Елена Степанян - Царский выбор Страница 39

Входит радостная Фима в сопровождении служанок.

Фиму освобождают от драгоценностей, раздевают, умывают и т. д.

Фима.Идите отдыхать, голубушки. Меня Настасья Порфирьевна причешет на ночь.

Фима и Настасья вдвоем.

Фима в одной рубашке сидит на постели. Настасья опускается рядом с ней на колени, плачет, целует ей руки.

Фима(обнимая Настасью).Настасьюшка!

Родименькая моя! Намаялась тут, моя бедная. Небось, сидишь, нахохлившись, пошелохнуться боишься?

Настасья.Ох Фимушка, голубка моя, и вправду боюсь. Я ведь тут ничего не пойму. Тут ведь все заморское.

Фима(смеясь).Вот куда мы с тобой попали.

Я в первый день тоже старалась ни на что не смотреть. А привыкла — и совсем ничего этого не замечаю. — Ты не бойся, если что и разобьешь, все равно тебя никто бранить не посмеет. Здесь только я имею право тебя бранить. (Прижимает к себе ее голову, целует.)

Настасья расплетает Фимину косу. Берет с опаской гребень с туалетного стола и начинает расчесывать.

Настасья.Ты-то небось тоже за день устаешь?

Фима.Ох! Все эти боярыни, боярышни. Ведь

запомнить надо, как кого зовут, и кто кому кем приходится. И чей брат и сват где и когда отличился. — Но сестрицы — прямо ангелы-хранители! И подскажут когда надо, и ответят за меня. Но мне-то все равно молчать нельзя, а то, не дай Бог, обидишь кого ненароком.

Настасья.Да, обижать их никак нельзя. А то еще злобу затаят. Промежду них, чай, злых немало.

Фима(вздыхая).Ну, конечно, есть злые, куда от них денешься. А ласку все любят, и добрые и злые. — Злым она даже больше нужна. Добрая душа всегда найдет, чем утешиться. А злая и без того сама себя мучает.

Но какие сестрицы добрые! Настасьюшка, ты представить не можешь. Ведь это они тебя вытребовали. — Я-то думала, что потом тебя возьму, ну после всего, понимаешь? А ночью мне сон привиделся дурной, так Ирина, голубушка, сразу приметила и так всполошилась! И наводят, и глазят, и колдуют — мне аж стыдно стало.

Настасья.А что снилось, Фимушка?

Фима.Да я уже не помню! С утра помнила, а к вечеру уже позабыла. Отец Никола всегда говорит, что всякому сну верить нельзя.

Настасья берет бутылочку со святой водой, целует ее и кропит Фиму.

Настасья.Что ни говори, святая водичка никогда не помешает. В деревне и то люди друг другу завидуют. А уж тут, на самом верху! А где зависть — там и сглаз, и что похуже.

Фима(хмурясь).Ну и что? Почему я должна этого бояться? Разве я не по Божьей воле здесь очутилась? Разве может что-нибудь Божью волю осилить? Вот был бы здесь Андрей, он бы тебе так же сказал.

Настасья(затянув Фимину косу шнурком).Давай, Фимушка, под одеяло. И спи.

Фима(укладываясь).Да уж! Завтра такой день — завтра всенощная в Успенском храме, и мы с сестрицами тоже там будем.

Настасья.Царя-батюшку увидишь?

Фима накрывается с головой и ничего не отвечает.

Фима(выглядывая из-под одеяла).А знаешь, Настасья, сестрица Аннушка чем-то больна. Мне пока спрашивать неловко, но я вижу, что ее болесть какая-то точит. Я о ней молюсь все время, и ты тоже помолись. (Фима задремывает, потом спохватывается)А еще ты должна будешь непременно сходить поклониться государевой няньке, Феодоре Ивановне. Только это не завтра. Мы тебя принарядим, подарки пошлем. Она такая важная, что твоя боярыня.

11. У Яузских ворот

Афанасий и Андрей усаживаются в сани.

Афанасий.Ну, Господи благослови!

Сани трогаются. Некоторое время седоки едут в молчанье.

Афанасий.Из всех дней своей жизни я самым великим почитаю тот день, когда мне довелось с Михайлой беседовать.

Андрей(он очень взволнован).А ты мне никогда про это не говорил.

Афанасий.Тот, кто Михайлу видел, никому про это говорить не должен, иначе с человеком этим непременно беда случится. Но ежели он сам тебя призвал, то теперь уже можно. (-) А было это за год до твоего рождения. Служил я тогда в Посольском приказе. И тут пошел слух, что патриарх Филарет тяжко занемог и вот-вот преставится. Ну, что тут началось! Все понимали, что с его смертью власть переменится. А раз так — то почему бы ей не измениться к лучшему?

