, обращенные ко мне. Он говорил сюсюкающим детским голоском:

– Моя возлюбленная дочь, для тебя Я стану ребенком, которого ты будешь баюкать и лелеять. Ты должна любить Меня и кормить молоком своей любви.

Кристина Великолепная сумела выцедить молоко из своей девственной груди. А когда Вероника Джулиани прижала икону Мадонны с младенцем к своей груди, нарисованный ребенок Иисус повернул к ней ротик, предпочтя молоко святой а не Девы Марии.

Поэтому и я вынула маленького Иисуса из Его колыбельки, расстегнула на себе одежды и приложила Его к своей обнаженной груди, дабы Он впитал мою любовь. Не успели холодные губы младенца прикоснуться к моей коже, как все тело мое запылало, словно в огне. Все члены моего тела затрепетали сладостной дрожью, и во рту у меня появился сладкий привкус меда. Я была переполнена Его любовью ко мне, потому что Он побуждал меня вкусить Его божественной сущности так же, как Он вкушал мою. И тогда я поняла, что в лице Господа Бога нашего обрела подлинную благодать.

Я вскричала:

– Благословенны те груди, которые кормят тебя, Господь!

Но пока я лежала, прижав Господа к своей груди, а душа моя перенеслась в небесные выси, дерзкая и нахальная criada[79] без стука ворвалась в мою келью под предлогом того, что принесла мне чистое платье на следующий день. Она увидела Иисуса, лежащего на моей обнаженной груди, и поспешно поднесла руку ко рту.

Джанни дель Бокколе

Я нашел обязательство о помещении в монастырь у него на столе. Оно лежало на виду и прямо-таки кричало, чтобы его прочли все желающие. Рядом валялась коротенькая записка, от которой кровь застыла у меня в жилах. Она гласила: «Содержание оплачено, дата поступления будет сообщена дополнительно».

Мингуилло пообещал Марчеллу собакоголовым доминиканцам, вознамерившись поместить ее в самый отвратительный и удаленный монастырь, Корпус Домини, располагавшийся у черта на куличках.