Николас Уайзмен - Фабиола Страница 38

Назначенный день наступил. Фабиола оделась в изящное траурное платье — она носила траур по отцу — и смешалась с толпою просительниц. Их было множество. Все они ждали с замирающим сердцем появления цезаря. Одно его слово должно было решить их участь или участь их сыновей и мужей. Все молчали, все глядели, не спуская глаз, на большие двери дворца, которые должны были при звуках литавр распахнуться настежь перед императором. Молчала и Фабиола. Сердце ее сильно билось, и она, как и другие женщины, стояла бледная, с легкою дрожью в руках и ногах.

Звук литавр раздался. Двери распахнулись. Максимиан медленно сходил по широким ступеням лестницы. На его мизинце было надето кольцо, подаренное Фабиолой. Он глядел безжизненными глазами на толпу просителей, принимал просьбы, бегло взглядывал на написанное и, не говоря ни слова, рвал большую часть из них; некоторые передавал своему секретарю, шедшему сзади. Но ни на кого не взглянул, никому не сказал ни одного слова милости, сострадания и участия.

Настала очередь Фабиолы. Цезарь был уже в двух шагах от нее. Она преодолела свое смущение и подошла к нему. Максимиан протянул руку, чтобы принять просьбу, как вдруг раздался глухой, но твердый голос: «Максимиан! Максимиан!» И все — цезарь, Фабиола и толпа — оглянулись туда, откуда он раздался... Фабиола взглянула и обомлела: против нее на почерневшую от времени стену дворца уступом выходил балкончик, и на нем, как привидение, стоял бледный, высокий, худой, изможденный страданиями человек, закутанный в плащ. Фабиола мгновенно узнала его. Это был Себастьян! Он стоял гордо и спокойно. На темно-сизой стене отчетливо вырисовывались его золотые волосы, похудевшая фигура, бледное лицо; из-под соскользнувшего с плеч плаща виднелась грудь и руки в окровавленных перевязках. Себастьян, услышав столь знакомый ему звук труб, возвещавший о выходе цезаря из дворца, встал с кресла, на котором сидел в квартире Ирины и, движимый непонятною ему самому силой, быстро прошел коридоры дворца и вышел на небольшой балкон, находившийся невдалеке от комнат Ирины.

— Максимиан! — повторил отчетливо и громко Себастьян.

— Кто осмеливается называть меня по имени? — воскликнул тиран, обращаясь к говорившему.

— Я , — ответил Себастьян, — я, спасенный от смерти, чтобы возвестить тебе, что час твой близок! Мера твоих злодейств преисполнилась! Ты обагрил улицы кровью детей Божиих! Ты побросал тела мучеников в волны Тибра! Ты разрушил храмы Бога живого! Ты осквернил алтари Его, расхитил имущества бедных и сирых. За твои беззакония и преступления, за твою гордость и алчность Господь Бог осудил тебя. Рука Его над Тобой! Ты погибнешь насильственной смертью, и Бог пошлет городу Риму и Церкви Своей императора-христианина. Он поклонится кресту, а ему поклонятся Восток и Запад! А ты кайся, кайся, пока еще время. Кайся и моли Бога простить тебя во имя Распятого, служителей Которого ты гнал до сего дня!

Слова прогремели, как гром, и стихли. Цезарь стоял неподвижно, будто пораженный в самое сердце. И он узнал Себастьяна. Он едва верил своим глазам и спрашивал у себя, кто стоит перед ним — призрак или живой человек? Скоро, однако, он опомнился. Его охватила ярость.

— Тащить его сюда! Тащить его! — закричал солдатам. — Гифакс, где Гифакс?

Но Гифакс, находившийся в свите Максимиана, счел за лучшее удалиться. Он был уже на своем внутреннем дворе, среди своих стрелков, и держал с ними совет, что делать и как спастись от беды. Когда посланный цезарем Корвин пришел звать Гифакса, то он нашел все ворота на внутреннем дворе запертыми. Только одни были отворены; он взглянул и остановился: 50 лучших стрелков стояли рядами, натянув тетивы луков и приготовившись стрелять в каждого, кто осмелится войти на внутренный двор. Гифакс со своею женой Афрой стоял против самых ворот.

— Гифакс! — сказал Корвин издали и дрожащим голосом, — цезарь зовет тебя!...

— Передай цезарю, — ответил африканец, — что мои стрелки поклялись никого не пропускать в ворота нашего двора. Мы застрелим всякого! Пусть цезарь пришлет нам сперва знак милости и прощения. В таком случае мы останемся его верными слугами.

Корвин поспешил передать Максимиану слова африканского начальника. Максимиан знал, что с нумидийцами шутить нельзя и что они составляют его надежную стражу. Ссориться с ними он не захотел.

— Мошенники, лукавый народ, — сказал он. — Поди, отдай Гифаксу это кольцо и скажи ему, что я милостиво прощаю всех!

