Иван Ботвинник - Скиф Страница 39

Слушая Филиппа, владыка увлеченно обгладывал кости. Один раз что-то одобрительно промычал, двинув широкой челюстью.

В это время рядом возник шум.

— У пирата нет друзей! — вдруг выкрикнул Гарм. — Сегодня мы топим римлян, а завтра понтийская лисица сговорится с римскими волками, и они вместе кинутся на нас. Ты забыл Аридема?

Филипп не стал возражать Гарму, он только внимательно и со скрытой симпатией посмотрел на старого гелиота и снова повернулся к вождю пиратов.

— Прости, Олимпий, я думал, что ты царь в этой стране. Меня Митридат Евпатор отправил к Олимпию, а не к Гарму…

Олимпий сыто рыгнул.

— Люди говорят, что думают. Он прав. За дары спасибо, но… — Он неожиданно выкрикнул: — Что за шум? Кто-то не хочет слышать царского слова?

— Владыка! — Вбежавший пират упал перед ним на колени. — Это я, это я прервал твою речь… Я от берегов Зикинфа, от синих вод Адриатического понта, вели говорить!

— Говори! — Олимпий поднял кубок. — Принес важные вести?

— Мы встретили биремы, плывущие из Вифинии, — начал гонец. — Мы легко овладели ими. Матросов — на реи, гребцам — свободу, а пленников перевели на наши суда. Среди них был знатный римлянин Гай Юлий Цезарь.

— Кто-кто?

— Гай Юлий Цезарь! — повторил принесший весть.

— Эвое! — раздалось вокруг.

— Слава Посейдону! — Олимпий осушил кубок. — Гонец, проси чего хочешь.

Но тот снова повергся ниц.

— Дозволь говорить!

— Молчи, лучше не скажешь!

— Дозволь говорить, — тихо, но настойчиво повторил гонец.

— Говори! — Олимпий налил вина себе и Филиппу. — Отчего ты не пьешь за наши успехи? Поймали знатного римлянина.

— Я жду вестей до конца.

В двойном свете факелов и костра было видно, как дрожал гонец. Худой, оборванный, с запекшейся кровью на лохмотьях, он казался выходпем с того света, а не вестником побед.

— Владыка Морей! Цезарь обещал богатый выкуп. Мы поверили. Но у Зикинфа нас настиг Сервилий с четырьмя триремами. Мы дрогнули.

— Собака, ты задрожишь у меня! — Олимпий кинул костью в гонца.

— Царь, вестник не виноват, — вмешался Филипп. — Говори дальше.

Гонец отступил во тьму.

— Бой был жесток, но видно было: римляне побеждают. Цезарь прыгнул за борт и вплавь достиг своих…

— Я повешу кормчих!

— Это уже сделал Цезарь! Я один оставлен в живых, чтоб принести тебе эту горькую весть. Казни!

— Где же мои пираты?

— Плывут, владыка Морей. Римляне пригнали твои корабли к самой Киликии. Волны и ветер приведут их в порт.

Олимпий вскочил. Коренастый, кривоногий, с перекошенным лицом, пират метался по своему дворцу.

— В Коракесион! В Коракесион!

На дворе седлали коней. Олимпий, звеня мечом, волоча копье, стремглав несся по лестнице. За ним мчались пираты, Филипп бежал в общей давке.

— В Коракесион! В Коракесион! — Он вскочил на чью-то лошадь…

…Светало. Море было темным и беспокойным. Коракесион еще спал. Топот ворвавшегося отряда нарушил дремотную тишь города.

Полусонные, ничего не понимающие киликийцы выскакивали из дверей. От берега спешил дозор. На всех парусах к берегу мчались молчаливые биремы.

— Они разобьются! Разобьются! — кричала толпа, собравшаяся у причалов.

Олимпий, опережая свиту, расталкивая толпу, выскочил на берег. Взгляд его был прикован к передней биреме. Уже хорошо было видно: на мачтах раскачивались пираты — обнаженные, изуродованные тела, безглазые распухшие лица — над ними даже здесь, у берега, парили морские птицы. Олимпий вдруг присел, обхватил голову руками и длинно, глухо завыл по-звериному. Потом выпрямился и побежал в толпу.

— Посол! Где посол? — кричал он, увидел Филиппа и порывисто кинулся к нему. — Друг, ты прав! Рим — наша смерть, ты трижды прав!

Киликийцы ловили безмолвные биремы, привязывали к причалам. Толпящиеся на берегу узнавали своих. Отец узнал двух сыновей, юноша — старшего брата. Глухие рыдания сливались в гул и заглушали шум моря.

Тела снимали с мачт и бережно переносили на берег.

