Николай Бахрошин - Викинги. Скальд Страница 38

– Я не боюсь его, не подумай! – гордо вскинулся Сьевнар.

– Я и не думаю, что ты боишься, – Якоб-скальд чуть заметно усмехнулся его горячности. – Осторожность отличается от трусости так же, как боевой клинок отличается от деревянного меча, так говорят… Да, если бы мне кто-нибудь сказал много лет назад, что мне придется спасать сына Сельги Видящей от сына Рагнара Большая Секира, я бы посмеялся тому в лицо. Все-таки причудливо путают пряжу жизней божественные девы-норны… Беги, воин, беги! Когда скальды побережья донесут до меня твои новые песни, я буду вспоминать тебя, обещаю…

Сьевнар уже скрылся за поворотом натоптанной лесной тропы, сразу, с места, побежав мерными, легкими шагами, а Якоб-скальд все еще не уходил, стоял, качал головой, скреб пятерней бороду с обильной проседью.

Да, пряжа жизни…

Может, и убежит воин, спасется…

5

Много дней Сьевнар шел по земле свеонов. Сначала он пробирался тайком, прятался от всех, ночевал в лесу, перебиваясь случайной дичью и запасами из котомки, что оставил ему Якоб-скальд вместе с оружием. Путал следы, выбирал самые замысловатые направления, ориентируясь только по солнцу и звездам, как делают кормчие в море.

Преследователей за спиной так и не появилось. Даже странно, что не преследуют, удивлялся Сьевнар. Конунг Рорик не из тех, кто прощает обиды и забывает клятвы. Похоже, хитроумные лисьи петли действительно сбили погоню со следа.

Когда-то, среди родичей-поличей, они так играли малыми детьми – один уходил по лесу, маскируя следы, а остальные должны были увидеть их и найти беглеца. Надо же – когда пригодилось!

Потом воин ушел так далеко, что сосны и камни стали другими и само небо над головой словно бы изменилось. Осмелел потихоньку. Начал заходить в дома, покупать еду.

Богатые поместья Сьевнар все-таки обходил стороной – вдруг Рорик подал весть другим ярлам о поисках сбежавшего дружинника. Он знал, с какой неуловимой, необъяснимой быстротой разносятся слухи на побережье. Впрочем, была и другая опасность. Ярлы, увидев вольного ратника, могли начать заманивать его к себе в дружину, а их гостеприимство порой такое же безудержное, как гнев.

Впрочем, удаляясь от моря, он перестал встречать богатые владенья ярлов. Понятно, именно через море, с возвращающимися из викингов дружинами, тек в страну Свитьод поток золота, серебра, дорогих заморских редкостей и крепких рабов. С чего разбогатеет ярл, если не от набегов, где еще селиться им, как не у моря? Не зря свеоны называют море «пашней воина», а меч – «плугом сечи». Красивая, мужественная витиеватость языка фиордов всегда приводила его в восторг.

Вот борны жили и в глубине земель. Пахали землю, разводили скот, охотились, словом, занимались обычной крестьянской работой, в которой не бывает ни конца, ни начала.

Скоро Сьевнар убедился, что ему безопасно останавливаться в чужих домах, здесь его никто не искал.

Значит, конунг Рорик не обращался в тинг, чтобы объявить беглеца нидингом-проклятым, понял он. Это легче… Если бы собрание старейшин, ярлов и знатных воинов объявило, что воину Сьевнару Складному надлежит явиться на тинг для суда, об этом бы уже знали по всем землям свеонов.

Приговор тинга, объявляющий человека нидингом – самое страшное наказание у свеонов. Нидинги становятся отверженными, никто больше не вправе пустить его к себе дом, продать ему еду или одежду. Первый встречный вправе убить нидинга хоть в открытом бою, хоть из засады, и получить за это награду.

Нет, Рорик не обратился в тинг не из жалости, понимал воин, конунг – не из тех, кто прощает или забывает. Кровная месть теперь навсегда легла между ними. Просто Неистовый решил сам отомстить ему, не вмешивая других, догадывался он. Или – опасался вмешивать.

Сьевнар по-прежнему не чувствовал за собой никакой вины, он честно сражался и победил тоже честно. Ему бы нашлось, что ответить совету, еще неизвестно, к чему бы приговорил тинг. Рорик не может этого не понимать, вот и не пошел с жалобой…

Наверное, так.

Как правило, хозяева хуторов не давали Сьевнару даже заикнуться о плате за ночлег. С обычным гостеприимством свеонов кормили, поили, парили в бане и оставляли ночевать. Расспрашивали – где бывал, что видел, какие диковинки встречал на дорогах Мидгарда?

Многие, оказывается, даже слышали его имя, с удовольствием убедился Сьевнар. Знали его «Песню победы» и «Память о девушке, ждущей воина». «Наверняка у скальда есть и другие стихи, было бы честью для дома – услышать их за вечерним столом», – намекали гостеприимные хозяева.

