Зигфрид Обермайер - Калигула Страница 38

— Я не хочу быть императором, — тихо ответил Тиберий, глядя в сторону.

— Ты забываешь о своих обязанностях! — строго сказал Макрон. — Существует долг, и его приходится выполнять независимо от желания. Твое преемство во всяком случае имеет прочную основу, а наследование трона мужем Друзиллы может развязать гражданскую войну, поскольку у Лепида много врагов. Я предлагаю тебе свою помощь, Тиберий Цезарь. Император до сих пор не назначил нового префекта преторианцев. Я был бы рад занять свою прежнюю должность и вместе с преторианцами выступить на твою защиту. Ни один солдат не поднимет меч за женщину, запятнавшую свою честь кровосмешением.

— Если только мешочек сестерций не вдохновит их на это.

Макрон горько усмехнулся.

— Ты прав, Тиберий. Как раз это я и хотел бы предотвратить.

Юноша подозвал одну из своих собак и любовно потрепал ее по шее.

— Войны я не хочу, но заявлю о своих претензиях на трон только у носилок с бездыханным телом Калигулы. Тогда я охотно приму твою помощь как префекта преторианцев, Макрон.

— Хорошо. Скоро все станет ясно.

Тиберий посмотрел вслед своему гостю, покидающему его сад.

— Почему я не родился сыном пекаря или столяра? — прошептал он в ухо своей собаки, и она посмотрела на него с такой любовью и пониманием, будто догадалась о смысле сказанных слов.

Книготорговец Корнелий Цельсий снова смог заключить в объятия своего сына.

— Ты возмужал и стал серьезнее, — заметил он.

— К тому же я кое-что пережил, но об этом мы поговорим позже.

— Могу себе представить, — сказала Валерия. — Ты сделал несчастными немало девушек.

Сабин усмехнулся.

— Почему несчастными? Как правило, я делаю их счастливыми. Нет, на этот раз все было по-другому, но пока мне тяжело об этом говорить. — Он повернулся к отцу. — Как идут дела? Как поживают наши поэты? Ты не открыл новые таланты?

— Поэты, к сожалению, не растут, как яблоки на деревьях, так, чтобы их можно было стряхивать. Сенека сейчас не очень прилежно работает. Говорят, у него роман с Ливиллой, средней сестрой императора. Впрочем, люди много болтают.

— Слухи редко рождаются на пустом месте.

— Может быть, но меня интересует Сенека как поэт, а не как любовник.

— Иногда одно порождает другое.

Цельсий засмеялся.

— Снова твоя любимая тема? Думаю, Сенека в этом не нуждается. От него всегда можно ожидать новых идей и открытий.

— Кассий Херея не спрашивал обо мне?

— Однажды он заходил к нам. Херея — ярый сторонник нашего нового императора, на которого молится весь Рим, считая его подарком богов, но об этом ты еще услышишь.

— В Эпидавре политикой интересуются мало. Там на первом месте другие заботы.

— Твой друг Херея расскажет тебе новости. Думаю, вы скоро встретитесь.

Сабин услышал в словах отца робкий вопрос, не оставил ли он свои планы стать солдатом. Но сейчас юноша не был в состоянии обсуждать это.

— Никакой спешки нет. Я бы хотел сначала снова ощутить вкус жизни в Риме. У тебя есть для меня работа?

Цельсий вздохнул с облегчением.

— И сколько! Я хотел уже нанимать еще одного переписчика. Давно пора просмотреть наши книги и составить их опись.

— Будет сделано! — засмеялся Сабин, — он был рад любой работе, чтобы отвлечься от грустных мыслей.

На седьмые сутки болезни император провел спокойную ночь, и к утру лихорадка отступила. То, что он победил болезнь, Калигулу не удивляло, ведь в снах ему не раз являлся Юпитер, который дал понять, что Гай Цезарь и он представляют единое целое в образе двух существ — Юпитера на Олимпе и императора на земле.

— То, что ты делаешь на земле, созвучно моим планам и намерениям, — объяснил грозный бог.

Калигула поднял глаза к потолку. Там, наверху, появлялся величественный лик отца богов и вел с ним долгие разговоры.

Болезнь очистила императора и превратила в бога; то, о чем он раньше только догадывался, теперь не вызывало сомнений. Осознание безграничных возможностей наполняло его душу. Он мог возвысить или унизить, он держал в своих руках чужую жизнь и смерть, мог наградить или покарать. Человек, рожденный повелителем или избранный народом, должен был подчиняться определенным законам, но двойник Юпитера, посланный на землю, должен был, будучи императором, вести себя как бог. Его решения не поддавались объяснению и стояли выше человеческой оценки. Он мог быть таким же капризным и своевольным, какими всегда были обитатели Олимпа.

