Вячеслав Перевощиков - Воевода Страница 39

– Давай бить через головы, – Верен изготовил лук, – в спины тем, кто стоит как раз против телег.

Вдвоем они стали пускать из темноты стрелы в спины печенегам, ведущим бой с русским заслоном. Слегка приподнятый берег позволял им видеть, как вначале один, потом другой, а следом еще один, печенеги стали падать. И вдруг, то ли сотника их убили, то ли нервы их окончательно сдали, но вся оставшаяся полусотня разом повалила назад, отступая на свой берег.

– Русь идет! Русь! – в ярости кричали избитые и окровавленные ушкуйники, спрыгивая с телег и устремляясь на врага с копьями наперевес.

Остальные воины заслона выхватили луки, и стайка стрел, оторвавшись от пения тетивы, сыпанула по вражеским спинам смертельным дождем. Печенеги откликнулись новыми стонами и предсмертными криками, которые хлестнули по натянутым нервам безжалостной плеткой испуга. Русские стрелы еще раз остервенело клюнули врагов, и печенеги, окончательно дрогнув, бросились на свой берег, ища спасения за щитом темноты. В один миг отступление превратилось в повальное бегство, ибо конница по своей природе склонна покидать поле боя, когда величина опасности превышает силу воинского духа.

Что ж, недостатки часто проистекают из преимуществ, и то, что природа создала лошадь, как существо, убегающее от врагов, всегда будет проявляться в трудные минуты, когда воля всадника сломлена и животный инстинкт берет власть над человеческим духом.

Верен, приготовившись биться насмерть и умереть с мечом в руках, вначале даже слегка растерялся, но потом бросился преследовать бегущих, чтобы поддать им жару, и достал-таки своим длинным клинком еще нескольких печенегов. Ярость его была велика, но, проскакав с десяток шагов, он все-таки остановил своего жеребца и нехотя повернул назад, к заслону. Уж он-то хорошо знал, что погоня за степняками всегда кончается засадой или, по крайней мере, ливнем вражеских стрел, когда, рассыпавшись во все стороны, убегающие вдруг окружают своих недавних преследователей и начинают стрелять им чуть ли не в спину. Но главное: чутье старого воина подсказывало, что на этом ночная битва не кончится и силы нужно сберечь, может быть, еще для нескольких подобных боевых стычек.

Уверенный в том, что бегущие печенеги не скоро остановятся, он повернул своего жеребца и, не оборачиваясь назад, поскакал к броду. Здесь его глазам открылась ужасная картина: у берега лежало множество пронзенных стрелами и изрубленных тел, некоторые из которых еще продолжали стонать. Какой-то огромный печенег, упавший почти у самого горящего бочонка, придавил своим телом еще двух убитых. Кровь влажно блестела на огромной ране, глубоко рассекшей его левое плечо. Он был неподвижен и казался мертвым, но, даже лишенный признаков жизни, все еще внушал страх своими размерами. Верен, глянув на него, ужаснулся мысли встретиться в бою один на один с этим богатырем, не понимая, как он смог убить этого верзилу. Однако печенег, несмотря на ужасную рану, все еще был жив и, услышав стук копыт серого жеребца, пошевелился. Глаза его, полные мучительной боли, приоткрылись и уперлись взглядом прямо в глаза Верена. Старшой, поймав этот взгляд, невольно остановил скакуна и внимательно посмотрел на печенега. Ненависть в его сердце уже догорала, и он с уважением поклонился поверженной силище. Печенег весь содрогнулся, напрягая последние силы, глаза его бешено сверкнули, бледные губы беззвучно зашевелились, роняя кровавую пену. Русич достал меч, но взор умирающего вдруг затуманился и медленно потух стекленея. Старшой оглянулся вокруг. Дикая мысль, что вся эта картина смерти – дело его рук, поразила его, но к врагам он нисколько не испытывал жалости. Если бы можно было, то он убил бы их снова и еще большим числом, но, что казалось невероятным и с чем никак не хотело мириться сознание, так это то, как прихоть случая или воля богов может помочь одному человеку умертвить в одночасье стольких врагов. «Как человек слаб и беспомощен перед своей судьбой», – подумал он грустно и поскакал дальше, последний раз глянув на огромное мертвое тело печенежского богатыря.

Заслон его встретил почти гробовой тишиной. На какой-то миг он даже подумал, что все погибли или ушли, пока он гнался за печенегами, но это было не так. За телегами на берегу сидели пятеро воинов, совершенно измотанных и покрытых многочисленными ранами, один, видимо, тяжело раненный, лежал на земле. Около телеги, опираясь на лук, стоял седьмой ушкуйник, очевидно, самый здоровый. Но и этот воин имел весьма неважный вид: его правая нога чуть выше колена была перетянута тряпицей, и правая рука над локтем тоже белела свежей перевязкой. Воины молча смотрели на Верена, словно все еще не веря в то, что они остались живы. Сказать, что они все, считай, родились сейчас заново – значит, ничего не сказать. Слова казались пустыми и глупыми, но Верен не мог промолчать.

