Иван Ботвинник - Скиф Страница 37

— Нам нужен человек, который разбирался бы в сортах пшеницы и других товарах, — вставила Гипсикратия.

— Царица, я воин.

— Знаю, — Гипсикратия улыбнулась. — Но воюют не только на путях Арея, бога битв, но и на путях Гермеса, бога торговли.

— Различать сорта пшеницы научишься, — перебил ее Митридат. — Гипсикратия мне сказала, что ты храбр и честен. Мне нужны храбрые воины. Ты учен и сообразителен, легко нравишься людям, а опыт приобретешь. Тебе известно имя Олимпия?

— Олимпия? Пирата?

— Владыки Морей, — поправил Митридат. — Ты поведешь в Египет караван кораблей. У Киликии попадешь в плен к пиратам…

— Государь, да сохранят боги!

Митридат усмехнулся.

— Ты сдашься им. Сам! Добьешься лицезрения Олимпия и передашь ему привет!

Он взял факел и дал знак следовать за ним. Все трое углубились в нишу, а затем по крутым ступенькам пошли вниз. Гипсикратия опустилась на колени у нижней ступеньки и с трудом приподняла плиту. Филипп помог ей. В свете факела мелькнули переливчатые груды золота в слитках и в россыпи, а чуть в стороне — горки драгоценных камней. Филипп, ошеломленный, застыл. Его покровительница кинула несколько щедрых пригоршней в разостланный плащ.

— Я сама обеспечу всем твой караван. А это тебе, — она завязала плащ в узел и протянула Филиппу, — денег не жалей.

Они вернулись в опочивальню.

— Три, нет, пять широкодонных бирем глубокой посадки ты поведешь с зерном мимо берегов Киликии в Египет.

— Зерно в Египет? Житницу мира?

— Ты до сих пор не все понял, — досадливо поморщился Митридат. — Под зерном будут самовозгорающаяся смесь в бочках, мечи, кольчуги, самострелы… Если завидишь вдали косой латинский парус, пускайся наутек. Нельзя убежать — сжигай корабли. Теперь ты понял, куда я тебя направляю?

— Да, государь.

— Ты посетишь Египет, Сирию, Счастливую Аравию, Пергам, Вифинию, Тир, Утику, далекие Балеары… Под видом купца проникай в глубь этих стран, выспрашивай у людей, как они живут, о чем они мечтают, узнай, чего жаждут владыки Востока и цари пустынь.

Гипсикратия проводила Филиппа до наружной двери пата иных покоев.

— Завтра на вечерней заре будь у дома, где каменные львы Персиды терзают сирийского джейрана, — шепнула она еле слышно.

VI

— Неблагодарный варвар! — набросилась Аглая на своего возлюбленного. — Каждую ночь шатается, бесстыжий скиф! Где был?!

— На карауле…

— Лжешь! Я до полуночи сидела с твоими товарищами. Тебя не было у Тамор, Люция… Я обежала весь город, все рабы разосланы на поиски.

Аглая отвесила ему звонкую пощечину.

Филипп в бешенстве схватил ее руку.

— Я убью тебя!

— Убей!

Аглая рванулась, черные кудрявые волосы рассыпались и упали почти до колен.

«Какая все-таки она хорошенькая! — невольно подумал Филипп. — Если б не навязчивость!»

Он поймал Аглаю и, несмотря на сопротивление, поцеловал в губы.

Потом высыпал на постель пригоршню рубинов.

— Это мой дар. Я люблю тебя, Аглая.

— Не лги. Ты никогда не любил меня, — она грустно покачала головой. — Ты теперь в милости у царицы Гипсикратии…

— Я?

— Ты. Я знаю…

Аглая горько заплакала.

Филипп прижал к груди ее голову.

— Я всегда буду другом твоим, Афродита.

VII

Два льва Персиды из серого камня терзали сирийского джейрана. Над каменным порталом был прибит щит побежденной Мидии. Ни прихожая, убранная рогами оленей и кабаньими клыками, ни трапезная со старинной утварью и низкими жесткими ложами — ничто не говорило, что в этом доме живет молодая прекрасная женщина, любовница царя.

Гипсикратия вышла к ужину в женском одеянии — в простом белом пеплосе.

— Мой дорогой гость, ты здесь для того, чтобы я могла пояснить тебе великую мысль царя, — начала она сразу же после приветствия. — Всюду, где только ни ступит твоя нога, ты должен будить в сердцах ненависть к Риму и любовь к Элладе. Рим насилием, пожарами и кровью утверждает свою власть. Мы должны защитить свою свободу! — Гипсикратия пододвинула к нему наполненную вином чашу. — Ты благороден душой и поймешь нашу мысль: царь стремится воплотить в веках мечту Александра Македонского… Мы должны ему помочь в этом великом деле. Разве мы пожалеем для него наши маленькие, ничтожные жизни?

