Этон Цезарь Корти - Любовь императора: Франц Иосиф Страница 37

Так проходит апрель, и императрица снова возвращается в Меран. Здесь она получает известие, что с 10 мая эрцгерцогиня София жалуется на «нервные явления», бессонницу, дрожание рук и ног. После посещения Бургеатра, где было очень жарко, она заснула на балконе и сильно простыла на холодном ночном воздухе. Елизавету немедленно вызывают в Вену, куда она и приезжает 16 мая. Самочувствие эрцгерцогини ухудшается, однако она остаётся в здравом уме и теперь прощается с каждым в отдельности членом семьи. Её агония ужасна. Ухудшения здоровья чередуются с надеждами на выздоровление; вечером 26 мая создаётся впечатление, что эрцгерцогине стало лучше. До половины двенадцатого ночи Елизавета вместе с остальными членами семьи неотлучно пребывает у постели больной, после чего отправляется в Бург, чтобы немного отдохнуть. Едва она добирается до дверей дома, как запыхавшийся лакей сообщает, что «Её императорское высочество находится при смерти и Его величество просит незамедлительно вернуться». Кучер из всех сил погоняет лошадей, направляясь в Шёнбрунн. Елизавета ужасно встревожена, она опасается, что эрцгерцогиня может умереть прежде, чем она снова окажется у постели свекрови, так как тогда её наверняка упрекнут, что это было сделано преднамеренно. Прибыв наконец в Шёнбрунн, императрица, едва переводя дыхание, осведомляется:

   — Её императорское высочество живы?

   — Да, Ваше императорское величество! — слышит она в ответ, испытывая облегчение.

Весь двор в сборе: семья, министры императорского дома, придворный штат. Все удручены, опечалены, молчаливы. Но агония затягивается. Проходит один, два, три часа, а в таком окружении ожидание несчастья ещё тяжелее, нежели среди простых людей. Совершенно верно замечает Мария Фестетич, что смерть — не церемония и что сильным мира сего нужно дать возможность умереть спокойно, как простым людям. Императрица того же мнения, что формальность не может не глушить в зародыше всякое чувство.

Ночь София пережила, уже семь часов утра, а она ещё жива. Часы идут, эрцгерцоги выходят из комнаты умирающей, и чей-то голос довольно громко произносит:

   — Их высочествам поря ужинать!

Но Елизавета, которую называют «бессердечной» императрицей, продолжает сидеть как ни в чём не бывало. У неё тоже не было ни крошки во рту уже десять часов, но она не думает об этом и остаётся в комнате больной. Франц Иосиф отходит от смертного одра совсем ненадолго, а Елизавета находится возле него неотлучно, пока в четверть четвёртого эрцгерцогиня не испускает дух. Она трогательно мила и добра, как всегда в решающие моменты. Перед лицом величия смерти вся вражда предана забвению. Она перебирает в памяти последние годы, когда эрцгерцогиня вела себя с ней совершенно иначе, и в душе признает, что была и её доля вины в тех разногласиях, которые всю жизнь существовали между ней и покойной. Однако в Вене, в тех кругах, где никогда не могли понять Елизавету, утверждают:

   — Теперь мы потеряли «нашу императрицу».

Вскоре после похорон Елизавета покидает Шёнбрунн, чтобы провести лето в Ишле. Она носит траур, но и чёрное одеяние не в силах скрыть её великолепную фигуру, её восхитительное лицо.

Любоваться милым лицом императрицы просто удовольствие, особенно когда она от всей души смеётся, правда, такое случается лишь временами и во время её прогулок с детьми в окрестностях Ишля. Маленький кронпринц (ему всего четырнадцать лет), такой приятный и симпатичный, с карими, как у косули, глазами, смеётся вместе с матерью, радуясь жизни, хотя для своего возраста он слишком развит и нервозен. Елизавета добилась, чтобы Рудольфа обучал епископ Гиацинт фон Ронаи, который участвовал в революции 1848 года на стороне Венгрии в качестве полевого священника и подобно Андраши вынужден был эмигрировать в Лондон. Епископа поражают более чем свободолюбивые, ещё до конца не продуманные и по-мальчишески незрелые, но, во всяком случае, неожиданные суждения четырнадцатилетнего кронпринца, который, например, объясняет своему наставнику, что человек — не что иное, как облагороженное животное, что аристократы и духовенство с давних пор прилагали все усилия, чтобы держать прочий народ в невежестве и за счёт этого сообща властвовать над ним. Высшее общество, как оно себя именует, за очень немногим исключением — просто-напросто гнойник на теле государства, и так далее. При дворе задаются вопросом, откуда молодой кронпринц позаимствовал такие взгляды и суждения, и полагают, что это не что иное, как неверно понятые и гипертрофированные высказывания Елизаветы, подхваченные её несмышлёным сыном. Однако принц так редко бывает с матерью и с утра до вечера находится под влиянием множества отличных педагогов, что всё это вряд ли можно приписать одной Елизавете. Таким уж он появился на свет: возможно, причина этих необычных задатков — в его происхождении и слишком близком родстве родителей. Однако это предположение опровергает эрцгерцогиня Гизела, которая стала вполне нормальной, простой, спокойной и разумной женщиной. Маленькая Валерия немного робка, боязлива, недоверчива ко всем посторонним, но тем сильнее любит её Елизавета. В своей любви она подчас не знает меры: любая, даже самая непродолжительная разлука с дочерью даётся ей очень нелегко. Если малютку просто ведут гулять, они прощаются всерьёз, а при возвращении дочери с прогулки императрица множество раз переспрашивает, не случилось ли с ней чего. Она постоянно опасается, как бы её удивительному ребёнку, который привык смотреть букой и поэтому способен вызвать неприязнь у тех, кто его не знает, не причинили какого-нибудь вреда.