Филипп подумал: дальше в Киликии ему задерживаться незачем…

III

Свет Фароса, гигантского маяка, виден в море на шестьсот стадий. За Фаросом разлив Нила. Острова и узкие протоки, заросшие алым лотосом. В камышах гнездовья ибисов и пеликанов. Пеликаны, большие, розовые, с мешками под клювами, поджав одну ногу, стоят на песчаных отмелях и квакающим клекотом провожают проплывающие мимо тяжелые биремы понтийцев. На носу каждого корабля, рядом с резвыми изображениями дельфинов, Нереиды и Посейдона, приютился большеголовый и пузатый коралловый человечек. Филипп улыбался, глядя на этого крохотного уродца: теперь дар Олимпия, пожалуй, надо спрятать — впереди Александрия: здесь дружбу с пиратами принято никому не показывать…

У причалов биремы встретил гортанный говор восточной толпы. Желтые, красные, ярко-зеленые одежды египтян, белые, свободно ниспадающие тоги римлян, изящные вишневые и темно-красные плащи эллинов, полосатые бурнусы арабов, и над всем этим — болотистый, удушающий зной дельты.

Александрия — светоч Мира! Самое высокое здание Александрии — не дворец Лагидов, потомков великого завоевателя, не храм бога Ра, — библиотека, равной которой нет во вселенной. Сколько легенд витает вокруг этого удивительного города, основанного самим Александром Македонским! Царь после великих побед при Гранике и Иссе пришел в дельту Нила и повелел воздвигнуть на речных островах столицу Мира. Александр умер, империя его распалась, а город жив, кажется еще совсем юным, хотя над ним проплывает уже третье столетие.

У взморья — роскошные галереи, виллы заезжих купцов. На более дальних островах — чертоги местной знати, зелень дворцовых садов и сам дворец Лагидов — причудливое здание, все в золотых и лазурных тонах, в архитектуре которого (впрочем, так же, как и во всей истории Египта после Александра) греческое и египетское начала слились в единое целое. Еще дальше — туземные кварталы — белизна и безмолвие.

Филипп начал изучать город.

В прохладных роскошных галерах он увидел индусов, иберов, белокурых варваров Севера, чернолицых эфиопов. Здесь все были равны, римлянин и парф, эллин и иудей. В столице муз, к его удивлению, ценность человека определялась наличием денег. Денег у него было много, и он умел их тратить: посетил знаменитое книгохранилище и приобрел там несколько редких папирусов для Люция, обошел ювелирные лавки и вынес оттуда изумрудную брошку-скарабея для Фаустины. У служителя Храма Ра за баснословную цену купил два совершенно одинаковых флакона с божественными нильскими благовониями для Тамор и Аглаи, — этого оказалось вполне достаточно, чтобы молодой купец вскоре стал самой заметной фигурой в городе. Его окликали на улице, зазывали в гости. Но Филипп понимал: галереи, ювелирные лавки и даже знаменитое книгохранилище — это еще не Египет. Страна Хем, молчаливая и таинственная, лежит за гранью Александрии. В столице Египта египтян почти не видно и не слышно. Чтобы узнать, чем живет народ этой страны, его чувства и мысли, понадобится много времени. Он решил не спешить…

Он много слышал о прославленных Александрийских вечерах, где поэты венчают прекрасных женщин стихами, а прекрасные женщины дарят им свою любовь. Решил побывать на них, и ему повезло: в первый же вечер он возлежал рядом с Фабиолой, дочерью римского легата. Высокая, стройная, жгуче-черноглазая, очень бледная и томная, римлянка слушала его плавную аттическую речь, приоткрыв губы и полузакрыв глаза. Маленькая острая грудь ее, обтянутая полупрозрачной тканью, вздымалась почти в ритм стихов. Филипп на мгновение забылся, ему показалось, что рядом с ним возлежит Иренион.

— Иренион…

Фабиола качнулась на ложе и пристально посмотрела на собеседника.

Филипп смутился.

— Я подумал… — торопливо прошептал он. — Я хотел сказать: любовь прекраснее стихов о любви.

Фабиола улыбнулась. Она решила, что он назвал ее именем греческой богини.

Разговор стал более интимным. Филипп узнал: Фабиоле двадцать три года. Она вдова военного трибуна, единственная дочь старого Фабия, прибывшего в Египет с большим сенаторским посольством, отец безумно любит ее и никогда не расстается с нею, а чтобы не скучала она, приглашает в дом много гостей. Может быть, и он, поклонник аттических муз, посетит их скромную виллу?

Филипп с радостью принял приглашение.

Он зачастил в дом легата, перезнакомился со всеми римскими военными трибунами, проигрывал им большие деньги, тут же, смеясь, опустошал кошелек и шел за сочувствием к Фабиоле. Сочувствие всегда было полным. Она не спускала с него влюбленного взгляда.

И вот настал день. Из сада доносилось пение цикад. Фабиола на краю водоема лежала с распущенными волосами. Филипп сидел у ее изголовья и перебирал разбросанные пряди.