Вдохновенная дева говорила долго, Филипп вначале слушал ее с напряженным вниманием, но в середине речи губы его дрогнули в невольной усмешке. «Конечно, с точки зрения Митридата, моя жизнь ничтожна, — подумал он, — но мне она дорога, для меня она даже огромна, дорогая царица. А жизни Аридема, Тирезия — почему они оборвались? Царь стремится воплотить в веках мечту Александра Македонского, а Аридема предал… У Аридема была другая, не царская мечта. Я за эту, другую, мечту, царица».

— Ты не слушаешь меня! — горестно воскликнула Гипсикратия. — Твои мысли отвлечены.

— Мой ум не в силах сразу объять величие твоих замыслов, — пряча улыбку, отозвался Филипп. — Если б я не знал, что Митридат владеет твоим сердцем, я поклялся бы, что вижу деву Артемиду.

— Я прошу тебя, — с неожиданно мягкими и нежными нотками в голосе проговорила Гипсикратия, — не лги мне. Откажись сейчас, если мой замысел страшит тебя. Подумай: если поймают, тебя замучают без суда — такова судьба лазутчика. Откажешься — царь не лишит тебя своей милости, я умолю его, — Гипсикратия упала перед ним на колени. — Заклинаю тебя той, кого ты любишь: не обманывай меня и Митридата! Будь верен нам!

Филиппу показалось это комедией. Он склонился и поцеловал ее обнаженный локоть. Гипсикратия резко отдернула руку.

— Ты опьянел или ты не знаешь меня?!

— О, это простая учтивость, — усмехнулся Филипп. — Ты так верна царю…

— Я люблю его, — губы Гипсикратии дрогнули. — Ты этого не поймешь. Я люблю Элладу, а Митридат и Эллада — одно. В нем боги воплотили мечту Александра, вселили в его душу великую мысль возродить нашу свободу и доблесть. Может быть, ты осуждаешь меня за то, что я, дитя Аттики, отдалась царю варваров? Я сама пришла к Митридату. Не он посягнул на мою юность. Царь отступал. Как ты помнишь, город наш был сожжен. Я и отец нашли приют у нашей родни за Риндаком[25]. Мой дядя владел самым лучшим домом в городе. Царь расположился у нас на отдых. Я видела его в щелку. Видела, как он устал, как измучен неудачами и как велик его дух. Он был прекрасен. Но ему не хватало любви. Он был слаб в этот миг. Я дождалась, когда все утихнет в доме, и сама вошла в его опочивальню… Он поверил мне, потому что я ничего не искала. Приблизил меня, потому что я любила его. — Гипсикратия подошла к Филиппу и, сняв со своей головы перевязь с семью изумрудами, обвила его волосы. — Ты будешь верен нам?

— Буду, — ответил Филипп. «Служа вам, я буду верен только ему — моему распятому другу, которого предал твой царь…» — добавил он мысленно.

Караван из пяти бирем был готов к отплытию. На море стояла тишина. В эти дни чайка Гальциона выводит своих птенцов и ее свекор Борей, царь ветров, чтоб не испугать маленьких внуков, держит бури на привязи.

Все предвещало удачное плавание. Тамор провожала сына. Она просила привезти из Египта тайные снадобья, сохраняющие молодость. Пусть Филипп скорей возвращается, она подыщет ему невесту. И тут же лукаво осведомилась:

— А может быть, не надо? Все говорят, что к тебе милостива сама… — Филипп успел закрыть ее рот поцелуем.

На бирему поднимался какой-то закутанный с ног до головы в серый плащ незнакомец. Проводив мать, Филипп быстро подошел к нему. Тот, оглянувшись, чуть приподнял край капюшона. Филипп тихо вскрикнул:

— Гипсикратия?!

Она протянула ему тростник, запечатанный с двух сторон царской печатью: лев Персиды терзает джейрана, а над ними встает солнце.

Глава вторая

Восток

I

Море сияло лазурью. По легким волнам плыли в Египет пять бирем, груженных пшеницей. На днище их, под слоем зерна, лежали кувшины с быстровозгорающейся жидкой смесью, обшитые просмоленной парусиной, копья, острые мечи, кольчуги, кованные искусными кузнецами Лазики. На шестом корабле везли прекрасных рабынь. Они предназначались в дар владыке Морей Олимпию.

Когда сквозь дымку начали вырисовываться скалы Киликии, Филипп приказал убавить паруса и удвоить дозор. Если покажутся триремы римлян под косыми латинскими парусами — бежать! Завидя миопароны[26] Олимпия, медленно, как бы случайно, двигаться им навстречу.

К вечеру ветер переменился. Филипп распорядился держаться веслами: биремы должны стоять на одном месте!

На рассвете линию горизонта перечеркнули черные паруса. Морские ласточки, как нежно именовали себя пираты, вылетели на добычу. Караван неуклюжих торговых бирем смешался в кучу. Филипп приказал выкинуть белый флаг.