– Спасибо вам, братья! – его голос, словно чужой, вырвался из груди и оборвался, стиснутый судорогой рвущегося из самой глубины души чувства.

Он бросил меч в ножны и снова проговорил:

– Спасибо!

– И тебе, старшой, спасибо, – тихо ответил воин, стоявший с луком. – Кабы не ты, лежать бы нам тут убитыми.

Верен оглянулся вокруг. Трупы печенегов плыли по течению, и река, напрягая свои тугие струи, пыталась протолкать их сквозь заросли рогоза, смиренно принимая в свое хрустально чистое лоно мутноватые ручейки еще теплой крови.

– Все, братья мои, – сказал он, поднимая глаза к звездному небу. – Уходите, дело вы свое сделали. Честь вам и слава великая за подвиг ваш будет.

Ратники молча поднялись, положили на копья тяжело раненного и побрели к темному силуэту одиноко стоящей ветлы. Там, видимо, были привязаны их кони, и старшой поразился тому, что, оставшись здесь на верную погибель, люди все-таки продолжали надеяться выжить и спастись, а иначе для чего им было оставлять лошадей. «За веру их крепкую, за стойкость и надежду Макошь[36] их и пожалела», – подумал он вдруг, глядя на устало бредущих воинов. А люди, уже не замечая ничего, шли спокойно, без суеты, словно пахари после тяжелой работы, и запах свежей крови еще курился над ними едва уловимым багровым туманным облачком. И их отрешенное состояние вдруг передалось и ему, и он словно оцепенел, глядя им в спины. Лишь когда воины отошли уже на несколько шагов, Верен встрепенулся и окликнул последнего, который выглядел здоровее остальных и словно прикрывал отход товарищей:

– Боярышню нашу не видели?

Ушкуйник остановился, опираясь на длинный лук, и, повернувшись вполоборота, выдавил из себя равнодушный хриплый голос:

– Как же не видели – видели. Пытались они здесь пробиться, да печенеги на них напали. Одного нашего, кажись, тут же и убили.

– Как убили? Кого убили? – упавшим голосом спросил Верен.

– Да не ведомо кого – темно уж больно было. Видел, как один с коня пал, а уж кто – не знаю, – устало вздохнул воин.

– Остальные-то куда делись?

– А туда, – ушкуйник махнул рукой вдоль реки, указывая в огромное черное жерло ночной степи. – Туда поскакали. Слышал я, как копыта стучали да девки кричали что-то, но далеко было, и слов не разобрал. Потом еще отроков тоже, кажись, повязали. Шуму было много. Хотели мы им помочь, но заслон нельзя было бросить. Только пару раз стрелили через реку, но бить во тьму, не знамо куда, так и своих подстрелить можно.

Он помолчал, переводя дыхание, и слышно было, как его рука сильней оперлась на гнутое дерево боевого лука. Упругие плечи оружия немного прогнулись под тяжкою дланью и вновь гордо распрямились, заставив тетиву вздрогнуть тонким певучим звуком.

– Да ты не тужи, бог даст, – не пропадут девки. Слышал я еще, что отрок там над ними покрикивал. Уж он-то выведет их наверняка.

– Бог даст, не пропадут, – откликнулся Верен, поворачивая жеребца. – Да и вам дай бог до Чернигова добраться живыми.

– А ты, старшой, разве не с нами? – окликнул воин багровый силуэт всадника, словно вычерченный на колыхающемся стяге догоравшего огня.

– Я еще поищу красавиц наших, – вздохнул Верен, пуская жеребца вскачь. – Не ровен час, беда с ними какая случится.

– Коли приключится, так, значит, судьба их такая! – крикнул вдогонку ушкуйник. – Погибнешь ты один! Давай с нами!

– Не могу, братья, – напоследок обернувшись вполоборота, бросил старшой. – Судьба моя такая!

Красноватые блики огня последний раз скользнули по его статной фигуре, и ночь жадно поглотила силуэт всадника, оставив только звук удаляющихся лошадиных копыт.

– Храни тебя бог, – с сожалением сказал воин, глядя туда, где сквозь всполохи кровавого пламени, казалось, все еще плыла багровая тень скачущего воина. – И да пребудет с тобой сама Среча[37].

Но Верен слов его уже не слышал. Он мчался через ночную тьму в поисках «непутевой сумасбродки», а именно так он окрестил про себя доставившую ему немало хлопот знатную и капризную попутчицу.