Прав этот Лукич, русский человек и впрямь хуже всех християн живет, но надеждой он богат как никто на свете. И так эта надежда в нас взыграла, так мы размечтались о своем счастье! Как пьяные ходили, дураки несчастные.

Андрей.Но ты же сам говорил, что русская душа вся в будущем живет, а прошлое и настоящее ей скучно. Что же ты бранишься? В будущем — царствие Христа, вот она туда и стремится.

Афанасий.Ну вот, тысячелетнее царствие Христово в тот раз опять не наступило, а я, по милости Божьей, сподобился в него заглянуть. И это была встреча с Михайлой. (Задумавшись, молчит.)Не так уж долго он со мной проговорил, а так, что на всю оставшуюся жизнь хватило. Не знаю, может, и сегодня выпадет мне такое счастье.

Сани едут дальше. Оба седока молчат.

Афанасий.И сказал он мне, что все наши мечты

и надежды не сбудутся, а служба моя, ежели я не найду, как ее оставить, добром для меня не кончится. Вот с этих-то пор я и стал потихоньку больным прикидываться. — А еще он мне сказал, что лучше человеку вырастить одно дерево, да такое, что ветвями в небо упрется, чем растить целый лес, чтобы его потом все равно сожгли. — Я тогда этих слов не понял и очень им подивился.

Андрей.А теперь?

Афанасий.А теперь догадываться начинаю. — А государь наш Филарет тогда не помер, выздоровел. Видно, черти в аду для себя отсрочку испросили. И мы еще целых семь лет на него любовались. А когда его наконец не стало, и царь Михаил соделался круглым сиротой, то стали бояре перед ним состязаться, кто из них народу злейший враг, кто больше вреда наделать может. Победа досталась Борису Морозову.

Андрей.Сейчас, небось, тоже многие чего-то ждут, на что-то надеются.

Афанасий.Андрей, не говори мне про это. Если еще раз заикнешься, я тебя кнутом огрею, даром что к Михайле везу.

12. Усадьба Прозоровских

Князь Сергий Прозоровский в своих покоях. Он кормит птиц, сидящих в двух больших клетках. В одной — много маленьких птичек, в другой — два больших попугая, голубой и красный. Кормление птиц окончено. Прозоровский выходит из горницы и отправляется на другую половину дома.

Передняя покоев князя Симеона.

Старик слуга полирует рукоятку какого-то кинжала.

Входит Прозоровский.

Прозоровский.Скажи Симеон Васильевичу, что я прошу дозволения с ним поговорить.

Слуга скрывается за дверью. — Прозоровский один. — Слуга возвращается.

Слуга.Входи, князь-батюшка.

Прозоровский входит к отцу, слуга возвращается на прежнее место и погружается в дремоту.

Князь Сергий и его отец, старый князь Симеон.

Прозоровский.Батюшка, я все тебя спросить хотел. Говорят, указ готовится о введении египетского рабства?..

Князь Симеон.Красиво говорить научился. Ты там (указывает наверх)тоже так говоришь?

Прозоровский(скороговоркой).Я не дурак.

Князь Симеон.Хорошо. Ежели ты не дурак, то

я тебе скажу. — Да, готовится. И это пожелание всего русского дворянства. — Ну, сам понимаешь, почти всего. — А вот, чтобы господским крестьянам запретить любую торговлю держать — это пожелание всего нашего купечества. — А еще такие находятся, что государю челом бьют, чтобы под страхом смерти запретил крестьянам детей своих грамоте учить. Царь как услышал, аж завопил. — Да, я эту челобитную сам читал. Держал в руках и глазам своим не верил.

Вот такое время настает. — Конечно, я против, и князь Ва. (осекается.)Ну, в общем, есть такие, что против.

Подходит к двери, выглядывает, не подслушивает ли кто. Старик слуга мирно дремлет. Князь закрывает дверь.

Князь Симеон(продолжает).Мы ничего не можем. Стоит кому рот открыть, его сразу уничтожат. Обвинят, и верных свидетелей найдут, что не только с поляками в сношениях состоит, а еще с аглицкими бунтовщиками. (Совсем тихо)И царь против них бессилен. — С каждым по отдельности он что угодно может сделать. Но ежели они все против него соберутся, ему на царстве не бывать. — Мы тут всякое повидали, не приведи Господь еще раз увидеть. Тебе с малых лет рассказывали, что с нами было в великую Смуту.

Прозоровский.Благодарю тебя, князь-батюшка, за то что ты мне все это сказал, не стал свои мысли утаивать.