Польский бунт - Екатерина Владимировна Глаголева Страница 37

город кольцом, поляки построили ретраншемент с батареями. Большая часть предместий со стороны Гродненской и Троицкой дорог представляли собой пожарище – это он, Тучков, и сжег их, когда отступал к Гродно в конце апреля, три месяца тому назад. Но вдоль дороги, ведущей к Острой браме, лепились друг к другу кварталы каменных домов, прорезанные узкими кривыми улочками. С пушками там не развернуться, прямой наводкой стрелять нельзя…

Когда генерал-поручик Кнорринг осмотрел неприятельские позиции и решил атаковать ретраншемент, артиллерийскую роту Тучкова он вывел в резерв, велев оставаться за четыре версты до места сражения, вместе с драгунским полком барона Чесменского и тремя тысячами пехоты генерал-майора Ланского. В бой должны были пойти отряды Зубова и Беннигсена. Приметив недовольную мину Тучкова, Богдан Федорович задержал его для разговора.

– Фы тофольно отличились при начале сей кампании, – сказал он молодому человеку отеческим тоном. – Фам натопно себя поберечь, поляки иметь против фас личную злобу. Ja, ja, das stimmt[23]. Я читал это в их газетах и в Schreiben… письмах, которые они подбросили к наш лагерь. Они положили цену за фашу колову и Kopf генерал-майор Денисоф. Фы знаете, они таже проклинают фас в своих молитвах в Kirchen.

– Слишком много чести для меня! – отозвался Сергей Алексеевич. – Мне было бы гораздо более лестно, ваше превосходительство, участвовать во взятии того города, из которого я был вынужден уйти, сохранив достоинство в столь трудных обстоятельствах.

Кнорринг кивнул: знаю-знаю, наслышан. Всем известно, за что Тучков получил орден Святого Георгия 4-й степени.

– На фаш фек сражений хватит. У фас еще путет шанс отличиться…

Слева догорал закат. Тучков пошел обратно в лагерь.

Василий Сергеевич Ланской, в корпус которого входила рота Тучкова, был храбр, но не гонялся за славой, предпочитая кутежи и веселые общества. Ему уже сравнялось сорок лет, и с молодыми офицерами он держал себя покровительственно, учтиво, но без приветливости. Ланской был двоюродным братом покойного фаворита императрицы, который скоропостижно скончался десять лет тому назад – в двадцать четыре года сгорел за пять дней от горячки, не успев принять из рук августейшей любовницы графский титул. Екатерина очень о нем горевала и, верно, не оставила своей милостью многочисленных братьев своего Сашеньки. Александра Алексеевича Чесменского одно время самого прочили в фавориты: он был очень красив. К тому же отцом его был граф Алексей Орлов, наделивший своего незаконнорожденного отпрыска фамилией-титулом, заслуженным в бою, а во время последней турецкой войны Чесменский служил дежурным полковником при Потемкине. С Тучковым они сразу поладили, хотя Чесменский был старше годами и выше чином, – оба сражались со шведами в Финляндии (Тучков, раненный при Роченсальме и получивший Золотую шпагу за храбрость, уже не смог участвовать в турецкой кампании, а то бы встретились и там), оба состояли в братстве «вольных каменщиков». Когда на следующее утро колонны ушли к ретраншементу и началась пальба, они не вытерпели и упросили Ланского отпустить их посмотреть сражение.

Средняя батарея стояла на открытом месте и старалась сбить выстрелами неприятельские пушки, прятавшиеся за бруствером в амбразурах. Тем же занималась батарея на левом фланге, поставленная близ крутого буерака с густым лесом на дне. Этот лес уходил в сторону ретраншемента, к правому флангу неприятеля. Если бы поляки вздумали устроить вылазку, то смогли бы без труда, скрываясь за деревьями, подобраться к самой батарее и завладеть всеми пушками. Взглянув друг на друга, Чесменский и Тучков поняли, что им в голову пришла одна и та же мысль, и поскакали на правый фланг – доложить Кноррингу об опасности.

– Лес?

Генерал посмотрел влево, но леса, конечно же, не увидел. Зато ему на глаза попался подполковник Сакен, шедший мимо с батальоном егерей. Кнорринг послал своего адъютанта, чтобы тот подозвал к нему Сакена.

– Потите, закройте фланг лефой нашей батареи.

Сакен молча кивнул (он говорил по-русски еще хуже Кнорринга) и ускорил шаг. Батальон скрылся из глаз.

Батареи продолжали обстрел; Тучков скользил взглядом по ретраншементу. Что это? Поляки вынули одну пушку из амбразуры и стали ее разворачивать… И вторую…

– Они отступают! Ваше превосходительство, они отступают!

Кнорринг смотрел в подзорную трубу и жевал губами; он не знал, чему приписать сей маневр, а природная осторожность предостерегала его от принятия поспешных решений.

– Ваше превосходительство, – взмолился Чесменский, – позвольте мне взять мой драгунский полк и не дать неприятелю время увезти пушки в город!

– И мне – дозвольте мне пойти с ними! – присоединил свой голос Тучков.

– Если фам непременно хочется участфофать в сем деле, – с неохотой вымолвил Кнорринг, – фосмить две надежны пушки фашей роты и путьте там, где я путу находиться.

Большего и не требовалось: Тучков и Чесменский во весь дух поскакали назад, к резерву.

Лошади, тащившие легкие пушки, поспевали за драгунами, но Тучков остановил их рядом с Кноррингом, а Чесменский поскакал прямо на ретраншемент. Перед валом был довольно глубокий и широкий ров; перемахнуть его верхом не представлялось возможным, и барон велел своим драгунам спешиться, примкнуть штыки и идти на приступ. И в этот миг завизжала картечь. Польские пушки снова были в амбразурах – когда они успели? Но почему же… Впрочем, раздумывать об этом было некогда; Чесменский поскорей увел своих людей из-под огня. Как только он это сделал, Кнорринг отдал приказ пехоте идти на штурм.

Солнце миновало зенит и повисло прямо над ретраншементом, слепя глаза. Было три часа пополудни; сражение не прекращалось с самого утра, и защитники укреплений, находившиеся там без пищи и воды, начинали ослабевать. Однако дрались они отчаянно. Средняя колонна русской пехоты первой ворвалась на вал и обильно полила его своей кровью. Но на месте убитых сразу вырастали живые. Бросив свои пушки, Тучков примкнул к правой колонне и вместе с ней преодолел ров, вскарабкался на вал, перебрался за бруствер. Повсюду валялись израненные тела; уцелевшие поляки, построившись в колонну, поспешно отступали в сторону Вильны. Русские не стали их преследовать, увидев восемь брошенных орудий. Тучков вернулся к Кноррингу.

– Поздравляю вас с победой, ваше превосходительство! – бодро отчеканил он. – И со взятием Вильны, ибо город неминуемо сдастся.

– Тай Бог, тай Бог! – ответствовал ему генерал, трогая коня с места. – Но эт-то еще не ферно.

Поляки уже успели пройти в городские ворота и затворить их за собой. Кнорринг послал трубача подать сигнал о начале переговоров. Не успев доиграть, трубач выронил свой горн и схватился за рану в боку. Выждав некоторое время, чтобы неприятель понял, наконец, что военные действия на сегодня прекращены и ему предлагают прелиминарии, генерал послал другого трубача,