Корвин побежал изо всех сил и бросил во двор кольцо, залог прощения. В ту же минуту нумидийцы опустили свое оружие. Афра вне себя от радости кинулась поднимать кольцо, но Гифакс ударом кулака оттолкнул ее, под смех всего отряда, и взял кольцо. Афра отошла в сторону и задумалась: не лучше ли ей было жить у Фабиолы и не променяла ли она одно рабство на другое, более тяжкое?

Гифакс предстал перед цезарем и выпутался из беды очень ловко.

— Если бы твоя божественность, — объявил он Максимиану, — позволила нам вонзить стрелу в его сердце или голову, то он бы не ожил, но ты не хотел, ты сказал: стреляйте, но не убивайте его. Мы повиновались твоей воле. Трудно действовать наверняка при таких приказаниях. Мы расстреляли его, оставили его мертвым, а он ожил!

— Теперь не оживет! Позвать сюда двух солдат из варварских легионов.

Появились два огромных германца с тяжелыми дубинами в руках; одним ударом такой дубины легко было раздробить голову.

— На этих ступенях, — сказал Максимиан, показывая на парадную лестницу двора, — я не хочу проливать человеческую кровь. Убейте его ударом дубины сразу и без крови! Скорее...

Потом Максимиан, как будто ничего особого не случилось, повернулся к Фабиоле и притворно-приветливо спросил, чем он может быть ей полезен.

Фабиола, бледная как смерть, дрожа всем телом, не упала только потому, что оперлась на колонну; она смогла с усилием выговорить одно слово:

— Поздно!...

— Как поздно? — спросил Максимиан и взял бумагу, которую она держала в руках. Пробежав ее глазами, он воскликнул с гневом:

— Как! Ты знала, что Себастьян жив, и не довела этого до нашего ведома? Или ты тоже христианка?

— Нет, цезарь, я не христианка, — сказала Фабиола слабым голосом, — но позволь мне удалиться... я чувствую... мне дурно!...

— Прощай... благодарю тебя за подарок... я отдал его Гифаксу; на его черной руке кольцо будет смотреться еще великолепнее.

Кивнув Фабиоле, Максимиан прошел дальше.

Себастьян умер от одного удара; тело его было брошено, по приказанию цезаря, в клоаки, куда стекали нечистоты всего города. Император не хотел, чтобы христиане овладели телом мученика. Но и эта предосторожность Максимиана оказалась бесполезной: Люцина, всеми уважаемая христианская матрона, сказала, где надо искать тело Себастьяна, который, по ее рассказам, являлся ей. По указаниям Люцины, христиане нашли тело мученика и с честью похоронили его. Теперь на могиле Себастьяна воздвигнута церковь.

XXIX

А что же Фабиола? Смерть Себастьяна нанесла ей жестокий удар. Шатаясь, добралась она до квартиры Ирины и упала в кресло. Вокруг нее все плакали и молились. Но Фабиола не умела молиться, в ее горести было что-то роковое, безнадежное. Она не плакала, а безмолвно сидела, сложа руки, как статуя. Через некоторое время пришел священник и начал тихо разговаривать с Ириной и Дарьей. Фабиола видела, что их лица просияли, будто озаренные надеждою. Ее это ударило так больно, что она встала и, поспешно простясь с хозяйками, отправилась к себе.

Что ее ожидало дома? Пустые, хоть и богатые комнаты, роскошь, угодливость рабынь, но все это казалось ей отвратительным; ни друзей, ни родных у нее не было, а те, которые еще оставались, жили светскою жизнью и не поняли бы ни ее чувств, ни стремлений, ни горя. Она вспомнила об Агнии.

Агния поймет и разделит ее страдания! Фабиола намеревалась послать за ней, когда в комнату вошла Грая и подала ей записку. Фабиола прочла ее и вскочила, как безумная. Она схватила себя за голову, побежала и тотчас, не дойдя до дверей, вернулась назад. Глаза ее блуждали; на бледном лице, казалось, не оставалось ни кровинки. Она не могла произнести ни слова. Грая смотрела на нее со страхом, но не смела задавать вопросов своей госпоже. Наконец Фабиола спросила:

— Кто принес записку?

— Солдат, — ответила Грая.

— Позови его сюда!

Солдат вошел, и при виде окружавшей Фабиолу роскоши с недоумением оглядывался и переминался на одном месте с ноги на ногу.

— Откуда ты? — спросила у него Фабиола.

— Я из тюрьмы Туллия и состою в страже.

— Кто тебе дал записку? — - Сама Агния.

— Так она в тюрьме? Не может быть! За что? Каким образом?

— Говорят, будто на нее донес Фульвий, обвиняя ее в том, что она христианка!

— Это неправда! Я могу поручиться за нее. Вот тебе за труды, ступай обратно в тюрьму и скажи Агнии, что я сейчас приду к ней.