Он обещал. Другие стихи у него действительно были. Пусть не такие известные и, может, не такие искусные, но и их не стыдно продекламировать перед взыскательными слушателями. Кто не знает, что хорошие стихи пролетают по побережью, словно на собственных крыльях. Их повторяют вслед за скальдом, запоминают и рассказывают долгими зимними вечерами за столами богатых ярлов и бедных крестьян. Но для этого они должны быть хорошими. Плохие висы так и остаются бескрылыми.

Значит, его стихи – хорошие стихи! Никогда не лишне еще раз убедиться в этом. Такое – никогда не может быть лишним для скальда, улыбался Сьевнар.

Раз за разом он перебирал висы своих стихов под одобрительное постукивание чар о столешницу, пока не заговорил их до того, что сам перестал вникать в смысл. Словно бы его строки уже начали жить отдельно, своей, непонятной жизнью, к которой он сам больше не имеет отношения.

Известность – это приятно, конечно. Известность – это неловко в то же самое время, словно ты делал что-то обычное, привычное для себя, а почет получил – как за подвиг, рассуждал Сьевнар про себя, чувствуя ласковую, будоражащую щекотку всеобщего уважения.

Слава, слова… Кто не знает, какая это сила – слова?! Может, пройдет еще время, и он, Сьевнар Складный, станет таким же известным как Тори Длинноголовый, Варни Сладкоголосый или сам Эйнар Старый из Вестер-фиорда, чьими звонкими висами восхищались еще деды и прадеды нынешнего поколения воинов… Кто знает…

«Странная эта штука – слава скальда! – говорил воин сам себе. – Когда что-то твое, сугубо личное, наболевшее, вдруг становится достоянием всех. А вот тебе самому словно не принадлежит. Ту же «Память о девушке, ждущей воина» сочинялось для Сангриль, только для нее, единственной и любимой. Оказалось – эти висы нужны всем, кроме нее…»

Сангриль…

Его любовь, его память и не проходящая боль…

Под разговор он подолгу засиживался с хозяевами за вечерним столом. Что-то рассказывал о себе, но о многом и умалчивал во избежание чужого любопытства.

Картина, в общем, привычная для здешних мест – молодой, горячий воин-скальд поссорился со своим ярлом и отправился по свету искать лучшей доли. Походит, побродит, стопчет несколько пар кожаных подошв на каменистых дорогах и найдет себе другую дружину. Снова отправится за моря – менять свою кровь на чужое золото.

Все верно! – кивали ему хозяева хуторов, степенно поднимая натруженными руками деревянные чары с пивом. Только в молодости и искать счастья – когда кровь горяча, ноги неутомимы, а за каждым поворотом дороги чудится что-то новое.

Все правильно! – усмехались в усы другие. Только в молодости и веришь, что счастье бывает на свете и что его можно найти на дороге, как ягоды земляники…

Обрадовавшись случаю поговорить со свежим человеком, хозяева подолгу рассказывали о себе. Словоохотливо делились радостями и бедами, говорили о трудах, заботах, об урожаях, о скотине, об охотничьем и рыбном промысле. С особым удовольствием пересказывали местные сплетни – кого, когда, где и с кем видели, забывая что он, прохожий человек, знать не знает всех тех, о кого с таким усердием чешут досужие языки. Иногда Сьевнару казалось – закрыть глаза, и можно представить, что ты снова в далекой Гардарике среди родичей. Те же сплетни, те же неспешные хозяйственные рассуждения вокруг да около.

Конечно, Сьевнар и раньше знал, что прибрежная вольница ярлов и морских конунгов – это еще не весь народ свеонов. Хмельное буйство пиров, доблестные дружинники, остроносые, многовесельные красавцы-драконы, яростные схватки далеких набегов – это там, у моря, где кровь и золото викингов. А чем дальше от моря – тем обычнее жизнь вокруг. Хотя, и здесь чтят Одина Одноглазого и богов-ассов. И здесь на самом видном месте в домах развешаны щиты, мечи, секиры и луки. Тот же народ, та же кровь.

Морские походы все-таки достаточно однообразны – день за днем, месяц за месяцем воины гребут длинными веслами, или отдыхают под хлопающими крыльями парусов. Спят, жуют скудный походный кусок, тянут долгие, неторопливые разговоры. А вокруг – только море, бескрайнее, бесконечное, с темной полоской берега у горизонта, чтобы не потерять направление. Пусть море всегда разное, изменчивое, как настроение красавицы, но тоже надоедает днями-ночами раскачиваться на его упругой спине, видеть только перекаты волн и облака в вышине. Потом – набег, битва, твердая земля под ногами, кровавая ярость схватки, хмель победного пира. Тризна – погибшим, добыча – живым. И снова – волны, небо, неумолчные всплески воды, поскрипывание деревянного дракона, напрягшего силы в беге.