В середине сентября Елизавета снова едет в чудесный Поссенхофен, этот райский уголок с видом на великолепную горную цепь.

Самое интересное на родине то, что слышно о короле. Гордиться особенно нечем. Младший брат короля, Отто, обнаруживает явные признаки умственного расстройства, и начиная с февраля опасаются, что у него в любой день может наступить буйное помешательство. Король Людвиг II по-прежнему ведёт себя странно и по возможности избегает города. Он велит известить в Поссенхофене о своём визите 21 сентября 1872 года и одновременно сообщает, чтобы кроме Елизаветы никого не было. Однако императрица велит, чтобы его ожидали обер-гофмейстер Нопча и графиня Фестетич.

Елизавета и Людвиг — необычные люди, обуреваемые одним и тем же желанием одиночества, временами одинаково склонные к печали и унынию, оба с детства прекрасные наездники и тем не менее они так не похожи друг на друга, что Елизавете нечего сказать королю. В его обществе она испытывает какую-то неловкость. Она думает о том, что его брат уже подлинный безумец и что король во многом обладает сходными задатками. Неожиданно императрицей овладевает страх, что под конец и её, также принадлежащую к баварскому семейству, может постигнуть это ужасное несчастье. Когда же во время беседы с Людвигом она находит его совершенно нормальным, то снова немного успокаивается.

Единичные случаи холеры, зарегистрированные в Офене, в конце октября заставляют Елизавету уехать, и она отправляется в свой любимый Гедель, где её ждёт охота верхом. В последнее время Елизавета сумела заразить этой страстью и своего мужа. Оба часами ездят верхом по лесам, окружающим замок. Но императрицу воодушевляет охота. Она чувствует себя в родной стихии и подчас торжествует, когда мужчины вокруг неё вылетают из седел, а она одна гордо преодолевает препятствия. Охота нелегка, и необходимо великолепно владеть искусством верховой езды. Причём чем отчаяннее скачешь, тем лучше. Франц Иосиф всегда получает точный отчёт: «Охота проходила на ипподроме, я ехала в карете, так что никаких неожиданностей (для успокоения высочайшей особы). Охота получилась прекрасная, лиса бежала перед нами, собаки следом, Холмс, Пишта и я скакали впереди, поэтому нам не было необходимости так гнать лошадей и мы имели возможность не спеша преодолевать многочисленные канавы...»

Когда в Геделе собираются на охоту, зрелище просто восхитительное. Прекрасные лошади и собаки, синее небо над головой, зелёные поля, пёстрая кавалькада всадников, мчащихся галопом. Все так возбуждены; среди мужчин в элегантных красных костюмах выделяется великолепная фигура императрицы в облегающем платье для верховой езды, изящная и гибкая, словно тростник, полная очарования и неподражаемого достоинства. Нередко с ней выезжает и Андраши. Он не менее других восхищен императрицей и в интимном письме Иде фон Ференци даёт волю своим чувствам: «Можете себе представить, какой восторг охватывает молодёжь, когда она видит её. Свои чувства они проявляют тем, что стараются ехать как можно ближе к ней — как дельфины сопровождают плывущий корабль, — и тут ничего нельзя поделать. Сначала манеру скакать рядом с ней взял Адальберт Кедлевих и никому не желал уступать своё место, но теперь он, кажется, заметил, что это место подобает занимать руководителю охоты. Вчера, когда мы возвращались домой, лил дождь. Мой фиакр случайно оказался рядом и я предложил его Их величествам. Его величество принял моё предложение, но только для королевы, и я имел счастье сопровождать её к поезду. Когда мы добрались туда, станция оказалась заполненной народом, ожидавшим Их величества. Представьте себе, какие у них стали лица, когда королева вышла со мной из фиакра, и я отправился провожать её в зал ожидания. Успокоились они лишь при виде императора и герцога Вильгельма, которые двигались следом за нами. Видите, в какого старика превратился ваш друг — ему даже доверяют сопровождать в ненастье прекрасных женщин! Впрочем, должен признаться, что долгий путь в темноте по ухабистой, тряской дороге мог поставить в щекотливое положение даже самого благоразумного отца семейства. Правда, поездка продолжалась всего несколько минут, так что ни Альберт Кеглевих, ни ваш друг Пишта не могли так быстро забыть, кого именно им доверили». Каждый раз после охоты у императрицы прекрасное настроение и она чрезвычайно мила со своим августейшим супругом, по-прежнему обожающим свою жену и старающимся при всяком удобном случае вырваться из Вены к ней в Геделе. Но едва она снова оказывается дома, снова сталкивается с кругом придворных, её хорошее настроение моментально исчезает.