Дрожь пронизывала императора перед пропастью возможностей. Прикажи он завтра казнить весь сенат — это будет божественный акт, не имеющий ничего общего с правосудием и законом.

Он чувствовал, как со всех сторон в него вливались таинственные силы, и собственный человеческий образ казался ему теперь лишь оболочкой, ведь божественное на земле никто не может постичь и принять.

Первый раз в жизни Калигула ощутил что-то похожее на счастье. Он осознал свою истинную природу и пребывал в полном согласии с собой.

Он был богом, повелевал на земле, а здесь кое-что надо было исправить.

Тиберий Цезарь. Макрон. Энния Невия. Император мысленно произнес эти имена и тихо засмеялся: «Они еще не знают, что уже мертвы: Тиберий, Макрон, Невия — имена мертвецов. Я как бог, конечно, знаю, вижу будущее. Уже разгораются костры, и урны готовы принять несколько горстей пепла».

Много имен мелькало в голове Калигулы — имена людей, которые еще жили, но, собственно, были уже мертвы. Калигула чувствовал, как его выздоравливающее тело наполнялось силой, а мысли витали, направляясь то в прошлое, то в будущее, — мысли всеведущего бога, высоко стоящего над людьми, которые, подобно червям, ползали внизу. И обращаться с ними надо как с червями: одних раздавить, других заставить зарыться в землю, третьих мучить в свое удовольствие.

Полеты мысли утомили Калигулу. Он зевнул, повернулся на бок и заснул.

На улице пылали костры радости, на тысячах алтарей дымились благодарственные жертвы. Калигула выздоровел! Рим спасен. Но люди еще не знали: император, который — против своей природы — старался быть хорошим, справедливым правителем, умер. Его место занял бог, жестокий бог.

Калигула принимал трибунов преторианцев. Они стояли перед ним навытяжку, построившись в ряд, и он долго их молча рассматривал. Самые верные из верных! Его главная опора! Холодный, жесткий голос императора еще не окреп, но без труда заполнил маленький зал.

— Трибуны! Император и народ Рима с гордостью смотрят на вас! Священная болезнь лишила вас на время возможности видеть меня, но вы верно несли свою службу. Теперь, когда я, как Феникс, восстал из пепла болезни, обновленный и постигший тайну, надо извести изменников. Я знаю, что вы храните мне верность, и она будет вознаграждена. Я благодарю вас!

Калигула смотрел на воинов. В парадных шлемах, украшенных перьями, и блестящих панцирях, они казались ему живой стеной, окружившей трон.

Его взгляд остановился на Кассии Херее, который был выше остальных на целую голову. Калигула имел превосходную память, и тут же вспомнил имя великана, чей высокий голос так его однажды позабавил. Взмахом руки он велел солдатам разойтись, отпустил всех слуг, за исключением нескольких германцев, своих личных телохранителей, а Херее велел остаться. Калигула поднялся и обошел стоящего навытяжку великана кругом, будто получше хотел рассмотреть его со всех сторон.

— Как тебе служба в новом звании, трибун? Я высокого мнения о людях, которые добились положения благодаря не происхождению, а мужеству, упорству и верности. Поэтому я предпочел тебя другим для исполнения императорского приказа, который… да, несколько щекотлив. Мой родственник Тиберий — сыном я больше не могу его назвать — совершил во время моей болезни государственную измену. Избавь меня от необходимости сообщать подробности, Херея, но все необходимые доказательства были мне представлены. Итак, слушай приказ: ты возьмешь одного центуриона и нескольких преторианцев, пойдешь в дом предателя и передашь ему мое личное приказание покончить с его позорной жизнью. Если у него не хватит для этого смелости, помогите ему. Вопросы?

Херея поднял в приветствии руку.

— Приказ ясен, император!

— Выполняй!

Херея за свою солдатскую жизнь бил много людей — глаза в глаза, меч к мечу.

Но подобных приказов он никогда не выполнял. Трибун ни секунды не сомневался в предательстве Тиберия Цезаря, но он же был так молод. У Хереи возникло ощущение, будто он собирался сделать нечто недостойное, но он вспомнил слова императора. Того, кто получал приказ от него, нельзя ни в чем обвинять. Трибун подозвал знакомого центуриона и приказал:

— Выбери шестерых солдат и следуй за мной!

Далеко идти не пришлось, дом приемного сына Калигулы находился на Палатинском холме.